Евгений Зубарев - Я убью тебя, менеджер
Я понаблюдал за женой с минуту, размышляя, чем и почему идеология гламура мне так неприятна, но не вспомнил ничего, кроме горделивого вида Катьки, когда она, в компании таких же лакированных тетенек, рассказывала о своем визите в бутик с непроизносимым названием, где купила сумочку-из-тех-что-носят-те-самые-что-в-телевизоре, но всего за двести долларов, а не за десять тысяч.
Тут мне пришло в голову, что в гламуре и раздражает, похоже, именно это – не столько суть, сколько тон. Горделивая интонация счастливого потребителя, который гордится самим фактом того, что он что-то потребляет. Но разве можно гордиться актом потребления? Даже не заработанными деньгами, не положением в обществе, а сугубо тем фактом, что купил дорогую сумочку? Это ведь сродни гордости обезьяны, вызывающе довольной тем, что она употребила банан, – то есть гордящейся пустотой. Наверное, вот это и раздражает в гламуре – пустота, которую надсадно выдают за достижение. Похоже, пустота и понты – слова однокоренные.
У Катьки было дурное настроение, и мы с детьми, не сговариваясь, удрали из квартиры первыми, чтобы лишний раз не ругаться с самого утра. Тимофей шел, тесно прижавшись ко мне скрипучим китайским плащом, и вдобавок держал меня за руку, а Тошка, как большой и независимый, вышагивал чуть впереди, небрежно помахивая скромным портфельчиком, в котором, на мой взгляд, было никак не больше двух-трех учебников. А ведь у него сегодня семь уроков.
Впрочем, спрашивать, собрал ли он портфель, подготовился ли к занятиям и т. п., я зарекся еще три года назад. Тогда Тошка, в ответ на очередную серию дежурных вопросов, принес мне свой дневник, где, кроме пятерок и четверок, не было ничего примечательного, и выдал мне поразительно взрослый, лаконичный и мудрый текст:
– Если тебя это устраивает, значит, я все делаю правильно. Согласен?
Мне оставалось только развести руками. С тех пор я только это и делаю.
Мы остановились на перекрестке – дальше детям следовало идти прямо, к школе, а мне полагалось повернуть направо, к станции метро.
Но я всегда здесь останавливался и смотрел, как ребята переходят проспект. Судя по сводкам ГИБДД, этот переход был самым опасным местом в России – сразу после площади Минутка в Грозном. И то – на Минутке уже лет пять как не убивают, а здесь по-прежнему убивали или калечили с интервалом два-три человека в неделю. И где, спрашивается, безумные правозащитники, не менее безумные декларации, гранты, конференции, обращения в Госдеп США или ПАСЕ? Где-где – в рифме, где еще.
Дети без потерь перешли проспект, причем сегодня водители вели себя на удивление корректно – всего только один урод, на тонированной «девятке» с тщательно залепленным грязью номером, проехал на красный, разгоняя сигналом и дальним светом фар упрямо идущих на зеленый пешеходов. Все остальные водители культурно ждали разрешающего сигнала светофора, ограничиваясь яростными сигналами клаксонов слишком неторопливым, по их мнению, пешеходам, среди которых дети составляли большинство.
Неужели я тоже стану таким же ублюдком, как только сяду за руль? Мне казалось это совершенно невозможным, но я догадывался, как это бывает с людьми. Люди ведь очень изменчивые животные и к тому же умеют находить убедительные оправдания самым невозможным и гнусным своим поступкам. К примеру, тот тип на «девятке» мог торопиться в больницу к своему больному несчастному ребенку – и какое ему дело до других, пока еще здоровых и счастливых детей?Судя по журналу на посту охраны, я опять явился в редакцию первым – кроме меня, охранника да автоматического факса, в этом здании еще никто не работал. Даже лифт, зараза, бастовал – кнопка вызова нажималась, что-то там в шахте жужжало, но на этом все представление и заканчивалось.
Я пешком добрался до кабинета, включил компьютер и порылся в карманах пиджака. Американская визитка Антона Ершова лежала на месте, и, едва на экране монитора показался рабочий стол с иконкой аутлука, я послал сообщение начинавшему утомлять своей неуловимостью веб-дизайнеру.
Я написал ему правду, потому что был уверен, что он непричастен к деятельности безумных веганистов. Самое ужасное преступление, которое он мог совершить, – не заплатил налоги, получив наличными за сайт, сделанный для этих психов. Но, главное, как я давно заметил, – сидя в Америке или еще в каком далеком от родины месте, человек вдруг становится нечеловечески честным и принципиальным. Это загадочное свойство русскоязычной души я не раз наблюдал в действии еще лет десять назад, на примере своих однокурсников и позже, уже на работе в редакции. К примеру, приятель, убивший в России три года жизни на дележ с разведенной супругой сарая типа «дача» и ржавого гаража, отбыв на ПМЖ в Америку, вдруг, спустя всего два года, возвращает ей (по почте, разумеется) ранее замыленную видеотехнику, назначенную судом супруге. Заметим, пересылка стоит ровно в двадцать раз дороже стоимости присланного хлама, но ведь принципиальность совсем не случайно обходится нам дороже всего на свете. Красивые жесты не могут стоить дешево, иначе из разряда красивых они немедленно перемещаются в пошлые.
У меня вдруг начало портиться настроение, но тут очень удачно позвонил на городской телефон Валерка Васильев, рассказавший довольно познавательную историю про мошенников из своей текущей практики. Я поболтал с ним пару минут, а потом включил текстовый редактор и начал лихорадочно лупить по клавиатуре, опасаясь, что не успею сделать этот сюжет до визита какого-нибудь бездельника. Для очередной рубрики «Поля чудес» мне оставалось сделать всего два сюжета из десяти, и Миша, уже второй день подряд, то ныл, что я ломаю ему верстку, то грозился удвоить гонорары. Я решил уродить два сюжета немедленно, после чего бегом отправиться в «Интершум» за гонораром – вокруг домашнего холодильника опять сгущались тучи.Закончив писанину, я несколько минут всерьез раздумывал, как мы будем снимать ее на видео, если Камминг приспичит взять в свой фильм именно эту историю, но потом вспомнил, что Мария не любит рассказы про откровенных жуликов – ей подавай игру ума, а не банальное кидалово.
С игрой ума было довольно сложно – честных, но при этом оригинальных способов зарабатывания денег мне давно в голову не приходило. Я обхватил свою глупую башку обеими руками и начал мычать что-то бодротанцевальное, задумчиво разглядывая то грязную клавиатуру, то еще более грязный потолок.
Тут в кабинет вошла Марта и, раздеваясь у своего стола, ехидно спросила:
– «Поле чудес» рожаешь?
– Угу, – ответил я уныло и продолжил медитацию. Марта хмыкнула, стаскивая непослушные сапоги, а переобувшись, подошла ко мне и протянула флешку:
– Посмотри, чем народ на набережной забавляется. Для тебя сюжет. Дарю.
Она присела на краешек стола и смотрела, как я открываю флеш-карту и изучаю свежие фотографии каких-то странных типов в телогрейках и высоких резиновых сапогах, позирующих возле переносного столика с установленным на нем загадочным устройством – то ли кофемолкой, то ли кофеваркой.
– Это миксер. Они живую рыбу в фарш рубают, – начала было объяснять Марта, но тут, на очередной фотке, я заметил огромное объявление «Спаси животное за пятьдесят рублей!» и все немедленно понял.
– Вещь! – признал я, благодарно целуя Марте руку.
– Бери. Сам-то небось до такого бы хрен додумался, – небрежно кивнула мне Марта, отправляясь к себе за стол.
Я опять начал стучать по клавишам, сочиняя десятый, последний сюжет.
...«Знаете, почему бухгалтеры в основном – женщины? Потому что их подвесить не за что. А вот бывшего слесаря Металлического завода Максима Рагозина привлечь к аналогичному ответу за практикуемое безобразие можно и нужно. Но пока, увы, сверхоригинальному бизнесу Рагозина никто не мешает.
На набережной Красного Флота, в самом центре Питера, ежедневно появляется неброско одетый гражданин со складным столиком, на который устанавливается прозрачное пластиковое ведерко.
В ведерке плавают три-четыре рыбки, выловленных тут же из Невы. А еще на столе располагается обычный кухонный миксер, работающий от аккумуляторных батареек.
Аттракцион Рагозина называется лаконично и броско: „Спасите жизнь Божьим тварям или отправьте их на небеса!“
Всего за пятьдесят рублей любой желающий может нажать большую красную кнопку, запустив миксер, или, если он отъявленный гуманист, выбросить рыбок обратно в Неву. Народ вокруг толпится десятками, и шелест купюр ласкает слух извращенца ежеминутно.
Для пресечения возможных инцидентов рядом с Максимом дежурит его брательник размером с двухстворчатый шкаф. Он же работает несгораемым сейфом, укладывая деньги в карманы драной телогрейки.
Впрочем, по признанию затейников, серьезных проблем с рукоприкладством у них еще не было:
– Что ты пялишься на нас, как Ленин на буржуазию? – поначалу гневаются братцы. – Гуманист? Так плати полтинник и спасай животину. А за бесплатно иди, тараканов жалей у себя дома.
