Камилла Лэкберг - Укрощение
Обзор книги Камилла Лэкберг - Укрощение
Камилла Лэкберг
Укрощение
Посвящается Симону
Конь ощутил запах страха еще до того, как девочка показалась из леса. Всадница подгоняла его, вжимая пятки ему в бока, но в этом не было необходимости. Они двигались настолько слаженно, что животное и так почувствовало желание наездницы двигаться вперед.
Глухой, ритмичный стук копыт нарушал тишину. За ночь выпал толстый слой снега, и лошадь пролагала новый след, так что свежевыпавший снег легкой пудрой вздымался у нее из-под копыт.
Девочка не бежала. Она двигалась неуверенно, неровно, обхватив себя руками.
Всадница окликнула ее. Это был громкий окрик, по которому конь догадался — что-то не так. Шатающийся ребенок не ответил, а лишь продолжил брести вперед.
Наездница приближалась к маленькой незнакомке, и конь еще ускорил шаг. Сильный, едкий запах страха смешался с другим — неопределенным и таким пугающим, что он прижал уши. Больше всего ему хотелось остановиться, повернуться и галопом припустить обратно в денник. Здесь явно небезопасно было находиться.
Их разделяла дорога. На ней было пусто — только ветер гонял по асфальту снег, словно легкую дымку.
Девочка продолжала идти им навстречу. Она была босой, и краснота на ее голых руках и ногах резко контрастировала с белизной, окружавшей их, а засыпанные снегом ели за ее спиной напоминали кулисы. Теперь они находились совсем близко друг от друга, и конь услышал, как его всадница снова крикнула. Ее голос был ему хорошо знаком, однако сейчас он показался чужим.
Внезапно девочка остановилась. Она стояла посреди дороги, а снег вился у ее ног. Что-то странное было у нее с глазами. Они казались черными впадинами на белом лице.
Машина возникла из ниоткуда. Визг тормозов разорвал тишину, а затем раздался глухой удар тела, упавшего на землю. Всадница натянула повод так, что удила врезались ему в губы. Повинуясь, животное резко остановилось. Они словно слились воедино, наездница и он. Такова наука управления лошадьми.
На земле неподвижно лежала девочка. Ее странные глаза были обращены к небу.
* * *Эрика Фальк остановилась перед зданием исправительного учреждения и впервые оглядела его более внимательным взглядом. В первый раз она была настолько занята мыслями о том, с кем ей предстояло встретиться, что не обратила особого внимания на здание и на то, что его окружало. Однако ей пригодятся все образы, когда она будет писать книгу о Лайле Ковальской — женщине, которая много лет назад жестоко убила своего мужа.
Писательница задумалась, какими словами передаст настроение этого серого, похожего на бункер здания, как заставит читателя почувствовать его замкнутость и безнадежность. Тюрьма располагалась всего в получасе езды от Фьельбаки, унылая и мрачная, с высоким забором и колючей проволокой, но без тех башен с вооруженными караульными, которые всегда присутствуют в американских фильмах. Это сооружение было построено с единственной заботой — оно должно было соответствовать своему назначению. А предназначалось оно для того, чтобы держать взаперти людей.
Снаружи казалось, что здание необитаемо, однако Эрика знала, что все как раз наоборот. Сокращения и жесткие бюджетные рамки привели к тому, что на имеющейся площади нужно было уместить как можно больше людей. Ни один политик не стал бы поднимать вопрос о строительстве новой тюрьмы, рискуя потерять на этом голоса избирателей, — так что приходилось довольствоваться тем, что есть.
Холод пробирался под одежду, и Фальк двинулась к входу. Когда она вошла в приемное отделение, охранник вяло взглянул на ее удостоверение и кивнул, не поднимая глаз на ее лицо. Он поднялся, и посетительница пошла вслед за ним по длинному коридору, думая о том, как безумно началось для нее утро. Впрочем, в последнее время каждое утро в ее жизни начиналось примерно так. Сказать, что ее сыновья-близнецы вступили в фазу упрямства, — значило бы ничего не сказать.
Эрика не могла припомнить, чтобы со старшей дочкой Майей было бы так тяжело в двухлетнем возрасте — или вообще когда-либо! Другое дело — младшие дети. Заводилой был Ноэль. Он всегда был более бойким из двойняшек, но его брат Антон с удовольствием присоединялся к нему. Если Ноэль начинал кричать, Антон тоже подвывал. Просто удивительно, как Эрике с Патриком удалось сохранить в целости барабанные перепонки, учитывая уровень ора в децибелах!
А эта ежеутренняя процедура надевания зимней одежды! Фальк незаметно понюхала свою подмышку — от нее уже пахнет потом. Когда сегодня ей удалось наконец с боем надеть на близнецов все их зимние вещи, чтобы отправить всех троих детей в садик, переодеваться самой было уже некогда. Ну да ладно, она ведь не на банкет собралась…
Зазвенела связка ключей — дежурный отпер дверь и провел Эрику в комнату для свиданий. Ей показалось каким-то анахронизмом, что здесь по-прежнему пользуются замками и ключами. Однако это было логично — проще узнать код от кодового замка, чем украсть ключ, так что неудивительно, что старые проверенные методы порой имеют весомые преимущества над современными.
Лайла сидела за единственным столом, повернувшись к окну, и лучи зимнего солнца, просачивающиеся в комнату, образовали вокруг ее головы светящийся ореол. Решетки на окнах отбрасывали на пол четырехугольные тени, а парящие в лучах света пылинки показывали, что комнату убирали не слишком тщательно.
— Добрый день, — сказала Эрика и села.
В душе она задавалась вопросом, почему Ковальская вообще согласилась снова с ней встретиться. Это была их третья встреча, но дело пока нисколько не продвинулось. Поначалу Лайла вообще отказывалась ее принимать, сколько бы умоляющих писем ни писала ей Фальк и сколько бы ни звонила. Но несколько месяцев назад заключенная неожиданно согласилась. Вероятно, приход посетительницы вносил некоторое разнообразие в упорядоченную тюремную жизнь, и пока Лайла готова была ее принимать, Эрика намеревалась навещать ее. Давно у нее не возникало такого острого желания рассказать чью-то историю — а без помощи Ковальской она не сможет этого сделать.
— Привет, Эрика, — ответила Лайла, устремив на писательницу свои странные холодно-голубые глаза. Встретившись с ней впервые, Фальк почему-то подумала о ездовых собаках. Дома она уточнила название этой породы — хаски. Глаза у героини ее будущей книги были как у сибирских хаски.
— Почему ты соглашаешься общаться со мной, если не хочешь говорить о своем деле? — спросила Эрика с места в карьер. И тут же пожалела, что употребила такое формальное слово. Для Лайлы это было не «дело», а трагедия, по-прежнему не оставлявшая ее.
Заключенная пожала плечами.
— Меня больше никто не навещает, — ответила она, подтвердив догадки посетительницы.
Эрика достала из сумки папку с газетными вырезками, фотографиями и записями.
— Я пока не потеряла надежду, — сказала она.
— Ну что ж, такова цена за то, чтобы провести хоть немного времени в компании, — ответила Лайла, и в глазах ее мелькнули искорки — тот неожиданный юмор, который Фальк временами подмечала в ней. Чуть заметная улыбка преобразила ее лицо. Писательница видела фотографии этой женщины до того, как все произошло. Ковальская не была красавицей, однако внешность у нее была необычной и приятной. Тогда у нее были длинные волосы, на большинстве снимков — распущенные и ухоженные. Теперь же они были подстрижены очень коротко, под гребенку. Собственно, это трудно было назвать прической — волосы были просто обкорнаны и демонстрировали, что Лайла давно уже не заботится о своей внешности. Да и зачем? Много лет она не выходила за стены тюрьмы. Для кого ей стараться хорошо выглядеть? Для других заключенных? Для охранников?
— У тебя усталый вид, — проговорила Ковальская, внимательно оглядев Эрику. — Утро далось тяжело?
— Да, тяжелое утро сегодня, тяжелый вечер вчера, и, скорее всего, такой же тяжелый вечер ожидает меня сегодня. Но ведь так и бывает, когда дети маленькие…
Писательница сделала глубокий выдох, пытаясь расслабиться. Она сама чувствовала, что все еще находится в напряжении после утреннего стресса.
— Петер всегда был таким послушным, — проговорила Лайла, и ее голубые глаза задернулись пеленой. — Ни одного дня не упрямился.
— Он был довольно тихим, как ты сказала в прошлый раз.
— Да, поначалу мы думали, что с ним что-то не в порядке. До трех лет он ни звука не произносил. Я даже хотела отвести его к специалисту, но Владек не позволил.
Она фыркнула, и ее руки, лежавшие на столе, сами собой сжались в кулаки.
— А что произошло с ним в три года? — спросила посетительница.
— В один прекрасный день он вдруг заговорил. Целыми предложениями и с большим словарным запасом. Чуть-чуть шепелявил, но создавалось впечатление, что он разговаривал всегда. Как будто и не было этих долгих лет молчания.
