Джоэл Роуз - Самая черная птица
Грэхэм рассмеялся.
— «Я дьявол», — в свою очередь, вспомнил он фразу из текста и сделал довольно жалкую попытку изобразить крик ворона. — «Я дьявол! Дьявол, дьявол… Не вешай носа, не трусь! Ура! Полли, подай чайник, мы все будем пить чай».[25]
Оба издателя от души расхохотались над этим вдохновенным представлением. По не видел в происходящем ничего смешного: ведь он тоже мог дословно процитировать бессмысленные слова птицы.
Заметив, что писатель болезненно и смущенно реагирует на их поведение, Грэхэм постарался взять себя в руки.
Он сказал, что стихотворение — «мрачное», но автор так и не понял, похвала это или нет. Эдгар, считавший себя мастером слова, оказался в незавидном положении: ему приходилось защищать самого себя.
Поэт настаивал, что стихотворение обладает значительными достоинствами. Снова упоминал о своих финансовых трудностях.
— Несправедливо, что мы, несчастные авторы, умираем от голода, — с горечью заметил он, — в то время как вы, издатели, жиреете за наш счет.
— По… — запротестовал Грэхэм.
Уязвленный до глубины души, критик только отмахнулся.
— Я спрашиваю вас, имеет ли человек право распоряжаться собственным разумом и той хрупкой, совершенной тканью, которую этот разум рождает? — промолвил он. — Как мне жить дальше?
Тогда, в знак сочувствия к положению поэта и из уважения к его таланту, в помещение пригласили всех, кто в тот момент работал в редакции, и По, выхватив рукопись из рук Гоуди, со злостью прочел стихотворение собравшимся в кабинете типографам, наборщикам и клеркам, решив положиться на их суд.
Услышав, что служащие издательства присоединились к мнению своего босса и его коллеги, писатель был шокирован и оскорблен.
Он потемнел лицом.
— Молодой автор, — заговорил Эдгар угрюмо, — борющийся с отчаянной и отвратительной бедностью, не получая никакого сочувствия от мира: от таких, как вы, не способных понять его нужд, — этот молодой писатель по просьбе издателей сочиняет и читает свои произведения, надеясь на вознаграждение. Но ничего не получает взамен. Так? Я спрашиваю: вы этого хотите, господа? Такова плата за литературу?
По и представить себе не мог, что собравшиеся не уделят ему должного внимания. Критик снова попытался начать читать — на этот раз всецело углубившись в текст стихотворения, — но Грэхэм заявил, что они на сегодня слышали уже достаточно, сроки сдачи номера поджимают и пора возвращаться к работе.
При некотором всеобщем замешательстве среди присутствующих по кругу пустили шляпу. И хотя стихотворение о черной птице не приняли к публикации, поэт получил сумму в пятнадцать долларов — как ему сказали, ради жены и добрейшей тетушки, миссис Клемм.
Глава 64
Черная птица
«Нью-Йорк миррор» выходит каждую субботу, утром.
Три доллара в год, оплата вперед.
Редакция расположена по адресу: угол Нассау-стрит и Энн-стрит.
Том 1. Нью-Йорк, суббота, 8 февраля, номер XVIII.
Мы получили разрешение перепечатать, предварив ожидаемую публикацию во 2-м номере «Америкэн ревю», это замечательное стихотворение… Оно являет собой единственный в своем роде и самый впечатляющий пример «поэзии момента», известный американской литературе. Тонкостью же замысла, изумительным искусством стихосложения, неизменно высоким полетом фантазии и «зловещим очарованием» произведение это превосходит все, что создано пишущими по-английски поэтами. Речь идет об одном из тех «литературных деликатесов», которыми питается наше воображение. Строки эти навсегда останутся в памяти всякого, кто их прочтет.[26]
ВоронКак-то в полночь, в час угрюмый, утомившись от раздумий,
Задремал я над страницей фолианта одного,
И очнулся вдруг от звука, будто кто-то вдруг застукал,
Будто глухо так застукал в двери дома моего.
«Гость, — сказал я, — там стучится в двери дома моего,
Гость — и больше ничего».
Ах, я вспоминаю ясно, был тогда декабрь ненастный,
И от каждой вспышки красной тень скользила на ковер.
Ждал я дня из мрачной дали, тщетно ждал, чтоб книги дали
Облегченье от печали по утраченной Линор,
Но святой, что там, в Эдеме, ангелы зовут Линор, —
Безыменной здесь с тех пор.
Шелковый тревожный шорох в пурпурных портьерах, шторах
Полонил, наполнил смутным ужасом меня всего,
И, чтоб сердцу легче стало, встав, я повторил устало:
«Это гость лишь запоздалый у порога моего,
Гость какой-то запоздалый у порога моего,
Гость — и больше ничего».
И, оправясь от испуга, гостя встретил я, как друга.
«Извините, сэр иль леди, — я приветствовал его, —
Задремал я здесь от скуки, и так тихи были звуки,
Так неслышны ваши стуки в двери дома моего,
Что я вас едва услышал», — дверь открыл я: никого,
Тьма — и больше ничего.
Тьмой полночной окруженный, так стоял я, погруженный,
В грезы, что еще не снились никому до этих пор;
Тщетно ждал я так, однако тьма мне не давала знака,
Слово лишь одно из мрака донеслось ко мне: «Линор!»
Это я шепнул, и эхо прошептало мне: «Линор!»
Прошептало, как укор.
В скорби жгучей о потере я захлопнул плотно двери
И услышал стук такой же, но отчетливей того.
«Это тот же стук недавний, — я сказал, — в окно за ставней
Ветер воет неспроста в ней у окошка моего,
Это ветер стукнул ставней у окошка моего,
Ветер — больше ничего».
Только приоткрыл я ставни — вышел Ворон стародавний,
Шумно оправляя траур оперенья своего:
Без поклона, важно, гордо, выступил он чинно, твердо;
С видом леди или лорда у порога моего,
Над дверьми на бюст Паллады у порога моего
Сел — и больше ничего.
И, очнувшись от печали, улыбнулся я вначале,
Видя важность черной птицы, чопорный ее задор,
Я сказал: «Твой вид задорен, твой хохол облезлый череп,
О зловещий древний ворон, там, где мрак Плутон простер,
Как ты гордо назывался там, где мрак Плутон простер?»
Каркнул Ворон: «Nevermore».[27]
Выкрик птицы неуклюжей на меня повеял стужей,
Хоть ответ ее без смысла, невпопад, был явный вздор;
Ведь должны все согласиться, вряд ли может так случиться,
Чтобы в полночь села птица, вылетевши из-за штор,
Вдруг на бюст над дверью села, вылетевши из-за штор,
Птица с кличкой «Nevermore».
Ворон же сидел на бюсте, словно этим словом грусти
Душу всю свою излил он навсегда в ночной простор.
Он сидел, свой клюв сомкнувши, ни пером не шелохнувши,
И шептал я, вдруг вздохнувши: «Как друзья с недавних пор,
Завтра он меня покинет, как надежды с этих пор».
Каркнул Ворон: «Nevermore».
При ответе столь удачном вздрогнул я в затишье мрачном,
И сказал я: «Несомненно, затвердил он с давних пор,
Перенял он это слово от хозяина такого,
Кто под гнетом рока злого слышал, словно приговор,
Похоронный звон надежды и свой смертный приговор
Слышал в этом „Nevermore“».
И с улыбкой, как вначале, я, очнувшись от печали,
Кресло к Ворону подвинул, глядя на него в упор,
Сел на бархате лиловом в размышлении суровом,
Что хотел сказать тем словом Ворон, вещий с давних пор,
Что пророчил мне угрюмо Ворон, вещий с давних пор,
Хриплым карком: «Nevermore».
Так, в полудремоте краткой, размышляя над загадкой,
Чувствуя, как Ворон в сердце мне вонзал горящий взор,
Тусклой люстрой освещенный, головою утомленной
Я хотел склониться, сонный, на подушку на узор.
Ах, она здесь не склонится на подушку на узор
Никогда, о, nevermore!
Мне казалось, что незримо заструились клубы дыма
И ступили серафимы в фимиаме на ковер.
Я воскликнул: «О несчастный, это Бог от муки страстной
Шлет непентес — исцеленье от любви твоей к Линор!
Пей непентес, пей забвенье и забудь свою Линор!»
Каркнул Ворон: «Nevermore!»
Я воскликнул: «Ворон вещий! Птица ты иль дух зловещий!
Дьявол ли тебя направил, буря ль из подземных нор
Занесла тебя под крышу, где я древний Ужас слышу.
Мне скажи, дано ль мне свыше там, у Галаадских гор,
Обрести бальзам от муки, там, у Галаадских гор?»
Каркнул Ворон: «Nevermore!»
Я воскликнул: «Ворон вещий! Птица ты иль дух зловещий!
Если только Бог над нами свод небесный распростер,
Мне скажи: душа, что бремя скорби здесь несет со всеми,
Там обнимет ли, в Эдеме, лучезарную Линор —
Ту святую, что в Эдеме ангелы зовут Линор?»
Каркнул Ворон: «Nevermore!»
«Это знак, чтобы ты оставил дом мой, птица или дьявол! —
Я, вскочив, воскликнул: — С бурей уносись в ночной простор,
Не оставив здесь, однако, черного пера, как знака
Лжи, что ты принес из мрака! С бюста траурный убор
Скинь и клюв твои вынь из сердца! Прочь лети в ночной простор!»
Каркнул Ворон: «Nevermore!»
И сидит, сидит над дверью Ворон, оправляя перья,
С бюста бледного Паллады не слетает с этих пор;
Он глядит в недвижном взлете, словно демон тьмы в дремоте,
И под люстрой, в позолоте, на полу, он тень простер,
И душой из этой тени не взлечу я с этих пор.
Никогда, о, nevermore![28]
Глава 65
