Э. Хартли - Прожорливое время
«Так, — подумал Томас. — Достаточно».
Тряхнув головой, он обернулся и увидел прямо перед собой лицо старика в фетровом костюме.
— «Брат, с добрым утром», — улыбнувшись, сказал тот.
— «Утро? Неужели так рано?» — машинально ответил Найт.
— «Било девять»,[46] — продолжал старик.
Томас виновато улыбнулся, не в силах вспомнить, что дальше.
— Не представляю себе, как вы все это не забываете. Наверное, туристы в восторге от ваших выступлений.
— «Быть или не быть — таков вопрос. — Старик задумчиво кивнул. — Что благородней духом? Покоряться…»[47]
— Вам приходится специально заучивать эти реплики наизусть или же вы просто, как бы это сказать, впитали их в себя за долгие годы?
— «Повешена бедняжка, — сказал старик, и улыбка исчезла с его лица. — Нет, нет жизни! Зачем живут собаки, лошадь, крыса, в тебе ж дыханья нет?»[48]
— Да, — сказал Томас, чувствуя, как это начинает ему надоедать. — «Король Лир». Вы видели постановку в…
— «Моя египтянка, я умираю. Я умираю, но еще пока я заговариваю смерти зубы, чтобы успеть тебе напечатлеть последний из несчетных поцелуев».[49]
Томас промолчал. Старик его будто не видел. Он смотрел сквозь Найта глазами, полными слез, и Томас вдруг осознал: то, что он принимал за представление на потеху туристам, на самом деле было своеобразным безумием.
— Мне пора идти, — сказал он.
— «Так. Свеча догорела, и мы остались в потемках».[50]
— Хорошо, — сказал Томас, пятясь. — Извините. Пока.
— «Все еще пахнет кровью. Все ароматы Аравии не очистят этой маленькой руки».[51]
Найт развернулся и побежал.
Он поднялся прямиком по Уотерсайд до Уорик-роуд, шагая быстро, стараясь поскорее уйти от старика, туристов, театров. Дойдя до Сент-Грегори-роуд, Томас остановился на углу и какое-то время торчал там неподвижно, закрыв глаза.
Он почувствовал, что ему нужно вернуться домой. Конечно, хорошо было бы разрешить эту загадку, но больше всего ему хотелось оказаться у себя дома и застать там Куми, ждущую его. Ему уже было все равно, сможет ли он когда-либо разыскать эту дурацкую пьесу, и мысль о том, что отрывки из нее попадут в безумное бормотание старика в фетровом костюме, тяжелым камнем легла на сердце Томаса.
Глава 73
Вернувшись в гостиницу, Найт обнаружил телефонограмму. «Есть лишний билет на „Двенадцатую ночь“ на сегодняшний вечер. Присоединишься? Тейлор».
Они встретились за полчаса до начала спектакля у входа в театр «Кортъярд», ставший главной сценой Королевской шекспировской труппы на время ремонта Мемориального театра. Снаружи неказистое здание напоминало склад, но внутри блистало роскошью. Широкая и глубокая сцена приносила действие прямо в зрительный зал.
Постановка оказалась замечательной, полной меланхолической тоски и отчаявшейся страсти. Виола в конце получала Орсино, а Оливия — Себастьяна, но в обоих случаях оставались сомнения относительно того, как все пойдет дальше. Антонио бросали, сэра Эндрю отвергали, а Мальволио бушевал, строя планы отмщения. Сэр Тоби скрепя сердце женился на Марии, а та выходила за него замуж в отчаянном порыве улучшить свое общественное положение. При этом она прогоняла шута Феста, а тот сокрушался об этом в своей последней песенке, бледной и затравленной. «Давно уж создан глупый свет. И я бы мог еще пропеть…»[52]
После окончания пьесы зрители дружно повскакивали со своих мест, своды «Кортъярда» содрогнулись от грома аплодисментов. Томас тоже поднялся.
— У тебя все в порядке, дружище? — спросил Тейлор чуть позже.
Они снова сидели в «Грязной утке», на этот раз забившись в укромный уголок.
Кивнув, Найт потянулся за кружкой пива.
— Постановка хорошая, — продолжал Тейлор. — Одновременно радостная и печальная. Острая. — Он рассуждал вслух, высказывая свои мысли, чтобы их упорядочить. — Интересно, как о ней отзовется вся эта научная братия, если она прилет сюда? Петерсон и компания. Давай уйдем отсюда. Если Петерсон начнет говорить про Лакана и Деррида,[53] клянусь, я его ударю. Тебе никогда не приходило в голову, что таких, как он, нельзя пускать в театр? Они настолько упрямо настроены на то, чтобы увидеть на сцене собственное прочтение пьесы, что не могут понимать театр так, как обыкновенный человек с улицы. Лакан и Деррида! Храни нас Бог. У тебя точно все в порядке?
— У Куми рак груди, — сказал Томас.
— У Куми? — Тейлор уставился на него, разинув рот.
— Рак, — повторил Найт.
Ему по-прежнему требовалось сделать над собой усилие, чтобы произнести это слово, будто оно могло развернуться и наброситься на него самого. Но Куми сказала, что надо перебороть себя. Единственный способ оставить все позади заключается в том, чтобы употреблять это слово так же буднично, как «стол» или «Шекспир». Только тогда можно будет его не бояться.
— Извини, — пробормотал Тейлор. — Она… Как у нее дела?
— Довольно неплохо, учитывая ситуацию. Ей сделали операцию. Вроде бы все прошло нормально. Теперь на очереди курс облучения. — Тейлор молча смотрел на него, и Томас продолжил: — Она только что была здесь. Я сказал ей, что встретил тебя, и Куми спросила, как твои дела. Мы говорили об «Иголке Гаммера Гертона». Помнишь?
— Ну да, как же. Прелести академической драмы. У тебя все в порядке?
— Извини. Наверное, все дело в этом спектакле, «Двенадцатой ночи». Я хочу сказать… любовь и смерть, верно? Вот о чем писал Шекспир. Еще время. Что в конечном счете одно и то же.
— Утрата, — сказал Тейлор, и в его устах это слово прозвенело как колокольчик. — Наверное, главное — это утрата. Она сама и боязнь ее, что почти так же плохо.
Какое-то время оба сидели молча, уставившись в кружки с пивом.
— Вы похожи на этюды к скульптуре Родена, — вдруг послышался голос женщины, возникшей у них за спиной.
— Прошу прощения? — встрепенулся Томас.
— «Мыслитель», двойной вариант, — объяснила Катрина Баркер.
— У вас прямо-таки дар застигать меня врасплох, — пробормотал Найт.
— На самом деле это единственное, что я умею, — усмехнулась она.
— Полагаю, в этом городе многие считают иначе. Вы знакомы с Тейлором Брэдли? Мы вместе учились в аспирантуре.
Кивнув, она пожала Тейлору руку. У того был такой вид, будто его представили королеве: смущение, восхищение и немного ужаса.
— Где вы теперь, Тейлор?
— Преподаю в колледже Хэтти Джэкобс в Огайо, — ответил тот. — Небольшое учебное заведение с либеральными взглядами.
Баркер кивнула, но было очевидно, что она впервые слышит об этом колледже.
— Вы только что из театра? — спросила она. — У вас вид такой. Я нашла спектакль просто прелестным, а вы?
— Да, — подтвердил Томас, обрадованный ее словами. — Мне он тоже очень понравился. Мы как раз делились своими впечатлениями.
— На самом деле «понравился» — это слишком мягко сказано, ведь так? — вмешался Тейлор. — Мы были буквально потрясены. На мой взгляд, очень хорошо передана мощная динамика Шекспира, правда? Дом Оливии — это самый настоящий паноптикум, Мальволио претендует на власть, которой у него на самом деле нет.
Томас бросил на него удивленный взгляд. Тейлор прямо из кожи лез вон, стараясь произвести впечатление на Баркер.
— А я без ума от занавеса, — заметила та. — Такой богатый синий цвет. Восхитительно.
Найт кивнул, а Тейлор не сдавался:
— По-моему, постановщики попытались высказать свое мнение о логоцентрицизме и мужском начале.
Катрина Баркер недоуменно посмотрела на него, силясь разобраться в этом загадочном высказывании, но тут вмешался Томас:
— Не желаете к нам присоединиться?
— Благодарю вас, — сказала женщина, подсаживаясь за столик. — Но только на минутку. Я жду своих друзей.
Раскрасневшийся Тейлор не отрывал от нее взгляда.
— Я только что встретилась с довольно примечательным человеком, — заметила Баркер. — В Стратфорде живет один пожилой джентльмен, кажется, бывший литературовед. В свое время он считался большой величиной. Но затем, довольно рано, у него случился инсульт, и сейчас бедняга страдает афазией. Он говорит исключительно цитатами из Шекспира.
— Я с ним встречался, — сказал Томас, взбудораженный воспоминанием.
— Я уже видела его здесь, слышала о нем, но сегодня впервые разговаривала с ним, — продолжала Баркер. — Право, это очень печально. Потом мне пришлось полдня бродить по городу, чтобы выбросить все это из головы.
Найт кивнул. Было видно, что Баркер сильно расстроена случившимся.
— Это ужасно, — продолжала она. — Наверное, совсем как болезнь Альцгеймера. Потеря памяти, осознания того, кто ты такой, низведение до бессвязного бормотания чьих-то чужих слов. Просто ужасно и страшно. Я хочу сказать, а вдруг это произойдет со мной? Может, уже начинается?
