Александр Горохов - Наказание
По извилистой тропе перед Борисом поспешно трусил мужик неопределенного возраста в портках, висевших на нем мешком.
Аркадий приотстал от них, с раздраженной скукой оглядывая кладбище.
Когда-то Ричард смеялся и говорил, что его похоронят в двадцать первом веке на Арлингтонском кладбище. Судьба распорядилась иначе.
Мужик в обвислых штанах оглядывался и бойко приговаривал.
— Так, соколы, так… Это тридцать второй участок, а вон там и тридцать третий… У нас вкругаля порядок, все пронумеровано, а как иначе? Так, вот сорок вторая, а вот и ваша — сорок четвертая!
Борис взглянул на деревянную пирамидку над холмиком — ни креста, ни звезды. Лишь выжженная на дереве фамилия и даты рождения и смерти.
— Спасибо, дед. — сказал Борис, извлек металлическую литровую фляжку, стаканчик, отвинтил пробку, налил, подал проводнику. — Выпей… Пей и иди отсюда.
— Ясненько, ясненько! — проводник с чувством принял стаканчик, радостно опрокинув его в пасть, и одобрительно сказал: — Хороша, чертовка! Сразу видно, что из Московии!.. А за живых-то тоже полагается капелюшечку?
Борис молча налил вторую порцию, попрошайка проглотил ее, собрался было еще что-то поведать, но ударился о мрачные глаза Бориса и раздумал.
— Благодарствуйте, господа, благодарствуйте.
С этим и потрусил обратно к своей ветхой сторожке.
Аркадий неторопливо расстелил в ногах могилы большое полотенце, разложил на нем нехитрую закуску и принялся бродить вокруг, собирая сучья. На боковой аллее нашел сухое бревно. В переметной суме у него был топорик, и он разрубил полено на несколько частей.
Борис, подавленно сидевший у могилы, поднял голову:
— Ты что, костер, что ли, мастыришь?
— Да. Ричард любил костры. А у меня в полиэтиленовом пакете шашлык замоченный.
— Да как-то на кладбище костер, шашлык… — заколебался Борис.
— Чушь это, — равнодушно ответил Аркадий. — Никто не обидится. А мы и за них выпьем, помянем всех, кто здесь лежит.
Шашлыки они жарили на открытом пламени и уже через пятнадцать минут мясо зарозовело и покрылось хрустящей корочкой.
Одну свечу укрепили в головах могилы, вторую поставили на полотенце, налили водки в три стакана, и Аркадий сказал.
— Да примет Господь твою наивную душу, Ричард. Ты в Бога верил, да воздастся тебе по вере твоей.
— Мир праху твоему, — еле слышно произнес Борис, и они выпили по стакану до дна.
Сильный порыв холодного ветра закачал вершины старых деревьев над их головами, и все кладбище наполнилось могучим шепотом густых крон.
— Он нас услышал, — улыбнулся Аркадий.
— Да, — кивнул Борис. — А раз услышал, то разреши и я скажу ему свое слово.
— Давай, — буднично сказал Аркадий.
Борис встал над могилой в полный рост, и неожиданно в руках его оказалась театральная шпага Ричарда. Перехватив ее двумя руками — за эфес и за колющее жало, Борис несколько раз упруго согнул гибкий клинок в дугу, словно готовился к бою, закрыл глаза и заговорил глухо, жутковато.
— Вот мы и пришли к тебе, Ричард… Опоздали, но пришли… Ты спи спокойно, раз так получилось. Мы сведем за тебя все счеты. Этим падлам так станет страшно, что они станут мечтать о смерти! Сто раз пожалеют, что на свет родились. Кровью будут блевать. Спи спокойно! Клянемся тебе на твоем клинке! — он поцеловал шпагу, протянул ее Аркадию — тот коснулся губами холодной стали. Борис вскинул шпагу вверх, а затем одним движением переломил ее пополам, упал на колени, руками выкопал в могиле яму и глубоко погрузил в нее обломки шпаги. Судорожно закопал ямку и пробормотал:
— Жди нас, Ричард. Просто так, в ничто твоя жизнь не уйдет. За нее заплатят, кто надо. Рано или поздно мы с тобой встретимся и отчитаемся за все.
Аркадий молчал, задумчиво глядя на костер, потом покосился на обессилевшего друга и молча взялся за фляжку.
Кроме фляжки у них оказалось море спиртного — каждый взял запас на двоих. К тому моменту, когда начало темнеть, оба были мрачно, тяжело и страшно пьяны. Почти не говорили и грызли на закуску все подряд, не ощущая вкуса ни съеденного, ни выпитого.
В полной темноте явился на огонек мужик в обвислых портках, принялся было выкобениваться, бормотать что-то относительно святотатства на кладбище, но сначала получил в ухо так, что слетел с ног, а потом был приглашен к столу и через полчаса был вдребезги, но весело пьян. Запел песню, получил еще раз по уху, и переключился на исполнение молитв, которые знал хорошо и завывал их с душой, поскольку, как оказалось, когда-то пел в церковном хоре.
В его сторожке и заночевали.
Солнце уже поднималось к зениту, когда оба снова помчались по бесконечной ленте серой дороги. Встречный ветер и скорость за несколько часов выветрили из головы остатки хмеля.
У бензозаправки Аркадий заметил без особого осуждения:
— Ты небрежно едешь сегодня. Неаккуратно гонишь. Садись мне на колесо и не обгоняй. Держись мне в спину.
— Я все думаю, как покарать этих гадов.
Аркадий тихонько засмеялся.
— Не ломай голову. Для одною урода я кое-что уже придумал.
Снова засвистал в ушах встречный ветер, прогремел под колесами деревянный мост, багряный диск солнца коснулся западной кромки горизонта.
В небольшом помещении академической столовой, за ширмой, отгораживающей общий зал, где обедали студенты, обычно принимали пищу преподаватели и технический персонал. Блюда здесь были чуть подороже, но соответственно и качественнее.
Клара Яковлевна Волынская (и на работе очень элегантная, строгая дама) с подносом в руках подошла к свободному столику, но, заметив в углу Яна Петровича Лапина, секунду поколебалась, подошла к нему и села, поставив перед собой поднос.
Ян Петрович взглянул на нее, кивнул и сосредоточился на поглощении пищи.
Он, конечно, чувствовал, что от Клары Яковлевны исходит волна напряжения, страстное желание что-то сказать, но уткнулся в тарелку, надеясь, что пронесет.
Волынская пригубила стакан апельсинового сока и сказала тихо:
— Ян Петрович… Не надо, как страус, прятать голову под крыло. Надеюсь, вы уже знаете, что Ричард Морозов погиб в лагерях?
Он поднял голову, и Клара Яковлевна обнаружила, что педагог сидит уже потный, словно выскочил из бани: крупные капли стекали у него со лба, а стекла очков были мутными.
— Я слышал об этом, Клара Яковлевна, — он еще пытался выдавить неуместную сейчас улыбку, но бескровные губы его дрожали. — Нам с вами, если я правильно понимаю ситуацию, следует быть готовыми ко всему.
— Я тоже это понимаю, — ответила она с болезненной гримасой. — Но это плохо укладывается в сознании… По правде говоря, три дня назад я посчитала, что все закончено.
— В каком смысле? — быстро спросил Ян Петрович.
Клара Яковлевна еле слышно ответила:
— Хромов плюнул мне в лицо. Когда я пришла, надеясь с ним объясниться. Но теперь он позвонил, представился и сказал, сказал…
— Я знаю, что он сказал, — с тяжелым вздохом прервал ее Ян Петрович.
— Но это же дикость, просто не укладывается в сознании! — она заводилась от собственных слов и в конце концов даже осмелела. — Я считаю, что нам надо сообщить, куда следует.
— Сообщать нам пока просто не о чем, — безнадежно возразил Ян Петрович. — Подозреваю, что и потом нам не на что будет жаловаться. С нами расправятся, но никакие виновные не будут обнаружены.
— Это как же понимать? — холодея и теряя самообладание, прошептала Клара Яковлевна.
— Да так, дорогая. Вы забываете, что они прошли страшную школу лагерей, университеты общения с уголовным миром. Они обладают на данный момент грозным опытом и знаниями. Поверьте мне, дорогая, как бы они с нами ни расправились, эти двое останутся вне подозрений. У них будет и алиби, и прочая документальная страховка.
— Но надо что-то делать! — нервно сказала Клара Яковлевна.
— Мы бессильны. И беспомощны, — он грустно посмотрел ей в глаза. — А с моральной и этической позиций даже не имеем права на сопротивление. Вы же помните, что библейский Иуда в такой ситуации повесился.
— Да что вы такое говорите, Ян Петрович! — она попыталась возмутиться, вспыхнуть, разыграть оскорбленное достоинство, но номер не удался.
Ян Петрович посмотрел на нее укоризненно, снял очки, вытер пот со лба и сказал со спокойной уверенностью:
— Лично я, Клара Яковлевна, не могу бороться. Даже за собственную жизнь, если так встанет вопрос. Для борьбы нужны нравственные силы, а у меня их нет.
— Но… Но есть понятие «прощения». В конце концов, тогда было другое время, другая ситуация. И мы с вами… — она осеклась, заметив насмешливый взгляд Яна Петровича.
— Клара Яковлевна, вы знаете сами и учили своих студентов, что есть вещи и поступки, которые нельзя ничем оправдать — ни временем, ни условиями, ни причинами.
