Анна Малышева - Голоса ночи (сборник)
– Прохоровы за что боролись, на то и напоролись, – резко заметила ее дочь.
Помощник следователя попросил ее объясниться, и та, вдруг испугавшись, пролепетала:
– Да они все такие были, угрюмые… И эта Лика их тоже такая.
– А вот Машенька веселая была… – тянула свое старушка.
– Ее Машей звали? – ухватился помощник. – Вы точно помните?
– Машей, Машей. Мне еще Анечка говорила, жена Ивана. Вот она из всех самая, помню, веселая была, теплый человек… – Глаза у старушки начали слезиться, то ли от чувств, то ли от острого капустно-лукового запаха с кухни. – Бывало, всегда поговорит, о здоровье спросит… А потом сама стала болеть, и все болела, болела…
Фотографию опознали еще в двух квартирах этого же подъезда. Высказались все примерно в том же роде, что и первая старушка с дочерью: к Прохоровым ходила эта блондинка, очень давно и с тех пор никогда не появлялась. Была невестой одного из сыновей (после расчетов вспоминали, что старшего), но свадьбы не вышло. Жена Ивана Петровича вскоре после этого начала тяжело болеть. Тогда же и с мужем развелась, а по какой причине – никто не знал. Все удивлялись, ведь люди прожили вместе столько лет, двое взрослых сыновей и семья была крепкая… Самого Ивана Петровича тоже больше никто не видел, ну а Игорь в конце концов встал на ноги, купил квартиру матери и брату, сам женился. Ни один из опрашиваемых не видел Машу тем вечером третьего мая, когда она, судя по словам ближайшего соседа Прохоровых, Юрия Головлева, посетила бывшего жениха в его квартире. Остальные жители дома не только не помнили Маши, но даже Игоря и его жену нечетко вспоминали. Подтверждалась легенда об удивительной необщительности этой замкнутой в себе семьи.
Последними помощник следователя посетил Головлевых. И мать и сын были дома. Они приняли посетителя в тесной комнатке, завешанной с пола до потолка картинами в суперреалистической манере. Тут висели натюрморты, которыми можно было пообедать, портреты, где была передана даже пористость кожи, интерьеры, в которых можно было жить, если только вытереть осевшую на мебели реалистически написанную пыль. Картины были добротные, но скучные.
Ада Дмитриевна явно была недовольна, что ее застали врасплох, неподкрашенной и непричесанной. Она сидела в глубоком рассохшемся кресле, туго запахнувшись в малиновый шелковый халат и недобрыми глазами наблюдала за летавшей из угла в угол молью. Время от времени она поправляла откинутую за спину волну недавно вымытых жестких черных волос. Сын – полная ее противоположность – худой, белобрысый, голубоглазый, сидел на стуле выпрямившись, как приговоренный, и не сводил глаз с визитера. Им предъявили фотографию, и Ада Дмитриевна небрежно сказала:
– Не помню, не видела.
– Вы уверены? – Помощник следователя все еще держал перед ней фотографию, от которой женщину, казалось, мутило. Она отвернула к локтю широкий рукав халата, протянула белую пухлую руку и взяла фотографию, осторожно, как будто та готова была вспыхнуть и загореться со всех углов. С минуту подержала ее и вернула:
– Совершенно уверена. Я не видела этой женщины. Ее видел мой сын.
– Да, – откашлявшись, подтвердил Юра. – Я рассказал об этом следователю.
– Вы ее видели вечером третьего мая?
– Да, – Юра снова принялся откашливаться, будто в горле что-то ему мешало. Мать спокойно посмотрела на него, и он весь залился краской, но наконец замолчал.
– Вы уверены, что не видели ее никогда раньше, до вечера третьего мая? – Вопрос был адресован и матери и сыну, но ответил один Юра:
– Никогда.
– Дело в том, что я сегодня опрашивал жильцов этого дома. И некоторые сообщили мне, что эта женщина была невестой Игоря Прохорова.
– Вот как? – Женщина снова протянула руку, с каким-то царственным, снисходительным видом, взяла фотографию и рассматривала ее дольше и критичнее, чем в прошлый раз. Наконец, легонько усмехнувшись, словно выразив свое неодобрение, ответила: – Нет. Я не помню такой. Может быть, она выглядела по-другому?
– У нее были русые волосы, заплетенные в длинную косу.
– Вряд ли я видела подобную девушку, – Ада Дмитриевна снова продемонстрировала свою пухлую холеную руку, возвращая фотографию.
– И я не помню, – кивнул Юра.
– А между тем она часто бывала у ваших соседей. Вы живете дверь в дверь.
– Ах, ну да, – Ада Дмитриевна слегка наморщила лоб и наконец спросила: – Когда, вы говорите, тут бывала эта девушка?
– Лет десять – двенадцать назад.
– Так давно? Возможно, мы с сыном тогда жили по другому адресу.
– На Тверской, – поддакнул сын.
– Теперь мы сдаем ту квартиру, – Ада Дмитриевна говорила все увереннее, и лоб ее больше не морщился. – Я перевезла сюда все картины покойного мужа. Они не очень-то хорошо продаются, а жить как-то надо. У меня нет профессии. Мой муж настолько хорошо зарабатывал в те годы, что мне не было нужды работать. Его очень ценили, и по заслугам, что бы сейчас ни говорили! Я вела домашнее хозяйство, и поверьте, это стоило любой мужской работы, тяжелой, физической. Но я никогда не жаловалась! И я всегда старалась, чтобы он не отвлекался от искусства. То же самое я делаю для сына, и кажется, сделала уже довольно, чтобы он был мне благодарен. Да, мы сдаем ту квартиру. Юра пока еще учится, и он не должен отвлекаться от учебы, чтобы заработать на какие-нибудь макароны!
Эту тираду она произносила все с тем же царственным видом. Даже, когда она жаловалась, казалось, что она выносит кому-то обвинительный приговор.
– Все это – картины вашего мужа? – Помощник следователя снова осмотрел стены. – Он был художник?
– Да, и довольно известный. Ну, вы могли и не слыхать фамилию Головлев, но в определенных кругах, конечно…
Невыносимая надменность дамы раздражала его, но он старался ничем этого не выказать. Юра сидел как на иголках, потом робко спросил:
– А курить можно?
– Конечно, вы же у себя дома.
Ада Дмитриевна бросила на сына уничтожающий взгляд, в котором ясно читалось: «Рохля!» И сама достала из кармана сигареты («Данхилл» с ментолом), угостила мужчин и прикурила от зажигалки визитера. Выпустив дым из своих увядших, но все еще четко очерченных губ, она спросила:
– Вы еще не нашли убийцу?
– Ищем.
– Хороший ответ, – она вдруг рассмеялась, и смех у нее оказался совсем молодой – мелодичный, звонкий, будто хрустальный колокольчик. Она с удовольствием затянулась и продолжала: – Я, честно говоря, с тех пор как там нашли труп Игоря, места себе не нахожу. Кто и за что мог убить такого человека? Я не понимаю. Особых денег у них не водилось, да и квартиру не ограбили… У нас, правда, железная дверь, и ценностей в доме мы не держим, их у нас нет. Но все равно, тревожно.
– Давайте все же уточним кое-какие детали. Вы можете точно припомнить, когда именно не проживали в этой квартире?
– О, это будет сложно. Мы жили то здесь, то там…
– А эта квартира чья?
– Моя. Здесь раньше жили мои родители. А та, что на Тверской, досталась мне в наследство от мужа. Его отец был известный журналист, и мой муж ту квартиру унаследовал. Ну, а теперь, конечно, все достанется Юре.
– Вы не общались тесно с вашими соседями?
– С какими? С Прохоровыми? Нет, пожалуй, нет. Я, знаете, вообще по натуре не общительная. Не люблю никому навязывать свое общество, – сказала она таким тоном, что помощник следователя сразу ощутил, что он свое общество ей беспардонно навязывает. – А что у меня могло быть общего с этими людьми? В общем, можно сказать, что мы друг друга совсем не знали. И я об этом не жалела.
– И вы там никогда не бывали?
После этого вопроса мать с сыном переглянулись. Юра вздрогнул и вытянулся на своем стуле, словно сделал стойку на дичь. Ада Дмитриевна невозмутимо ответила:
– Буквально недавно, перед смертью Игоря, мы туда вместе зашли. Я хотела отметить годовщину смерти мужа с соседями, которые его знали и которым он всегда симпатизировал. Собственно, из всех, кто его знал, там остался один Игорь, но что поделаешь! Мы выпили неполную бутылку венгерского муската и расстались такими же чужими людьми, как раньше. Печальная была годовщина, но собственно, она и не должна быть радостной. Подчеркиваю, что инициатива этого нелепого визита принадлежала моему сыну. Я только исполняла его желание.
– Да, – кашлянул тот. – Я хотел… Ну, словом, я так хотел.
– И кстати, – дама подняла выщипанную бровь и холодно уставилась на помощника следователя: – Скажите, а вам не полагается извиниться перед нами за то, что у меня и Юры взяли отпечатки пальцев? Это – безобразие.
– Нет, извиняться нам за это не полагается, это наша работа! – отрубил помощник следователя и спросил: – А ваш сын, кажется, ровесник младшего Прохорова?
Юра заерзал на сиденье и хрипло сказал:
– Мы дружили.
И замолчал, будто поперхнулся. Мать не стала оспаривать его утверждение, только поудобнее устроилась в кресле и заметила:
