Тимоти Уилльямз - Черный август
– Наверное, Майокки.
– Добрались они сюда быстро.
– Первый раз позвонили сегодня в четыре утра, комиссар Тротти.
– Звонили в оперативный?
Токкафонди кивнул своей большой головой:
– Женский голос.
– И что сказали?
– Какая-то женщина позвонила по 113 и сказала, что видела у самой воды ворох одежды на одном из понтонов под Крытым мостом. – Молодой человек указал на то место выше по течению реки, где через нее перекинулся мост. До Тротти доносился оттуда грохот машин, от которых в подернутое дымкой утреннее небо поднималось грязное облако выхлопных газов. – Когда мы сюда приехали, только-только рассветало.
– Вы уже тут были?
– И ничего не нашли, – сказал Токкафонди. – Ничего.
– Ложный вызов?
– Мы так и решили.
– Чертово прошлое. – Тротти облокотился на ограду памятника.
– Простите, комиссар?
Тротти указал на бронзовую статую прачки:
– Тогда все было проще. Но ничего хорошего в нищете нет. Если ты бедствовал, тебе приходилось искать работу. А заполучив ее, ты не имел права жаловаться на беспросветный труд и разламывающуюся спину.
Токкафонди ничего не ответил. Только провел рукой по своему большому рту.
Тротти бросил взгляд на реку. Последние два лета были сухими, и зимой снега в Альпах было очень мало. Альпы зимой… Река обмелела, и вода старательно огибала недавно появившиеся в ней песчаные островки с травой. В буро-синей поверхности По неверно отражался город. Он поглядел дальше – на другой берег По, на набережную, на бетонные ангары, сооруженные для гидросамолетов дуче, и на собор. Купол его сиял, словно он уже окончательно свыкся с той зияющей пустотой, где некогда в течение девяти столетий возвышалась Городская башня.
– Красивую одежду носили тогда только богатые женщины. Там, откуда я приехал, девушки надевали на себя черный вдовий траур, не достигнув и двадцати лет. Никаких тебе бенеттонов или стефанелей, никаких магазинов дамских нарядов. – В голосе Тротти звучала горечь. – Стирали чужое грязное белье или работали по колено в грязи на рисовых полях – и себя от радости не помнили, что нашли работу.
Токкафонди пребывал в замешательстве.
– В девять часов опять позвонили, – проговорил он. – Та же самая женщина. В оперативном утверждают, что голос тот же. Снова сказала, что у реки валяется чья-то одежда. Майокки сразу же сюда поехал. – Он пожал плечами. – Оперативники и подняли на ноги пожарных.
Тротти снова перевел взгляд на длинную лодку и не без труда сфокусировал глазами ее изображение. «А я и впрямь старик».
Один из водолазов всплыл на поверхность и, подняв над собой руку в резиновой перчатке, сделал ею какой-то непонятный для Тротти жест.
Токкафонди ушел поговорить с Педерьяли.
– Не исключено, что тело отнесено течением, Майокки, – сказал Тротти, подходя к своему коллеге.
За трубкой мелькнула невеселая усмешка:
– Если тело вообще существует, Пьеро. Зато есть прощальное письмо – для некоего Луки.
– Кто этот Лука?
– Под письмом ее подпись – Снупи.[10] – Майокки вытащил из кармана огромный коробок кухонных спичек. – Лука – это несчастный ублюдок, которого она… – он махнул рукой в сторону реки, – пыталась склонить к любви с помощью шантажа. – Он помолчал и тряхнул головой. – Женщины!
– Что – женщины?
– Все одинаковы.
– Что-то я не пойму, Майокки.
– Все они одинаковы. С виду – ласковые, милые, прекрасные, а внутри – несгибаемые, как гвозди. Жестче и непреклоннее любого мужика.
– Если ты и правда так думаешь, Лецио, пора тебе разводиться.
– Добиваются своего, используя три линии нападения. – Он поднял вверх три пальца. – Первая и самая мощная – их обаяние, их телеса. Женские чары страшнее сотни быков. – Майокки загнул один палец.
– Вторая?
– Если чары не срабатывают, принимаются за шантаж – моральный шантаж. – Он загнул второй палец.
– А если и шантаж не срабатывает?
Майокки ткнул указательным пальцем в небо:
– Тогда тебе уготовляют сплошные адовы муки, обещая родить несчастного ублюдка.
Майокки улыбался, но его веселость не могла скрыть печали в усталых глазах. «Сплошные адовы муки», – повторил он.
Липучка от мух– Никто не знал, что я поехал в Борго-Дженовезе.
В рот Боатти проскользнула еще одна лягушачья лапка. Он вытер губы розовой салфеткой из плотной ткани.
Тротти спросил:
– Откуда вы узнали, что я тут?
– Я и не знал вовсе. – Боатти покачал головой. – Что совсем не помешало мне обрадоваться нашей с вами встрече.
Ресторан «Пескатори»[11] открылся в Борго-Дженовезе недавно. Вернее, это была древняя траттория у реки, долгие годы противостоявшая зимним туманам, весенним паводкам и летним комарам. Пару лет назад ее купил один миланский консорциум, который решил освоить прилегающий к ней участок земли. Тратторию сначала выпотрошили, а потом отремонтировали. Фаршированная рыба, журнальные иллюстрации в рамках на стене, спирали липкой бумаги от мух и запах вина и душистого кофе явно пошли ей на пользу. Потемневшие от времени деревянные доски отодрали и заменили мраморными плитками, окна расширили, и они стали пропускать в помещение отраженный от реки свет. Снаружи тратторию оштукатурили и перекрасили. Из традиционно-охряных стены превратились в пастельно-розовые, отчего все здание приобрело какой-то нереальный вид и стало напоминать фотографию из журнала по архитектуре. Дабы воспрепятствовать парковке автомашин у стен и подъезда, на улицу были вытащены растения в кадках. Дорога, некогда покрытая асфальтом, теперь была аккуратно вымощена камнями, уложенными небольшими полукругами.
– А порциями-то тут не балуют, – съязвил Тротти, цепляя вилкой ризотто.
– Здесь всем заправляет мой двоюродный брат. А он несколько лет проработал в Швейцарии.
Просторную террасу, где прежде собирались рыбаки, чтобы за шумной игрой в брисколу[12] опустошить бутылку-другую вина или похвастаться друг перед другом невероятными приключениями, превратили в ресторан, изо дня в день услужливо принимавший богатых гурманов, которые специально приезжали сюда из Милана отведать новую «cuisine all'italiana».[13]
– В сберегательном банке?
Боатти нахмурился.
– Ваш двоюродный брат работал в Швейцарии в Сбербанке?
Боатти, казалось, удивился:
– Я и не знал, комиссар, что у вас есть чувство юмора.
– Кто вам сказал, что я здесь?
– Ну я же вестовой в нескольких национальных газетах.
– Вестовой?
– У меня много деловых знакомых, и когда случается что-нибудь интересное…
– Например, самоубийство в По?
Боатти кивнул.
– Так вот что означает мой бесплатный ленч?
– Не слишком любезно с вашей стороны, комиссар.
– В моем возрасте на лицемерие времени не тратят.
– А прошлой ночью агрессивности в вас было гораздо меньше.
– Агрессивности?
– Я допускаю, что есть люди, которым вы нравитесь, комиссар. Допускаю даже, что и друзья у вас есть.
– Да допускайте что хотите.
– Я рад, что разыскал вас. – Боатти откинулся в кресле – очень современном, из экзотической древесины, с высокой темной спинкой; лицо его было бледным, ноздри сжаты. Он взял стакан и, прежде чем заговорить, отхлебнул вина. – Я подумал о том, что мы могли бы сотрудничать.
– И обслуживают здесь медленно.
– В этом-то все и дело. Slow food.[14]
Тротти нахмурился.
– И рис, и лягушки – все с окрестных болот, а болота тянутся отсюда до самой Адриатики. И это – ответ итальянцев на американское fast food.[15] Вам не нравится?
– Мне нравится, что я ем бесплатно.
– Не так уж часто полицейскому приходится самому платить за еду, а, комиссар?
– Вы сказали – сотрудничать, синьор Боатти?
– Я подумал, что мы могли бы работать вместе – вы и я.
– Никто не сработается с полицейским.
– Сотрудничать ради общей выгоды.
Тротти доел ризотто с лягушачьими лапками. Он вытер пальцы и, глядя на Боатти, положил розовую салфетку на белую скатерть.
– Я писатель, комиссар. Конечно, я занимаюсь журналистикой, но по-настоящему она меня не интересует.
– А как же все эти ваши политические бредни?
– Давным-давно их бросил. От них и сытым не будешь, и от политической полиции не отвяжешься. – Усмешка. – А, я вижу, вы меня проверяли.
– Привычка.
– Я хочу написать книгу, Тротти.
Вспомнив книжные полки, уставленные желтыми томами издательства «Мондадори», Тротти спросил:
– Детективный роман?
– Полувымысел – что-нибудь среднее между документальным и художественным. Что-нибудь в духе Трумена Капоте.
– Кого?
