Михаил Петров - Гончаров и дама в черном
- Мы постараемся его найти, - повторил Макс. - Только вы расскажите, к кому и зачем поехал ваш племянник. Ему уже случалось бывать в нашем городе?
- Никогда в жизни, а вот Шурочка ездила, выслеживала этого ублюдка, и, к нашему несчастью, ей это удалось, нашла мерзавца. Но я вам все расскажу по порядку.
Жили мы тогда в Ленинграде. Папа с мамой погибли во время блокады. Александра была старше меня на семь лет и заботилась обо мне как мать. Она рано вышла замуж, сразу же после войны, когда ей только что исполнилось двадцать лет. Работала она тогда медсестрой в военном госпитале. С фронта уже начали возвращаться мужики, солдаты, офицеры и военные врачи. Один такой врач, тридцатилетний Алешка Синицкий, был назначен в ее госпиталь. Не прошло и года, как они поженились, и первое время все у них складывалось хорошо. Детей, правда, не было, но они не унывали, смеялись, что рано или поздно, но и у них народится это голопузое чудо, а пока хоть немного надо пожить в свое удовольствие. После работы, если не было дежурств, мы бегали по выставкам, ходили в кино или театры, в общем, нам казалось, что предела нашему счастью никогда не будет. Да и то верно, войной да блокадой мы его заслужили. Смертью родителей заплатили.
А только рано мы радовались. В сорок седьмом по чьему-то гнусному доносу Алексея забрали и, как врагу народа, присудили десять лет. После так называемого суда отправили его сюда, в Сибирь. На золотодобывающий рудник "Самородок". Это недалеко отсюда, километров триста, не больше. Нас, правда, не тронули, времена уже стали немного другие. Хотя в высшие учебные заведения все равно не принимали. А мне к тому времени исполнилось пятнадцать лет, и я была в состоянии сама заработать себе на кусок хлеба. Пристроила меня Шура в свой госпиталь санитаркой, а сама укатила вслед за мужем в Сибирь.
Вскоре я получила от нее письмо. Она сообщала, что снимает в свободной зоне у какой-то женщины угол, а Алешка живет в бараках и работа у него очень трудная, от самого рассвета и до поздней ночи катает он вагонетки из шахты и обратно. А если происходит какой-то несчастный случай, то его, как врача, будят ночью, и он оперирует раненых. Но и это ничего, стиснув зубы можно вытерпеть, да только начал привязываться к ней какой-то мордатый охранник, как она писала, вертухай. Он не дает ей проходу и норовит даже ночью ворваться в избу. Она отбрехивалась от него как могла, а однажды даже ударила лопатой.
- Сука, - сказал он ей тогда, - ты здорово об этом пожалеешь. Твоего доктора я сгною в шахте, а вздумаешь жаловаться рудничному начальству отправишься за ним следом. Ты меня знаешь. Сержант Арбузов слов на ветер не бросает.
Шурка тогда испугалась по-настоящему. Его звериный нрав знали все. Сестренку я очень любила и поэтому, не думая ни минуты, в тот же день, как получила от нее письмо, выехала на рудник, к ней на подмогу. Дурочка я, чем могла помочь ей шестнадцатилетняя девчонка?
А сержант Арбузов, как рассказывала Александра, тем временем начал приводить свой замысел в исполнение. Он отправлял Алексея в самые опасные забои, где еще не были установлены крепи. Травил собакой, несколько раз избивал до полусмерти, и, скорее всего, он довел бы начатое дело до конца еще до моего приезда, но тут вышел приказ, по которому почти половина заключенных переводилась на положение вольных поселенцев. В эти списки попал и Алешка Синицкий. Если мне не изменяет память, то случилось это весной сорок девятого года, буквально за несколько дней до моего приезда.
Наконец-то мы вздохнули свободней. Алексея назначили вторым врачом рудничной больницы, Шурочку старшей медсестрой, а меня сестрой по уходу за больными.
За гроши мы купили старую развалюху на окраине села, летом ее немного подремонтировали и зажили вполне терпимо. Мы даже начали строить кое-какие планы на то время, когда Алешка полностью освободится.
Однако верно говорят, что мы предполагаем, а Бог располагает. Свои подлые намерения Арбузов не оставил, хотя к нам он теперь имел лишь косвенное отношение. Как уж ему это удалось, я в деталях не знаю, но, в общем, зимой он сообщил своему начальству, что Алексей готовит побег, а когда к нам пришли, то под крыльцом обнаружили мешок сухарей, несколько килограммов сала и три комплекта теплой одежды. Отпираться и заявлять о своей непричастности не было никакого толку. Хотя и ослу было понятно, что побег зимой, да еще городского человека, заранее обречен на провал и верную смерть. Это просто невозможно - в сорокаградусный мороз преодолеть путь в триста километров по глубокому снегу.
Алексея вновь увели за колючую проволоку и добавили четыре года, а Арбузов озверел вконец. Алешку он теперь избивал без всякой причины, а иногда прямо на глазах осужденных и своих коллег сержантского состава. Несколько раз это происходило прямо на глазах у Шурочки, когда она, согласно разрешению, два раза в неделю приносила ему покушать.
Она бегала к рудничному начальству, как к военным, так и к вольнонаемным, просила, умоляя их остановить зверя и его бесчинства, но в лучшем случае получала только туманные обещания. А Алешка тем временем сох и медленно умирал. Продолжалось все это почти полтора года, до того самого момента, когда главврач рудничной больницы, Ганс Карлович Шульц, не вздумал сходить на охоту в тайгу. Он надеялся завалить медведя, а вышло все наоборот. Полумертвый, он приполз через сутки. Оперировал его Алешка, но сделать уже ничего не мог. Кроме страшных ран, оставленных медвежьими когтями, он начисто отморозил себе руки и ноги. Скончался он через два часа прямо на операционном столе.
Алешку вновь оставили при больнице, но теперь уже временно исполняющим обязанности главврача. Из города начальство вызвало хирурга, а пока, до его приезда, его функции возлагались на Алексея. И вновь мы более или менее, благодаря смерти Шульца, немного вздохнули, хотя прежнего уважения к нам уже не было, а за Алешей постоянно следил Арбузов и его звероподобная овчарка Чайка. Однако со временем, благодаря ряду удачно проведенных операций, конторские работники снова увидели в Синицком первоклассного специалиста, и нас начали приглашать в дома вольнонаемных горных инженеров и механиков.
А в начале осени пятьдесят второго года Шурочка вдруг забеременела. Все мы ходили вне себя от счастья. Да видно, слишком рано обрадовались. Случилось то, что рано или поздно должно было случиться.
В январе пятьдесят третьего года в шахте произошел обвал, и шестеро заключенных были заживо похоронены в забое. Их засыпало. Случилось это поздним вечером, почти ночью, и вместе с командой спасателей с постели подняли Синицкого. Шурочку не потревожили только потому, что она была беременна. С ней вдвоем мы оставались дома, чутко прислушивались ко всему тому, что творится на шахте.
Спать мы, конечно, не могли, не до этого было, прислушивались и поэтому задолго услышали скрипучие шаги, приближающиеся к нашему дому. Сначала-то мы подумали, что возвращается Лешка, и обрадовались. Значит, в шахте не все так плохо.
Какими мы оказались дурами, как страшно мы испугались, когда в нашу дверь стали колотить прикладами двое мужиков. Причем один из них был Арбузов. Забившись за печку и прижавшись друг к другу, мы притихли, словно мышата. Однако это мало нам помогло. Уже через пять минут, выломав два засова, оба вертухая входили в нашу избушку. Они детально, не торопясь заглянули под стол, под нары, а потом и за печку.
- Ну вот, Васька, - счастливо рассмеялся Арбузов. - А ты говорил, что никого нет. Здесь они, за печью, что тебе тараканы забились. Сейчас, Васька, будет у нас свежая телятинка, свои-то старые коровы, чай, надоели. Спробуем свежатинки. Эй, вы, там, б... репрессированные! А ну, вылазь по одной, крыть вас будем, драть как Сидоровых коз. Да вы не бойтесь, все путем будет. Жила что у меня, что у Васьки не в пример твоему доктору, поорясистей будет. Понравится, так еще и сами прибежите. Вылазь, кому говорю.
Плачущих и воющих, они вытащили нас за волосы, содрали юбки, кофточки и все остальное. Мы плакали и молили их не делать этого, но с таким же успехом можно было просить волков не резать овец.
- Сволочи, вертухаи поганые, - из последних сил отбивалась Шурка. Отпустите сестру, она еще девчонка. Ну отпустите, пожалуйста, если уж вам так приспичило, то неужели вам меня одной не хватит?
- А мы и тебя и ее в очередь попробуем, - заламывая ей за спину руки, гоготали охранники. - Сравним, а потом скажем, кто лучше.
Началась их адская потеха. Шурка ревела от обиды и унижения, а я ко всему прочему еще и от боли. Со мной это делали в первый раз, делали грубо и откровенно, как на скотном дворе. Что и говорить, нежностью и тактичностью они не отличались.
Когда все кончилось, мы, голые и обессилевшие, лежали на нарах и думали, что самое страшное позади, потому что вертухаи уже натягивали ватные штаны и бушлаты. И опять мы ошиблись, самое страшное случилось через несколько минут, в тот момент, когда из шахты вернулся Алексей.
