Лев Портной - 1812. Год Зверя. Приключения графа Воленского
—На поле боя не стреляют в спины товарищам! — возразил я.
—В спины не стреляют, это правда, — согласилась графиня. — Но на верную смерть отправляют сотнями. Разве вы действуете не так? Так вам ли судить?
—Прости, но это не мы начали войну, — промолвил я.
— Не вы?! — с издевкой сказала Алессандрина. — Разве не ваш император нарушил договор?! Чем вас не устраивал Тильзитский мир? Хотя кого я спрашиваю? Ты же служишь англичанам!
—Я не служу англичанам, но полагаю, что сближение с Англией принесет России больше пользы, нежели блокада в угоду Наполеону, — возразил я.
— Ваш царь словно флюгер, — с презрением сказала графиня. — Куда ветер дует…
— Перестань, — оборвал я ее. — И потом, что ты заладила — ваш император, ваш царь?! Ты же живешь в России уже больше десяти лет!
—Андре! Ты нарочно издеваешься надо мною, — с тяжелым чувством произнесла она. — Ты прекрасно знаешь, что я осталась в России против своей воли! И, между прочим, исключительно из-за той истории, в которую втянул меня ты! Ваш недоверчивый, мстительный царь запретил мне выезд!
— Но ты же даже вышла замуж, — напомнил я. — За русского графа, за Селинского…
—А по-твоему я должна была похоронить себя в этой тюрьме?! — воскликнула она.
—Но почему ты не обратилась за помощью? — спросил я. — Я бы мог похлопотать. Я бы непременно добился, чтобы тебе выдали паспорт.
Она посмотрела на меня долгим, внимательным взглядом, вздохнула и сказала:
— Думаю, тебе не хотелось вспоминать обо мне.
— Я всегда с теплотою думал о тебе, — возразил я. — А то, что мы расстались… мне казалось, что это было обоюдное решение.
—Тебе казалось… — она улыбнулась и прикрыла глаза.
—Что ж, у каждого своя правда, — промолвил я. — Теперь уже ничего не исправишь. Думаю, когда война закончится, тебя отпустят, ты сможешь вернуться в Италию.
— Когда война закончится, мне не понадобится спрашивать вашего разрешения, — не открывая глаз, жестким голосом сказала графиня де ла Тровайола.
Я промолчал, решив прекратить бессмысленный спор. Графиня не шевелилась, вскоре ее дыхание стало размеренным: то ли она заснула, то ли притворилась, что спит.
Дожидаясь полковника Парасейчука с караулом, я тщательно обследовал комнату, не пропустив кровать, и даже обыскал саму графиню. Никакого оружия я не нашел.
Вскоре вернулся Парасейчук с несколькими драгунами. Он заглянул в комнату, и я жестом пригласил его внутрь.
— Граф Ростопчин в степени удовлетворен тем, что вы поймали агентшу, — сообщил он.
Я невесело рассмеялся. Графиня не открывала глаз. Я с горечью подумал о том, что проклятая война заставила Алессандрину пренебречь правилами приличия. После недели, проведенной под присмотром грязного отребья, она не стесняется оставаться в постели в присутствии посторонних мужчин. Не попрощавшись с нею, я вышел из комнаты, предупредив Олега Николаевича:
— Соблюдайте высшие меры предосторожности. Она очень хитра, совершенно безжалостна и крайне опасна.
— А вы?
—Поеду немедленно доложу светлейшему князю.
Я оставил полковника, спустился вниз и вышел на улицу. Здесь я извлек конверт, переданный мне принцем Вюртембергским, вскрыл его, пробежал глазами и понял, что поездку к светлейшему князю придется отложить. Он поручил мне еще одно задание, не терпящее отлагательств.
Глава 27
Коляска, конфискованная у начальника фельдъегерского корпуса, поджидала меня.
—Любезный, вези на Петровку, — приказал я. — А там я тебя отпущу. Вернешься к подполковнику Касторскому. Передашь поклон от меня: очень он выручил нас.
Мы потратили целый час, чтобы добраться до дома. На Петровке происходило нечто невообразимое. По улице вперемешку тянулись подводы, скот и пешие. Живой поток двигался к бульвару и перетекал к Тверской. Горожане в спешном порядке покидали Москву, унося с собою все, что хватало сил унести, угоняли домашний скот.
Перед парадным стояла перевернутая телега. Разломанные колеса валялись в стороне. Я отпустил коляску и с тревогою вошел в дом. Недоброе предчувствие не обмануло меня.
— Барин, барин! Вот и вы! А тут едва до смертоубийства не дошло! — выпалила, увидав меня, Дуняша.
Появился Мартемьяныч. Его редкие волосы торчали в разные стороны, сюртук был разорван, рубашка выбилась наружу. Глаза горели от возбуждения и гнева. Словом, вид у Сергея Михайловича был таков, словно он только что участвовал в сражении и пока еще не знал, кто победил.
—Она наверху, — промолвил он таким тоном, словно я уже знал о чем-то страшном, случившемся с Жаклин.
Я бросился по лестнице на второй этаж, влетел в спальню. Жаклин лежала в постели. При моем появлении она вскрикнула и приподнялась на локте. Внезапно отворившаяся дверь напугала ее так, как будто она ждала, что кто-то может ворваться в дом и напасть на нее.
— Жаклин! Жаклин! — Я склонился к ней.
—Господи! Это ты! Ты!
—Что с тобою? Что случилось?
—Осторожно! Ты делаешь мне больно!
Под ее левым глазом темнела ссадина. Я потянулся к ней, но Жаклин отстранилась и показала мне правую руку. Предплечье рассекали свежие кровавые шрамы, какие мог бы оставить медведь, случись ему полоснуть когтями.
— Жаклин! Милая! Солнце мое! Что случилось?
— Господи! Я сама, сама виновата! Папа добыл новые подводы, телеги! Мы вышли встречать его…
—И что? — сорвалось у меня.
— Меня угораздило заговорить по-французски, — всхлипнула Жаклин.
Она уткнулась лбом в мое плечо и заплакала. Я осторожно обнял ее дрожащие плечи и прижал к себе.
—Это было так страшно! Так страшно! — шептала она. — Я думала, что толпа раздерет нас на части. Мы едва вырвались. Слава богу, остались целы.
—Ничего-ничего, все позади, — прошептал я.
— Они увели подводы, телегу разбили, — всхлипнула Жаклин. — Папенька с таким трудом нашел… У нас осталась единственная лошадь… та, на которой ты приехал из Петербурга…
—Ничего-ничего, — повторил я.
Сердце разрывалось на части, но наступил момент, когда я отстранил от себя супругу.
—Милая, я должен ехать к генерал-губернатору.
—Опять? Даже сейчас! — с обидой промолвила она.
—Жаклин, милая, я не могу остановить ход событий! Император поручил мне…
— Да-да, я знаю, — кивнула она.
— Жаклин, Жаклин! Я же уговаривал тебя покинуть Москву, — не сумев скрыть досады, сказал я.
—Ты винишь меня? — спросила она.
—Нет, нет, конечно.
—Винишь. И правда, я виновата. Не нужно было упрямиться, — сказала она.
В комнату вошли Натали Георгиевна и Дуняша. Я подавил вздох облегчения, коснулся губами щечки Жаклин и шепнул:
— Я постараюсь закончить как можно быстрее, обещаю.
Я забежал в комнату к дочкам. Они сидели на маленькой скамеечке, прижавшись друг к дружке, как два перепуганных воробышка.
— Daddy! — закричалаАннетт. — What do we do here?! Let's return in London![56]
—Вернемся! Обязательно вернемся! — я обнял Аннетт и Катрин.
За спиной скрипнуло, заглянул Мартемьяныч:
—Там Косынкин пришел.
—Ага! Великолепно! — обрадовался я. — Девочки, пожалейте дедушку!
—Возьмем деда в Лондон! — откликнулась Катрин.
—Конечно, — поддержал я, оставляя дочек с Мартемьянычем.
Я вышел из детской. Косынкин кинулся ко мне, схватив за руки:
— Сергей Михайлович рассказал мне о случившемся! Это чудовищно! Народ превращается в толпу! А толпа напрочь утрачивает человеческий облик!
— Ты весьма кстати, — сказал я и провел его в свой кабинет. — Скажи, подарки от де Санглена у тебя при себе?
— Что? — не понял Косынкин.
—Пакетики с ядом, — шепотом ответил я.
