Андрей Быстров - Странники в ночи
- Сплошная мистика, - кратко прокомментировал он, прежде чем перейти к собственным новостям. - Репортеры меня четвертовали... Только я от них отделался, как в кабинет вваливаются два джентльмена в безупречных таких синих костюмах...
- Что они от вас хотели?
- Они были очень вежливы... Сказали, что Евгений Семенович Гараев не имеет к вам претензий ввиду вашего очевидного нездоровья - так они выразились - но что было бы странно, если бы в СССР публиковались и распространялись произведения лиц с психическими отклонениями...
- Это их слова?
- Понятно, что не мои. - Марголин даже обиделся. - Они намекнули, что если я буду упорствовать, продолжать подготовку вашей книги к печати и вообще поддерживать с вами контакт, это может стоить мне работы.
Сверху вниз Андрей посмотрел на Марголина, который был ниже его на полголовы.
- И как вы поступите, Илья Савельевич?
Чрезвычайно расстроенный редактор безнадежно махнул рукой.
- Свобода свободой, но КПСС - пока ещё правящая партия...
- Значит, конец?
- Ну, зачем же так мрачно... Сейчас мы ничего не можем поделать, но подождем. Теперь все так быстро меняется... Утрясется, забудется, опубликуем вашу книгу, ещё и много других. Андрей Константинович, поверьте, я пошел бы ва-банк, будь у меня хоть капля надежды. Но я добьюсь лишь того, что с работы вылечу и потеряю возможность помогать вам в дальнейшем. Пишите, не сдавайтесь... Я о вас не забуду, обещаю.
- Я очень сожалею, что так вышло, - произнес Андрей. - Из-за меня у вас убытки. Ведь это недешево - остановить готовую к печати, разрекламированную книгу?
- Остановить - это бесплатно. Конечно, деньги были вложены, мы их теряем... Но что наши проблемы по сравнению с вашими! Вы уже придумали, что скажете репортерам? Рано или поздно они вас достанут.
- Ничего не скажу.
- Они упрямы!
- Ни слова. Пока я не под следствием, не под судом и не в психушке, могу поступать, как мне заблагорассудится. Сегодня же возвращаюсь домой.
- Будьте осторожны...
- И не подумаю! Они убили мою книгу, чего еще?
- Не убили, - строго поправил Марголин, - а притормозили, и я верю, что ненадолго. Вы ни в чем не виноваты. Кому бы вы ни рассказали правду об этой истории - властям или, простите, докторам, все вас поймут...
- Кроме Гараева.
- В том-то и загвоздка, - сокрушенно согласился редактор.
8
Поезд летел сквозь звездную ночь, погромыхивая стальными колесами на стыках рельсов. Темнота за открытым окном казалась густой, осязаемой, она залила всю безграничность видимого пространства, и лишь кое-где в ней дрожали пятнышки далеких огней - фары движущихся по дорогам бессонных грузовиков, редкие фонари ночных поселков. Сами звезды тонули в этой темноте, протягивая сквозь неё голубые льдистые лучи, как свою непрерывную миллионолетнюю мольбу, вечный космический зов. Была тьма, были брошенные во тьму огни, были звезды... Но там, над звездами, было что-то еще. За пределами всех измеримых расстояний, дальше самой стремительной галактики ведь известно, что галактики мчатся тем быстрее, чем больше они отдалены. Что-то тяжкое и громадное простиралось над всем уснувшим в покое миром, и оно не было безразличным, оно чутко реагировало на любые всплески прочерченных на границах бытия и небытия графиков человеческих страстей, судеб и вожделений. Эта магическая взаимосвязь всего существующего на свете особенно драматично ощущалась здесь, внутри пронзающей ночь длинной стрелы поезда, выпущенной безликим лучником. Время цеплялось за звезды и не останавливалась, срываемое плачущим ветром.
Жаркая красная искра горела на конце сигареты Андрея Карелина. Покачиваясь в раме окна, не принадлежа ни мраку и ветру снаружи, ни теплому полусвету внутри, она выглядела точкой под вопросительным знаком, нарисованным распадающейся дугой звезд. Вплотную к окну Андрей не приближался. Там не было защиты от неодолимого тяготения, беззвучного голоса, незрячего взгляда, не было защиты от лишенного форм и определений, всепроникающего средоточия силовых линий, таящегося за звездным куполом.
Оно смотрит, думал Андрей. У него нет глаз, но оно смотрит и видит.
Андрей стоял за дверью, отделяющей коридор вагона от маленького предбанничка возле туалета, перед тамбуром, и курил под табличкой с надписью "Не курить". Он был ещё весь захвачен происшедшим, но его не занимала фактическая сторона истории. Виноват Гараев или нет, кто такой Городницкий, откуда взялась и куда исчезла кассета - ответы на эти вопросы нисколько не интересовали Андрея. Он размышлял о другом, и это скорее можно было назвать танцем ощущений, нежели размышлением.
Вспоминалась повесть Стругацких "За миллион лет до конца света"... Или миллиард? Как-то так. В той повести постоянно что-нибудь мешало ученым, стоящим на пороге важных открытий - визиты странных людей, пропажа рукописей и так далее. По мысли авторов, ученым сопротивлялось само мироздание, законы природы не допускали исследований, к которым человечество не готово и которые могут нарушить равновесие Вселенной. Андрей чувствовал, знал, что с ним случилось что-то похожее по форме, но противоположное по сути. Неведомо как он обратил на себя внимание космического спрута, лишенного сознания, по не воли, действующего вслепую, но не слепо. События, связанные с Городницким, выглядели неправдоподобными, помесью дешевой мелодрамы и плохого детектива. Такого не могло быть - а если было, так потому лишь, что побочные влияния сконцентрированного на Андрее магического луча задавали общее направление движения сил, но не определяли конкретных проявлений. Если поставить на рабочий стол электромагнит и включить его, к нему устремятся все металлические мелочи канцелярская скрепка, отвертка, бритвенное лезвие, колпачок авторучки... По пути к магниту отвертка, скажем, может сдвинуть спичечный коробок, задеть пачку сигарет, оттолкнуть карандаш. Обладай она сознанием, вполне могла бы решить, что освобождает дорогу по собственному разумению и логичному плану. Андрей Карелин попал в узловую точку, вызвал возмущение энергетических полей, сходящихся в едином центре, и этот центр ответил стихийной попыткой коррекции его судьбы.
И все же это не чисто стихийная сила. Она живет в сложнейшем взаимодействии с миром человеческих эго. Кто-то находит в ней опору, а кто-то запутывается в паутине, но и то и другое питает её могущество. Империя, высасывающая энергию из битв людских эго и возвращающая её назад по незыблемым законам динамического равновесия... Если бы Андрея попросили дать чудовищу имя, он бы назвал его Империей Эго.
Сигарета погасла, и Андрей не стал зажигать новую. Он стоял у окна и смотрел на огни, мелькающие в ночи... Коррекция судьбы? Представить судьбу в виде колеи наподобие железнодорожной - естественная аналогия в поезде! Тогда должны быть стрелочные переводы, и только там можно что-то изменить радикально. Или - не колея, а ровная поверхность, иди куда хочешь? Тогда вмешательство в каждой точке изменит все или ничего не изменит. Воля и случайность, вероятность и предопределение - сколько философов сломали себе на этом зубы! Очень легко и просто нарисовать линию судьбы в прошлом, установить закономерности, отметить ошибки и обозначить жирными крестами непреодолимые препятствия. Но попробуйте экстраполировать, продолжить эту линию хоть на секунду в будущее! Личная история человека никогда не станет точной наукой.
Поезд замедлил ход - наверное, приближался к станции или пропускал встречный. Андрей открыл дверь, побрел по коридору к своему купе, раздумывая о вариативности судьбы. Теперь он уже пытался приспособить эту идею к сюжету нового романа. Такова была особенность его писательского мышления, его способа организации реальности. Литература и жизнь, говорил он, разные вещи. И что бы с ним ни происходило, значительное или пустяковое, возвышенное или безобразное, он старался кристаллизовать впечатления в ретортах причудливых ассоциаций, перенести квинтэссенцию из грубого внешнего мира в утонченный мир своих книг. Годилось немногое, но когда такая алхимическая операция удавалась, результат отличался от источника, как бриллиант от неотшлифованного алмаза. Не в том дело, что бриллиант "лучше" или дороже природного алмаза, просто он приобретает новое качество. Он - другой.
Тихо, чтобы не потревожить спящих попутчиков, Андрей задвинул за собой дверь купе, сел к столику, достал ручку и записную книжку. Будущий роман ещё не обрел плоти, у него не было даже названия, но его дороги начинались здесь, в изломанных строчках, втиснутых на ходу поезда при тусклой дежурной лампочке между телефонными номерами и памятными заметками.
9
История с Городницким и Гараевым не имела продолжения. Андрея никуда не вызывали, ни о чем не спрашивали, а двух-трех настырных репортеров он сурово отшил. Его совсем не удивляла такая пустота. Слепая сила не бывает последовательной, а за пиком энергетической волны идет спад.
