Джоэл Роуз - Самая черная птица
— Когда вы видели ее в последний раз?
— Мы с Джоном наведались к Андерсону за несколько недель до ее смерти.
— С Кольтом? Он часто бывал в этом заведении?
По состроил гримасу.
— Ну разумеется, да. Табачная лавка находится прямо через улицу от его кабинета на Чемберс-стрит. Учитывая бесплатный портвейн и бесплатную еду, не говоря уже об обществе людей, вызывавших его зависть и восхищение, я бы сказал, что бедняга там жил.
— Вы пошли туда повидаться с девушкой, и неудавшийся литератор сопровождал вас?
— Она больше не работала у Андерсона. Вы, конечно, знаете об этом, главный констебль. Уволилась двумя годами раньше или даже более того. Однако ее имя всплыло в разговоре. Не могу припомнить, в каком именно контексте.
— И вы отправились к юной леди?
— Джон дал мне ее адрес. Мэри разорвала отношения со мной. Это было нелегко нам обоим. Я был женат. Она хотела жить в свое удовольствие. В тот день в лавке зашел разговор, что у бедняжки какие-то трудности. Я пошел в меблированные комнаты на Нассау-стрит, чтобы посмотреть, как она поживает.
— Поживает?
— Да. Хорошо ли она себя чувствует, счастлива ли, довольна ли.
— И что вы выяснили?
— В ее жизни появился новый мужчина. Я не знал, кто он. У Андерсона ходили слухи, будто бы этот джентльмен ее бросил. Однако когда я спросил, Мэри ответила, что они по-прежнему вместе и собираются пожениться.
— Вероятно, вас это расстроило?
— Я был рад за нее.
— Мисс Роджерс назвала вам его имя?
— Нет.
— И вы не настаивали?
— Не настаивал.
— Кое-кто полагает, что этим джентльменом были вы, сэр.
— Они ошибаются.
— Вы все еще любили ее?
По не стал отвечать. Вместо этого он заявил:
— Мэри сообщила мне, что беременна.
Хейс изумленно уставился на него:
— И почему же вы не открыли мне этого раньше?
— Я обещал, что не скажу. Я дал слово.
— Юная леди говорила вам, что собирается сделать аборт?
— Нет, не говорила. Если она и сделала его, то против собственной воли. Ребенок уже начал толкаться. Видит Бог, я хорошо знал эту девушку. Она никогда бы не оборвала зародившуюся в ней жизнь.
В это время в кабинет вошел доктор Фрэнсис, вид у него был усталый и измученный. Голос поэта пресекся. Сидя под бюстом Паллады, оба собеседника подняли головы на расстроенного врача.
— Мне жаль говорить это, — сказал он подавленно, — но надежды мало.
По почти не задавал вопросов. Ему не о чем было спрашивать: и без того было известно достаточно. Симптомы чахотки, «белой смерти», казались очевидными. Веки с голубыми прожилками вен, румянец на щеках, блеск в глазах — все это иной бы счел признаками красоты и здоровья. Вирус туберкулеза убивал, не обезображивая тела и не разрушая мозга.
— Это случится не сегодня, — тихо сказал доктор, — и не завтра. Но дни ее сочтены. Возможно, остался год, но никак не больше.
Когда мужчины медленно спустились по лестнице, миссис Бреннан сидела на кухне. На плите стоял чайник. Хозяйка встала и предложила Хейсу и доктору Фрэнсису остаться на ночь. Она заверила констебля, что «этот человек» — она имела в виду Бальбоа — может отлично выспаться в сарае, на охапке свежего сена, а места в конюшне хватит на всех лошадей.
Сыщик поблагодарил женщину за доброту, но отказался, сославшись на то, что вечером ему непременно нужно вернуться, дабы выспаться в собственной постели.
— Мои старые кости, — проговорил он в качестве извинения.
Миссис Бреннан улыбнулась, сказав, что понимает его, и предложила гостям чаю. Мужчины отказались и вышли из дома через заднюю дверь. Экипаж находился поблизости. Самая стройная из лошадей нетерпеливо била левым передним копытом по мягкой влажной земле, готовая вернуться в свое родное стойло.
Бальбоа помог Хейсу и его другу подняться в ландо. В этот момент из дома торопливо вышел По. Он сказал, что, будучи в стесненных финансовых обстоятельствах, должен немедленно ехать в город. Констебль пригласил его отправиться вместе с ними.
Некоторое время ехали молча, каждый был погружен в собственные мысли. Потом По нарушил тишину.
— Жаль, что приходится покидать Вирджинию, когда она так больна, — сказал поэт. — Во мне с детства отмечали мягкость характера и склонность к состраданию. Нежность тонкой души так явно бросалась в глаза, что я стал посмешищем среди товарищей. Потом женился и был счастлив обнаружить в своей спутнице свойства характера, сходные с моими собственными. Увы, моя любящая и терпеливая жена страдает сильнее всех. Простите меня, джентльмены, я не знаю, что делать.
Хейс и доктор Фрэнсис сочувствовали горю своего попутчика. Оба они, пожилые, чувствительные к холоду, сидели, укрыв колени шерстяными одеялами, но Эдгар, расположившийся напротив, отказался от пледа, несмотря на нервную дрожь.
— Знаете ли вы, что, согласно современным научным исследованиям, существует такая вещь, как «духовное притяжение», и вполне вероятно, что самые истинные и сильные из человеческих привязанностей возникают в сердце под действием электромагнитных сил?
Писатель стал рыться в кармане и наконец достал оттуда карандаш.
— Дарит мне свет, — внезапно выпалил он, — немало бед…
Потом умолк и через некоторое время стал нетвердой рукой царапать что-то на обрывках бумаги, которые вытащил из карманов пальто. На востоке начинала заниматься заря. Внезапно вдохновение По иссякло, и несколько минут он сидел, уставившись в пространство, после чего снова занялся своими клочками бумаги.
Обращаясь то к одному, то к другому, поэт начал декламировать вполголоса, нараспев:
И чахнет душа в тишине.
Но Вирджиния, нежная, нежная, юная, стала супругою мне —
Но Вирджиния темнокудрая стала подругою мне.
О, блеск светил
Тусклее был,
Чем свет ее очей!
Никакой дымок
Так завиться бы не мог
В переливах лунных лучей,
Чтоб сравниться с ничтожнейшим локоном Вирджинии скромной моей,
С самым малым развившимся локоном ясноокой супруги моей.
Сомненье, беда
Ушли навсегда:
Милой дух — мне опора опор!
Весь день напролет
Астарта льет
Лучи сквозь небесный простор,
И к ней дорогая Вирджиния поднимает царственный взор —
И к ней молодая Вирджиния устремляет фиалковый взор.[23]
Когда Эдгар закончил, Хейс взглянул на него и спросил:
— Вы только что это сочинили?
Доктор Фрэнсис к тому времени уже тихонько храпел, и голова его болталась из стороны в сторону.
— Что вдохновляет поэта, — провозгласил По, — так это пророческий восторг красоты перед отверстой могилой, главный констебль. Посредством музыки поэзии мы общаемся с ушедшими: с теми, кто покинул этот мир.
Он взглянул на спящего врача.
— Одна только мысль о близкой смерти жены сводит меня с ума. Простите. Моя жена рано сойдет в могилу. Я это знаю. Знаю, что тьма может поглотить нас. И все же тьма полна движения. Мертвые продолжают жить и, в той или иной форме, возвращаются. Я люблю бродить по лесам. Ненавижу городскую грязь, грохот экипажей. Мне отвратителен невыносимый шум колес, громкие голоса торговцев рыбой и морепродуктами. Кто меня осудит? О, сломан кубок золотой! Душа ушла навек! Пусть горький голос панихид звучит о той, прекрасной, что умерла, скончавшись молодой![24] Плачьте о моей Вирджинии, сэр, сейчас или больше никогда.
И в первых лучах зарождающегося рассвета главный констебль увидел, что на глазах По блестят слезы.
Когда они добрались до города, уже настало утро. Хейс осторожно разбудил доктора и высадил его у дома, недалеко от того места, где когда-то жил Джон Кольт. Сыщик и поэт двинулись дальше на юг, мимо открытого коллектора, к жилищу главного констебля на Лиспенард-стрит. Было половина девятого.
— Не хотите зайти ко мне, выпить яванского кофе, прежде чем продолжить свой путь? — предложил детектив.
По еще прежде сообщил, что намерен отправиться к издателю журнала, в котором когда-то работал. У него возникла мысль попытаться продать ему свое стихотворение о черной птице.
Писатель кивнул, принимая приглашение. Он питал страсть к кофе, и мысль о чашке этого ароматного дымящегося напитка в столь ранний час, после бессонной ночи, показалась очень привлекательной.
Несмотря на ранний час, Ольга уже проснулась и хлопотала у плиты. В доме было тепло, пахло свежеиспеченным хлебом и варящимся кофе.
— А, наш выдающийся читатель и критик, — улыбнулся По, увидев девушку, и добавил мягким, ласковым голосом: — Мисс Хейс, мы снова встретились с вами.
У дочери констебля были ровные симметричные черты лица. В свои тридцать два года благодаря ярким умным глазам и гладкой коже она выглядела моложе своих лет, и лишь в каштановых волосах прятались три седые пряди. Отец, строго относившийся к своим отпрыскам, считал Ольгу если не красавицей, то очень привлекательной.