Камилла Лэкберг - Укрощение
Говоря тихим и спокойным голосом, он потянул. Ничего не произошло. Перссон потянул сильнее, но сдвинуть теленка с места не мог.
— Ну как, поворачивается? — спросил Отто. Он так сильно чесал затылок, что у его гостя мелькнула мысль, что он продерет себе плешь.
— Пока нет, — сквозь зубы ответил Юнас. Пот лил с него ручьями, и один волосок из светлой челки попал ему в глаза, так что приходилось все время мигать. Но сейчас он думал только о том, как достать теленка. Дыхание Беллы становилось все более поверхностным, и она опустила голову на солому, словно готова была сдаться.
— Боюсь что-нибудь сломать, — проговорил Перссон и потянул изо всех сил. И тут… Он потянул еще, затаив дыхание и надеясь избежать звука ломающихся костей, а затем вдруг почувствовал, как теленок высвободился из того положения, в котором застрял. Еще несколько осторожных рывков — и вот детеныш уже лежит на полу, потрепанный, но живой. Бритта кинулась к нему и начала вытирать его соломой. Решительными, но осторожными движениями она терла и массировала его тельце, и он на глазах становился все более активным и бойким.
А вот Белла так и осталась лежать на боку. Она никак не отреагировала на то, что теленок вышел — на это маленькое живое существо, росшее в ней девять месяцев. Юнас обошел вокруг и убрал несколько соломинок, оказавшихся возле ее уха.
— Все позади. Ты умница, старушка, — сказал он своей рогатой пациентке.
Затем ветеринар погладил корову по мягкой черной шкуре, продолжая разговаривать с ней, как он делал все время, пока она телилась. Поначалу она не реагировала, но потом с трудом подняла голову и посмотрела на теленка.
— У тебя родилась замечательная маленькая доченька. Посмотри, Белла, — сказал Юнас, продолжая гладить ее. Он почувствовал, как его пульс выравнивается. Телка выживет, и ее мамаша наверняка тоже. Поднявшись, Перссон наконец смахнул с глаза противный волос и кивнул Андерссонам:
— Похоже, отличная телочка.
— Спасибо тебе, Юнас! — вымолвила Бритта, подходя поближе и обнимая его.
Отто смущенно протянул свою большую ладонь.
— Спасибо, спасибо, отлично сработано, — сказал он, тряся руку гостя.
— Я всего лишь делаю свое дело, — ответил тот, но при этом улыбнулся во весь рот. Он не любил безвыходных ситуаций — ни в работе, ни в частной жизни.
Довольный тем, что все закончилось благополучно, ветеринар достал из кармана мобильный телефон. Несколько мгновений он стоял неподвижно, уставившись на дисплей, а потом кинулся к машине.
* * *Фьельбака, 1964 год
Звуки, запахи, краски… Все казалось таким головокружительным и предвещало увлекательные приключения. Лайла держала сестру за руку. Строго говоря, это было им уже немного не по возрасту, но они с Агнетой по-прежнему хватали друг друга за руки, когда происходило нечто особенное. А выступление цирка в Фьельбаке никак не назовешь заурядным событием.
Они практически не бывали за пределами маленького рыбацкого поселка. Две однодневные поездки в Гётеборг — вот и все путешествия в их жизни. А цирк принес с собой дыхание большого мира.
— Что это за язык, на котором они говорят? — прошептала Агнета, хотя они с таким же успехом могли бы кричать во весь голос: среди общей кутерьмы их все равно никто бы не услышал.
— Тетушка Эдла говорит, что цирк приехал из Польши, — шепнула Лайла в ответ, сжимая потную от возбуждения ладонь сестры.
Лето в этом году выпало солнечное, но этот день был, без сомнений, самым жарким. Лайле с трудом удалось отпроситься с работы в магазинчике товаров для шитья, и она наслаждалась каждой минутой, проведенной вдали от тесной лавочки.
— Смотри, слон! — воскликнула Агнета, указывая на огромное серое животное, чинно проходившее мимо них. Его вел мужчина лет тридцати. Сестры остановились и принялись рассматривать слона — такого красивого и такого неуместного на поле за Фьельбакой, где расположился цирк.
— Пошли посмотрим, какие у них еще звери. Говорят, они привезли с собой льва и зебру, — сестра потянула ее за руку, и Лайла, задыхаясь, последовала за ней. Она чувствовала, как капельки пота катятся по спине, выступают пятнами на ее тонком цветастом платье.
Девушки побежали вокруг вагончиков, стоящих по кругу, в центре которого, посреди поля, как раз устанавливали шатер. Сильные мужчины в белых майках работали не покладая рук, чтобы все было готово к завтрашнему дню, когда цирк «Гигантус» должен был дать свое первое представление. Многие жители округи не могли дождаться завтрашнего дня и пришли, чтобы поглазеть на шатер. Теперь они широко распахнутыми глазами разглядывали все то, что было так непривычно и отличалось от повседневности. За исключением двух-трех летних месяцев, когда приезжало много отдыхающих и в поселке становилось оживленно, повседневная жизнь в Фьельбаке текла размеренно и монотонно. Дни проходили за днями без особых событий, и новость о том, что к ним впервые приезжает цирк, разнеслась мгновенно.
Агнета потащила сестру к одному из вагончиков, из которого торчала полосатая голова:
— О, посмотри, как она хороша!
Лайла не могла не согласиться. Зебра была невероятно красива — с большими глазами и длинными ресницами. Девушке пришлось сделать над собой усилие, чтобы не кинуться ее гладить. Очевидно, что животных трогать нельзя, однако устоять перед соблазном оказалось очень трудно.
— Don’t touch![3] — раздался голос у незваных гостий за спиной, от которого они обе вздрогнули.
Лайла обернулась. Такого огромного мужчины она в жизни не видела. Он высился перед ними как гора — высокий и мускулистый. Солнце светило ему в спину, так что им с сестрой пришлось прикрыть глаза ладонью, чтобы что-нибудь разглядеть, и когда глаза девушки встретились с его глазами, по ее телу словно пробежал электрической разряд. Ничего подобного она никогда в жизни не испытывала. Голова у нее закружилась, и ее охватил жар. Она мысленно убеждала себя, что все это от солнцепека.
— No… we… no touch,[4] — пробормотала Лайла, с трудом подбирая слова. Хотя она и изучала в школе английский, да к тому же запомнила кое-что из многочисленных американских фильмов, говорить на этом языке ей никогда ранее не приходилось.
— My name is Vladek.[5] — Мужчина протянул ей мозолистую руку, и после нескольких секунд замешательства она протянула ему свою — и увидела, как ее узенькая ладонь исчезает в его пятерне.
— Laila. My name is Laila,[6] — сказала девушка.
Пот ручьями катился у нее по спине.
Мужчина потряс ее руку и повторил ее имя, однако в его устах оно прозвучало странно и непривычно. Да, когда ее имя слетело с его губ, оно показалось экзотическим, а вовсе не обычным заурядным именем.
— This… — Девушка принялась мучительно рыться в памяти, а потом собралась с духом и выпалила: — This is my sister.[7]
Она указала на Агнету, и огромный мужчина поприветствовал и ее тоже. Лайла стеснялась своего неуверенного английского, но ее любопытство пересилило смущение:
— What… what do you do? Here? In circus?[8]
Их новый знакомый просиял:
— Come, I show you![9]
Он сделал жест рукой, призывая сестер следовать за ним, и пошел вперед, не дожидаясь ответа. Им пришлось почти бежать, чтобы поспевать за этим великаном, и Лайла почувствовала, как кровь бьется у нее в жилах. Владек прошел мимо вагончиков и шатра, который по-прежнему ставили рабочие, к еще одному вагончику, стоявшему чуть в стороне. Точнее, это была клетка с железной решеткой вместо стен. За решеткой бродили туда-сюда двое тигров.
— This is what I do, — сказал мужчина. — This is my babies, my lions. I am… I am a lion tamer![10]
Лайла не сводила глаз с диких зверей. В ней зарождалось нечто новое, неведомое, но восхитительное. Не особо задумываясь о том, что делает, она с жаром схватила Владека за руку.
* * *Было раннее утро. Желтые стены кухни полицейского участка казались скорее серыми от зимнего тумана, нависшего над Танумсхеде. Все молчали. Ночью сотрудникам удалось поспать лишь несколько часов, и на всех лицах читалось выражение усталости. Врачи героически боролись за жизнь Виктории, но тщетно. В 11.14 накануне утром была констатирована смерть.
Мартин Молин подлил всем кофе. Патрик украдкой наблюдал за ним. С тех пор как умерла Пия, он перестал улыбаться, и все попытки его коллег вернуть прежнего Мартина не увенчались успехом. Словно Пия унесла с собой большой кусок его души. Врачи считали, что жить ей оставалось около года, но все пошло куда быстрее, чем можно было предполагать. Через три месяца после того, как был поставлен страшный диагноз, она умерла, и ее муж остался один с маленькой дочкой. «Будь проклят этот рак!» — подумал Хедстрём и поднялся:
