Андрей Воронин - Тень каннибала
Забродов, впрочем, послушно подался назад, дав полковнику возможность переступить порог и закрыть за собой дверь. При этом он — Забродов, разумеется, а не полковник, — запутался в собственных ногах и непременно грохнулся бы на пол, если бы не успел схватиться рукой за висевший на стене пятнистый армейский бушлат. Вешалка затрещала, но выдержала.
— А?! — с гордостью воскликнул Забродов. — Р-р-реакция! Ни у кого такой нет, только у нас, офицеров спецподр-р-разделений… А ну давай теперь я тебя толкну. Посмотрим, наш ты человек или агент Ант… Антанты. Если не свалишься — значит, наш.
«Ну и денек, — подумал Мещеряков. — Единственное, чего мне теперь не хватает для полного счастья, так это вернуться домой и поссориться с женой из-за какой-нибудь ерунды».
— Я не упаду, — сказал он, стараясь не морщиться.
— М-да? — с пьяным удивлением произнес Забродов. — А почему?
— Потому что позади меня дверь, — сказал полковник. — Ладно, Илларион. Я, пожалуй, пойду. Позвони мне, когда проспишься.
— Погоди, Андрюха, — взмолился Забродов. Он, казалось, пьянел прямо на глазах. — Слышь, ты, того… Ты понимаешь, какая история… В общем, рубликов сто не найдешь? До пенсии, а?
Мещеряков торопливо полез за пазуху, вынул бумажник и, борясь с нервной дрожью, протянул приятелю требуемую сумму. Ему казалось, что он спит и видит страшный сон: наяву такое не могло происходить.
Забродов подался вперед, чтобы взять деньги, в очередной раз потерял равновесие и вцепился в воротник полковничьего плаща, чтобы не упасть.
— Р-реакция, — заплетающимся языком повторил он, возя ногами по полу в безуспешных попытках принять вертикальное положение. — Нас с ног не собьешь… Нам, Андрюха, нет преград ни в море, ни, сам понимаешь, на суше…
Мещеряков вдруг насторожился и повел носом. Спиртным от Забродова не пахло. «Неужели наркотики?» — ужаснулся полковник, а в следующий миг с глаз его словно упала пелена.
— С-скотина, — прошипел он, отрывая пальцы Забродова от лацканов своего плаща. — Пусти, недоумок, ведь помнешь же! Что за идиотские шутки?
— Ну вот, — разглаживая на полковничьей груди плащ, совершенно трезвым голосом сказал Забродов, — уже и обиделся. У меня, видите ли, идиотские шутки. А вопрос, который ты задал вместо приветствия, не был идиотским? С чего это ты взял, что у меня запой?
Мещеряков сердито дал ему по рукам и самостоятельно привел лацканы плаща в окончательный порядок.
— А ты себя в зеркало видел? — проворчал он. — Папуас ты хренов! У тебя что, лезвия кончились?
— А, ты про это! — Илларион снова потер подбородок со скрипом, от которого Мещерякова передернуло. — А что, по-твоему, все бородатые мужчины — алкоголики?
— Нет, не все, — буркнул Мещеряков, — но очень многие. Особенно это касается таких, как ты, бородатых внезапно и скоропостижно. К тому же борода тебе совсем не идет.
— Да где ты видишь бороду?! — возмутился Забродов. — Так, немного щетины… Тоже мне, армейская жилка! Устроил тут утренний осмотр! Может, тебе еще подворотничок показать? Я что, не имею права немного расслабиться?
— Имеешь, — согласился Мещеряков. — Черт с тобой, зарастай хоть до самой… гм… поясницы. У меня только один вопрос, прежде чем мы оставим эту тему. Вот ты решил расслабиться… Ну и как, получается?
— Да как тебе сказать… — Забродов снова со скрежетом почесал щеку. Весьма относительно. Понимаешь, эта дрянь все время чешется, и спать на ней невозможно — колко. Так что эксперимент можно считать окончательно провалившимся. И потом, ты прав, эта свиная щетина мне не идет. Как увижу себя в зеркале — не поверишь, пугаюсь. Кто это, думаю, ко мне в дом забрался? Да ладно, хватит об этом. Давай раздевайся, проходи. Сто лет тебя не видел. Кстати, ты очень вовремя. Я тут собрался в некотором роде попутешествовать, побродить…
— И где же ты собрался бродить? — снимая плащ, спросил давно привыкший к частым отлучкам Забродова полковник. Он уже перестал сердиться: шутки и розыгрыши Забродова были сродни атмосферным явлениям, а кто же злится на погоду?
— Да я еще и сам толком не решил, — признался Илларион, принимая у него плащ и с подчеркнутой аккуратностью вешая его на плечики. — Россия большая, и в ней сколько угодно мест поинтереснее Подмосковья.
— Да уж, — с легкой завистью сказал Мещеряков. — Подмосковье в марте это… гм, да. Выходит, я действительно вовремя. И надолго ты решил исчезнуть?
— Да как получится. На день, на год — ну откуда мне знать? Как карта ляжет, в общем.
— Цыганское отродье, — пробормотал Мещеряков. Ему вдруг сделалось тоскливо. «Что за сучья жизнь, — подумал он. — Все время приходится выбирать, отказываясь от одного во имя другого. И почему-то в самом конце очень часто оказывается, что ты выбрал не то, что следовало выбрать, и отказался от того, что было тебе действительно нужно… Вот Забродов, к примеру, легко и непринужденно — во всяком случае, если смотреть со стороны, — отказался от карьеры кадрового военного. Генералом ему теперь уже не стать, да и полковником, пожалуй, тоже. Зато он волен жить, как ему вздумается, идти куда глаза глядят и отвечать при этом только за себя».
Полковнику вдруг представилась бесконечно длинная вереница одинаковых дней, которые ему предстояло прожить до ближайшего отпуска… а потом до пенсии… а, черт! Горячие дела уже позади, теперь ими занимаются другие те, которых он, полковник Мещеряков, будет посылать на смертельный риск, сидя в своем уютном, просторном, хорошо освещенном и отменно проветриваемом кабинете. Однообразие, тоска, серость… А теперь еще и Забродов собрался исчезнуть — то ли на день, то ли на год… За год при его способностях можно дважды обогнуть земной шар без денег и документов. Вряд ли он станет это делать, но главное-то не в этом. Главное, что он располагает такой возможностью, а вот полковник Мещеряков — увы… Да и не в этом суть. Суть в том, что не к кому будет заскочить на огонек, некому пожаловаться на служебные неприятности — без подробностей, конечно, очень аккуратно, но все-таки…
— Не вешай нос, полковник, — принимаясь скрести подбородок, весело сказал Илларион. — Что ты, как красна девица, закручинился? Аида на кухню, займемся твоим чемоданчиком.
— Нюх у тебя, Илларион, как у служебной собаки, — проворчал Мещеряков, вслед за хозяином входя в комнату.
— Так дрессировочка! — откликнулся Забродов. — На таможне псов натаскивают на героин, а вы с Сорокиным меня уже который год на коньяк дрессируете. Я его теперь через любую стену чую, если хочешь знать.
В комнате царил страшный кавардак — вещь в этом доме, в общем-то, довольно редкая. Мещеряков видел подобный разгром всего пару раз, когда нелегкая заносила его сюда во время затеянной Забродовым генеральной уборки. Повсюду в беспорядке разбросаны книги и какие-то антикварные штуковины, многие из которых Мещеряков не смог бы даже назвать, не говоря уже о том, чтобы догадаться об их назначении. Впрочем, он никогда не ломал над этим голову — для него все эти вещи были просто более или менее забавными безделушками, которыми падкий до всего красивого и, главное, старого Забродов набивал свой дом.
Многие книги были открыты на разных страницах, словно Илларион рылся в своей богатой библиотеке в поисках какой-то информации. Полковник не стал задумываться, что искал в этих пыльных книженциях его приятель. Наверняка это был какой-нибудь пустяк наподобие забытой строчки стихотворения никому не известного арабского поэта или даты выхода в свет какого-нибудь богословского трактата. «Видимо, опять поспорил со своим Пигулевским, подумал полковник. — И, как всегда, по поводу какой-нибудь ерунды… Зато теперь у этих двух маньяков есть занятие. Не будут ни спать, ни есть, пока не разберутся, кто из них прав, а кто, как они выражаются, невежда и выскочка. Перелопатят тонны старой бумаги, наглотаются пыли, накричатся до хрипоты, сто раз обзовут друг друга ослами и неучами, а потом сядут пить чай среди собственноручно учиненного разгрома. И оба, черт бы их побрал, будут полностью довольны собой и друг другом, поскольку с их точки зрения во всем этом есть какой-то смысл, совершенно недоступный пониманию окружающих».
«Странно, — подумал он. — Ну, ладно, Пигулевский — антиквар, букинист, человек не от мира сего — изначально, по определению. С ним все ясно, он таким родился и таким умрет. Но Забродов!.. Ведь что такое офицер спецназа? Гора мышц, два километра шрамов, краповый берет набекрень, каменная морда с волчьими глазами и голос, от которого стекла в окнах дрожат… Нет, шрамов у Иллариона хватает, и с мышцами у него тоже полный порядок, хотя по виду этого не скажешь. А бойцов таких еще поискать, да и найдешь ли еще — вот вопрос… Но! Краповых беретов он сроду не носил и не признавал — ему это, видите ли, смешно. Он, видите ли, полагает, что кичиться своим умением убивать людей неэтично. Никто и никогда не слышал, чтобы капитан спецназа ГРУ Забродов повысил голос, хотя, надо признать, не было случая, чтобы тот, к кому он обращался, его не услышал. Не говоря уже о том, чтобы не выполнить отданный этим негромким, неуместно интеллигентным голосом приказ. И книги! Ведь он же их не просто коллекционирует, как другие значки или монеты. Ничего подобного! Он же все их прочел, и не по одному разу! Он же специалист в этом деле, это даже его Пигулевский признает. Вот и спрашивается: как он ухитряется совмещать несовместимое? Ведь если бы тот же Пигулевский вдруг ни с того ни с сего начал ломать ребром ладони кирпичи и снайперски стрелять в полной темноте на голос, у всех бы крыша поехала от удивления. А к Забродову привыкли, хотя профессиональный солдат с его замашками — явление ничуть не менее, а может быть, и более уникальное, чем годный к строевой службе букинист.
