Рид Коулмен - Хождение по квадрату
— Ну да, ему, этому чертову Патрику Малоуни. Это он заказал вечеринку. Он пришел ко мне, предложил полторы тысячи в качестве залога и оставил заказ на вечер понедельника в декабре, а я клюнул. Здесь ведь не Кливленд, где каждый понедельник собирается толпа футбольных болельщиков. Единственный персонал, которому я должен был заплатить, это…
— …Джек. — Я поднял вверх палец. — Он сказал мне. Но почему Патрик Малоуни выбрал «У Пути»?
— А черт его знает! Нет, я понимаю, что вы хотите спросить: никто из персонала не видел его до того вечера. Он не был завсегдатаем, насколько я могу судить. Теперь я желал бы, чтобы он выбрал какой-нибудь другой бар, не мой.
Вежливо посочувствовав, я выразил надежду, что с инспекторами все обойдется. Он не был столь оптимистичен, да и я глубине души сомневался. Очевидно, Фрэнсис Малоуни поговорил со своими друзьями и теперь собирался наказать «У Пути» за исчезновение сына. Мне нетрудно было поверить, что за отсутствием настоящего виновного Малоуни-старший готов наброситься на любую подвернувшуюся под руку жертву.
Поднявшись снова наверх, я немного поговорил с желтушным Джеком. Я задал ему те же вопросы, какие задавали все остальные, расследовавшие это дело, он отвечал с привычной скукой, как прихожане в церкви говорят «аминь». Одно его признание показалось мне интересным, но практически бесполезным. Джек сказал, что не смог припомнить никого в тот вечер в баре, кто был бы похож на фото Малоуни-младшего. Я не остался обсудить с ним эту деталь. В свидетелях присутствия на вечеринке Патрика Малоуни не было недостатка. Хотя Джек, по-видимому, не принадлежал к разряду людей, утверждающих, что видел призрак Иисуса в своем зеркале в ванной, я понял, что он любил баловаться наркотой.
Покинув «У Пути», я чувствовал себя как в колледже на семинаре по статистике: на обратном пути я понимал еще меньше, чем по дороге туда, но вины Джека или Пита Парсона в этом не было. Мой первый шаг был ошибочным. Теперь я это понял. Я был охотничьей собакой, которую не натаскали на дичь. Моя профессиональная подготовка была крайне скудной. Я не надеялся найти шерстинки от ковра или брызги крови. Я ничего не нашел в баре «У Пути», на что бы уже не наткнулись до меня более опытные сыщики. Наверно, именно поэтому они далеко не продвинулись. Я подумал, что опыт иногда только мешает. Даже если это неверно, звучит хорошо.
Я обнаружил, что разглядываю фото Патрика Малоуни, приклеенное к почтовому ящику рядом со стоянкой моей машины. «Видели ли вы этого человека?» Этот вопрос был напечатан жирным шрифтом. Меня вдруг поразила мысль, что я тоже его не видел. Я вдруг вспомнил, как на лекции «Введение в историю искусств» нам показывали слайд с картиной Магритта — что-то мне все время колледж в голову лезет! Странно, как иногда работает голова у человека… Так вот, на картине была изображена курительная трубка и написано: «Сесi n'est pas une pipe». Я уверен, это переводится с французского как «Это не трубка». Суть в том, что это не сама трубка. Это рисунок трубки. А плакат, на который я смотрел, не был Патриком Малоуни. Что я знал о Малоуни? Ничего. Только то, что он был незаметным студентом университета Хофстра. Несмотря на расклеенные повсюду фотографии, не уверен, что узнал бы его, столкнувшись нос к носу, разве что на нем был бы черный смокинг и он бы так же очаровательно улыбался.
Если оставить в стороне личный интерес, я не совсем понимал, зачем ищу его. Марина Консеко — совсем другое дело, невинная девчушка, затерянная в адских закоулках Бруклина. А кто для меня Патрик Малоуни? Зернистый фотопортрет. Господи, да я о его отце знаю больше, чем о нем самом.
Я сел в машину и стал размышлять о Фрэнсисе Малоуни, о том, почему он ничего не сообщил о характере своего сына. Накануне, в кафе «У Молли», я обратил внимание на некоторые странности поведения Малоуни-старшего, но не смог разобраться, в чем тут дело. Только сейчас я понял, что меня зацепила подчеркнутая холодность, похожая на злую отстраненность. Он ни разу не назвал Патрика «мой сын». Только «этот мальчик», но не «мой мальчик». Это было не его горе, а горе его жены. Отсутствие слова «любовь» бросалось в глаза.
Когда я подъехал к скоростному шоссе, мое больное колено пульсацией предсказало снег. Желтое такси подрезало меня, чуть не сорвав правое крыло в качестве сувенира. Мы обменялись с шофером такси неприличным жестом. Он опустил оконное стекло и справился о моем душевном здоровье: «Ты с ума спятил или как?» Я показал ему жетон. Это произвело на него гораздо большее впечатление, чем на Пита Парсона, и он покатил дальше. Но еще долго его вопрос звучал в моей памяти.
Мое колено предсказывает погоду гораздо лучше, чем телеведущий-метеоролог. Снова пошел сильный снег.
Я просыпался и засыпал несколько раз, после того как принял болеутоляющее средство. Окончательно проснувшись, я пил кофе и наблюдал за падающим за окном снегом на фоне ночного неба. В обычное время я бы не стал так отчаянно бороться со сном, но я оставил Рико сообщение и хотел бы быть бодрым, когда он позвонит.
Не могу сказать, что заставило меня передумать. Мое посещение «У Пути» было как пощечина, позволило лучше разобраться в самом себе. Услышав о трудностях Пита Парсона с налоговым управлением штата и комиссией по лицензиям, я понял, что не хочу, чтобы мечта Арона зависела от милости Фрэнсиса Малоуни. Когда-нибудь у нас будет винный магазин — с помощью или без этого маленького ублюдка. В одном я был уверен: чем больше я размышлял о Фрэнсисе Малоуни, тем меньше хотел знать о его сыне. Я еврей и наделен способностью предвидеть беду: именно ее я сейчас и предчувствовал. Я подумал, что лучше нам обоим держаться подальше, пусть Патрик Малоуни останется для меня фотографией на столбе. Зазвонил телефон.
— Рико! — заорал я в трубку.
— Мозес? — Только моя сестра Мириам звала меня полным именем. — Мне надо… мне надо поговорить, — всхлипнула она.
— Что случилось, детка? Ты здорова? Что-нибудь с Ронни?
— Пожалуйста, заткнись! — Значит, все не так плохо. — Я здорова. Только немного расстроена.
— Ты скучаешь по маме и папе? Эта погода всегда наводит на меня…
— Ты ждешь звонка?
— Это может подождать. Итак…
— Я не знаю, смогу ли я это сделать, — прошептала она.
— Что сделать? И почему ты…
— Ронни спит. Я не хочу его будить. Он провел в клинике тридцать шесть часов.
— Понятно, поэтому ты говоришь шепотом, — сказал я. — Но чего ты не можешь сделать?
— Я не знаю, выйдет ли из меня жена доктора. Я не могу этого вынести, Мо.
— Его дежурства убивают тебя, я понимаю, но он ведь почти закончил интернатуру. Вы уже у цели, малышка.
Она снова принялась плакать.
— Дело не в дежурствах. Конечно, мне тяжело, но это не главное. Знаешь, иногда он приходит домой и рассказывает мне…
— Что рассказывает?
Должно быть, Ронни полностью отключился, потому что Мириам плакала навзрыд так громко, словно сидела рядом со мной. Я не стал повторять вопроса и не попытался ее успокоить.
— Он работает в «скорой помощи», — выдохнула она перед новой водной рыданий.
Ох уж эта мне «скорая помощь»! Все ясно. Патрульные полицейские хорошо знают, что это такое. По большей части врачи флиртуют с медсестрами, но виноваты не феромоны, они защищаются против атмосферы этого места. Работать в «скорой помощи» — все равно что оперировать в центре урагана, где кровь и отчаяние пожирают весь кислород. Штатские всегда считают, что самая трудная часть работы связана с трупами. Однако через некоторое время — по крайней мере так было со мной — к трупам привыкаешь. Можно привыкнуть к трупам, но не к «скорой помощи».
Мириам рассказала, что полиция нашла голого маленького мальчика на снегу. Снег был красный от крови. Из-за состояния младенца и плохой погоды полицейские не стали ждать машину «скорой помощи», а быстро повезли его в клинику. Ронни и другие доктора старались спасти ребенка, но их усилия оказались напрасны. Пульса не было. Череп и лицо смяты, позвоночник сломан, кости раздроблены. Одна нога сломана, желудок заполнен кровью. Когда полицейские спросили Ронни, что, по его мнению, произошло с мальчиком, он сказал, что того, по-видимому, выбросили из окна. Полицейские убрались. Ронни не понял почему, решив, что у них много бумажной работы.
Я-то понял, но позволил Мириам дорассказать.
— Примерно через час, — она снова с трудом справлялась со слезами, — те же самые полицейские привели мужчину со сломанной челюстью. Подарок от полицейских, — сказала она. — Это был отец ребенка. Как сказал Ронни, парень сам был еще ребенком. По словам полицейских, отец признался, что выбросил ребенка из окна. Он слишком много плакал. Он просто сказал, что младенец чертовски кричал.
Я открыл было рот, чтобы вставить слово, но она меня перебила. Внезапно ее тон стал злобным и холодным:
