Сэм Льювеллин - Тросовый талреп
Эта каюта была полна разных предметов и людей. Там были Фиона и Ви, сидящие на диванчике с ситцевой обивкой. Там был также и «Зеленый дельфин», пришвартованный посередине зеленого красивого ковра, а еще какой-то мужчина в фетровой шляпе. Я кричал им всем, чтобы они сделали что-нибудь. Кто-то принес мне чашечку кофе. После того как я его выпил, я начал постигать, что кое-какие из вещей, которые я видел, и в самом деле были там, а некоторых там вовсе не было. И как только я стал осознавать это, те вещи, которых там не было, исчезли. Первым пропал «Зеленый дельфин». Потом Ви. И в конце концов — Фиона. Я кричал, когда исчезла Фиона, потому что она была мне очень-очень нужна. Но она все равно растаяла.
И в итоге остался этот мужчина в фетровой шляпе. На нем был грязноватый белый свитер из пропитавшейся маслом шерсти, он курил дешевую голландскую сигару. Я понимал, что уж он-то настоящий, потому что я могу обонять его запах. Я внимательно изучал его лицо. У него была серая кожа с крупными порами, безгубый рот, как у черепахи, спускающийся по углам, так что вертикальные складки тянулись до серой, жесткой шеи. Глаза его были чем-то вроде тусклых щелочек над плоскими щеками. Это было лицо с фактурой и эмоциями цементной плиты.
И внезапно я сообразил с абсолютной ясностью, где я нахожусь и почему. И я почувствовал себя очень слабым и очень-очень больным.
— Я капитан этого судна, — сказал мужчина. — Не хотите ли немного поесть?
Вряд ли мне чего-то хотелось меньше, чем еды.
— Так, — сказал он. — Они узнали, что вы были внизу, в трюме, потому что учуяли блевотину. Вам надо выпить еще кофе.
Я выпил кофе.
— Как вы попали на борт? — спросил он. Я понимал, что отвечать надо.
— По сходням, — сказал я. — Дождь шел.
Его мутные глаза задержались на мне, словно пара слизняков на капустном листе. Он кивнул и сказал:
— Хорошо. А как вас зовут?
Чувство облегчения вмиг обогрело меня, как горячая ванна. Вряд ли кто-нибудь на этом судне может знать, кто я такой.
— Джозеф Крэси, — ответил я.
— Что вы делаете на моем судне?
— Я собирался попутешествовать, — сказал я.
— Только не на моем судне, это у вас не получится, — заявил он. — Когда мы причалим, я сдам вас полиции.
«Вот спасибо, — подумал я. — Сдайте, пожалуйста». Капитан сообщает о безбилетном пассажире. Капитан на стороне закона и порядка. Капитан не подозревает о моем особом интересе к тому, что он везет в шести контейнерах в трюме.
Дверь каюты открылась. Чья-то голова заглянула внутрь.
— Капитан, — сказала голова. — Минуточку... — Глаза набрели на койку и встретились с моими. — Боже мой! — сказала голова и изобразила улыбку.
Это была ледяная улыбка. И что-то многовато было в ней зубов. Она не украсила лицо с жесткой кожей над скулами и неподвижными черными глазами. Моя улыбка была, по всей вероятности, еще менее убедительной.
Потому что в дверной проем сунул свою голову Энцо Смит.
— Мистер Фрэзер, — улыбался он во всю ширь. — Это большое удовольствие. В самом деле большое удовольствие. Капитан Паувэлс, нам надо кое о чем потолковать.
Паувэлс встал. Они вышли из каюты. Я услышал основательный щелчок дверного замка. Я лежал и ждал. Я ничем не мог себе помочь. В первый раз после Женевы я ощутил по-настоящему животный страх.
Когда капитан Паувэлс вернулся, его лицо больше напоминало гранит, чем цемент.
— Вы мне солгали, — сказал он.
— Вы сбрасываете вредные отходы в море, — заявил я.
Тусклые щелочки его глаз превратились в грязные щелочки.
— Море большое, — сказал он. — Никто этого не видит. Никто этого не знает.
Я смутно сообразил, что Гарри Фрэзер не был единственным перепуганным человеком в этой каюте.
— Джеймс Салливан видел вас, — сказал я. — Эван Бучэн видел вас. Они мертвы. Их убили вы.
Щелочки глаз выразили какое-то напряжение.
— На носу «Джорджа Б» остался след, — продолжал я. — Это он протаранил судно Джимми Салливана. На носу судна есть сварной шов. Полиция осмотрит его.
Щелочки мигнули. Он какое-то мгновение пристально смотрел на меня. Потом вышел, и дверь за ним с грохотом захлопнулась. Сквозь гул мотора мне был слышен его голос за дверью. Два голоса. Как будто врачи вели разговор за дверью комнаты больного. Рассуждали о моем здоровье. В животе у меня стало пусто, а кишки стали разжижаться от ужаса.
Вошел Энцо Смит. Он курил итальянскую сигарету, от которой пахло картоном.
— Я слышал, что мы сбрасываем отходы в море, — сказал он.
В такой манере он мог бы обсуждать новый кинофильм на приеме с коктейлями.
— Именно так, — заявил я.
— И полиция осмотрит это. Возможно, ваша приятельница Фиона Кэмпбелл подскажет им, где надо смотреть.
От ужаса я вспотел.
— Нет, — сказал я. — Она не знает. Я ничего ей не рассказывал.
Он улыбнулся мне, этакой нежной улыбкой отца, подбадривающего неуклюжего ребенка.
— Разумеется. Никогда не надо рассказывать женщине что-либо опасное, — сказал он и выпустил дым в потолок. — Но, думаю, нам следует в этом самим удостовериться.
— Что вы имеете в виду? — спросил я.
— Вы это узнаете, — сказал Смит. — До свидания, мистер Фрэзер.
Я знал теперь, что был во всем прав. Но также знал, что я покойник. И Фиона тоже.
Никто больше не приносил мне кофе. Я лежал к одиночестве и прислушивался к тому, как у меня в висках пульсирует кровь. И каждый толчок как бы говорил мне: «Умри! Умри! Умри!» Я слышал это час за часом, много часов. И с каждым толчком боль усиливалась. И по мере того, как она усиливалась, мерзкое слово, стучавшее в моей крови, понемногу стало терять свою ужасность, потому что я начал выискивать способы доказать его неправоту.
В движении судна произошли перемены. Перекатывание прекратилось, уступив место сильной килевой качке. Время от времени нос судна отклонялся от волны и плавно переваливался на следующую, и вся масса «Мариуса Б» тряслась и содрогалась, а ось гребного винта отправляла судорожную вибрацию вверх по каркасу, тоже дрожа, пока судно снова не продвигалось вперед. «Залив Пентлэнд, — подумал я. — Подтягиваются к течению».
В моем положении следовало внимательно наблюдать за тем, что происходит снаружи. И прежде всего надо подняться с койки. Я взялся руками за голову, чтобы оторвать ее от подушки, и осторожно спустил ноги на пол.
Вслед за этим наступила пауза. В глазах у меня потемнело, кровь колотилась в висках. Наконец я пришел в себя и смог начать тщательный осмотр каюты.
Обыкновенные белые стены и обыкновенный зеленый ковер. Зато дверь, кажется, из основательной тяжелой стали. Я на всякий случаи подергал за ручку. Разумеется, заперто. За занавеской иллюминатор, а за его стеклом выкрашенный белой краской металл. Значит, подняты штормовые крышки. Я поискал другие отверстия и обнаружил пару шестидюймовых решеток для вентиляции.
Я уселся на койку передохнуть. Нет ли здесь какого-нибудь сейфа? Возле койки был встроен стенной шкаф из фанеры с двумя выдвижными ящиками. Я открыл этот шкаф. Пусто, если не считать пары вешалок для одежды на металлической перекладине. Я ухватился за эту перекладину, и она осталась у меня в руке. Не какая-нибудь стандартная хромированная трубка, а стальная труба длиной в восемнадцать дюймов, попавшая сюда скорее всего из машинного отделения. Тяжесть трубы внушала доверие. Впрочем, только доверие, и ничего больше. Я не собирался заходить слишком далеко в сопротивлении крепким мужикам, среди которых по меньшей мере один уж точно был убийцей. Но я тем не менее запихнул стальную трубу под ремень своих брюк.
Нижний выдвижной ящик оказался пустым. В верхнем ящике лежала коробка с бумажными носовыми платками и парочка номеров журнала «Автолюбитель». Я вытащил журналы из ящика. Под ними, в самом низу, заклинившись меж фанерными стенками, лежала вполне исправная зажигалка.
Я ее внимательно осмотрел и подумал, не принесет ли кому-нибудь хоть немного пользы, если я устрою пожар в этой каюте. Правда, здесь нет ничего легковоспламеняющегося, кроме журналов и матраса. Но если я подожгу хотя бы матрас, то дым доставит капитану Паувэлсу кое-какие неприятности.
За дверью послышался шум. Я быстро сунул зажигалку в карман. Вошел Паувэлс. С ним был и Смит. Они оглядели меня так, словно я был старой мебелью, а не человеком. Смит размахнулся и ударил меня ребром ладони по больному месту над правым ухом. Я слишком плохо держался на ногах, чтобы увернуться. Жуткая боль швырнула меня левым боком на койку. Сквозь кровавого цвета дымку я разглядел какой-то шнур. Он дважды обернулся вокруг моих запястий, крепко их стянул. Я услышал злобное ворчание Паувэлса, он вязал надежный морской узел. Дверь хлопнула.
Боль за правым ухом утихла, и я смог перевернуться на спину. Потом я напряг все силы и принял сидячее положение. Мое сердце билось слишком сильно, и я шептал невнятные слова. Я не мог пробиться через стальную дверь с голыми руками. Зачем же они связали меня? Ответ был один: что-то должно произойти сейчас, немедленно. «Погиб! — стучало в моих ушах. — Погиб! Погиб!»
