Павел Шестаков - Остановка
— Есть.
— Бываешь на интересных просмотрах?
— Ну, я не такой уж энтузиаст, да и трудно туда попасть, особенно если ажиотаж фестивальный…
— Вот именно. Трудно. Мест нет. А кем заняты? Посмотри как-нибудь. Торговля, автосервис, всякого рода сервис и снова торговля. Это ли не проявление уважения? Приходите, уважаемый, милости просим, вас Феллини ждет! Мировое искусство за колбасу скармливают, а то и дешевле. Это, брат, уважение особого рода.
— Ну, до Феллини отец не дожил.
— Об отце я, конечно, не знаю. Меня больше Черновол занимает. А уж это делец высшей пробы.
— За что и поплатился. Или ты забыл?
— Помню, Коля, помню.
— Так можно ли считать ее преступницей, убийцей?
— По закону?
— Да просто по-человечески!
Тут Мазин возразил решительно. Пока он свои взгляды излагал, он готов был и возражения выслушать, но покушений на закон не терпел.
— Вот это, Николай, самое опасное и, к сожалению, распространенное заблуждение. Дескать, по закону — одно, а по-человечески, как ты говоришь, — другое. Да, доброму человеку Ирина и жертвой может показаться; однако закон при всей своей кажущейся упрощенности точно отражает подлинные реалии. Он, если хочешь, мудрее жалости, которая и обмануться может. А жертва далеко не всегда конечный итог зла, иногда и очередное звено. Черновол принес в семью зло? Согласен! Ирина одна из жертв? Да. Но сначала она стала жертвой того самого хлеба с маслом, которым ее не просто кормили, но создавали убежденность, что это естественно, хорошо, правильно, что ее благополучие — следствие не просто родительской щедрости, но и ума, предприимчивости; короче, бутерброд с маслом подавался как символ пресловутого «умения жить». Всего-то два слова, а сколько они душ погубили!
— Сама Ирина, между прочим, не очень похожа на «умеющую жить».
— Тем более! Значит, муж должен уметь, а если он не умеет, что тогда?
— Искать того, кто умеет?
— Конечно, и в данном варианте он тут как тут. Ситуация складывается виктимологическая. Жертва провоцирует преступника.
— А потом они меняются ролями?
— Ах, Коля, — вздохнул Мазин, — далеко наука ушла, а проблемы старые остались, что раньше — курица или яйцо? Кто жертва, Ирина или Черновол? К счастью, помимо трагедийного — жертва, есть еще служебный термин — потерпевший. Черновол сейчас прежде всего потерпевший.
— А Ирина, которую преследуют?
Мазин взглянул на часы.
— Ты вовремя вспомнил.
Мы заговорились, телевизор за стенкой давно утих, последняя электричка сбежала по шпалам, жена, видимо, спала, и на календаре можно было перевернуть очередной листок.
— Можно уже кое-что узнать, — сказал Мазин и набрал номер.
Ему докладывали кратко и громко. Я слышал почти каждое слово:
— Звонок был.
— Откуда?
— Из автомата на Второй Электротехнической.
— Задержали?
— Нет, этот район…
— Понятно.
— Товарищ подполковник! Вы знаете, сколько в городе автоматов?
— Я вас не упрекаю.
Он повесил трубку.
— Черт!
— Упустили? — переспросил я, хотя и слышал, что говорилось.
— Да, но нельзя же, в самом деле, поставить по человеку у каждого таксофона.
— Ты огорчен? Послушай, конечно, мерзавца поймать было бы поучительно, однако…
— Я не огорчен, Николай, я немного удивлен.
— Чем?
— Прошлой ночью звонили из автомата возле рынка, сейчас со Второй Электротехнической. Ты свой город знаешь?
— Еще бы! Противоположные концы.
— То-то! Если звонит шутник, идиот, кретин, пусть злой подлец, зачем такие концы проделывать, километров по пятнадцать, среди ночи, зачем?
— У него, наверно, есть машина.
Мазин кивнул.
— Предположение верное, и может даже пригодиться, но тут опять серьезным запахло. Одно дело — спуститься в тапочках на угол перед сном и звякнуть для смеха, совсем другое — ехать специально через весь город.
— Что же ты предполагаешь?
— Продуманный умысел.
— А если он там в гостях был? Выпил, закусил на Электротехнической и по пути опять пошутить захотелось?
Мазин улыбнулся.
— Заводишь меня? И зря. Такие глупые случайности сплошь и рядом бывают. Только исходить из расчета на случайность нельзя. Ну, ладно, кое-что сейчас узнаем. Я просил Ирину попытаться вступить в разговор, чтобы задержать звонаря. За это время можно было бы предпринять меры. Понимаешь?
— Его записали?
— Не так запросто записывать разговоры. Это тебе не Америка. Да и какая необходимость? Я думаю, она сама скажет.
— Ну конечно. Звони! Она же недавно говорила, наверняка еще не спит и все помнит, каждое слово.
— Сейчас. Возьми другую трубку. Ты эту женщину знаешь лучше, может быть, что-то тебе будет понятнее.
Я принес второй аппарат.
— Ирина Васильевна? Это Мазин. Простите за поздний звонок.
Я заметил, что трубка у Михалевых была поднята сразу, буквально после первого гудка, а вот с ответом Ирина помедлила.
— Я вас слушаю.
— Вам опять звонили. Я знаю. Вы говорили с ним?
Снова она помедлила.
«Напилась на ночь, что ли?»
— Вы ошиблись. Сегодня мне никто не звонил.
Сказано, как прочитано.
Я был поражен и ожидал того же от Мазина, но тот только нахмурился.
— Разумеется, и у нас накладки бывают. Но вы уверены, что звонка не было? Может быть, вы выходили?
И снова голос человека, читающего по прописи.
— Я никуда не выходила и не спала, звонка не было.
— А Толя?
— Толи нет дома.
— Нет дома?
И вдруг в ответ крик:
— Зачем вы меня спрашиваете? Я вам все вчера сказала.
Мазин ответил очень сдержанно:
— Он мог дать знать о себе за это время.
— Толи нет, нету Толи!
На том конце провода трубка упала. Мазин взглянул на меня вопросительно:
— И почему, как суп в котле.
Кипит вода в морях?
— Я и сам сейчас, как тот суп. Пороть нужно!
— Кого?
— Мальчишку.
Произнес я эти слова гораздо более убежденно, чем в первый раз, когда увидал Анатолия, сидящего в кабинете.
— Что ты хочешь сказать? — спросил Мазин как-то вяло. Он, кажется, устал в самом деле.
— Очередная выходка.
— Как с Онегиным?
Про Онегина я, откровенно говоря, уже почти забыл. Это было далекое прошлое по сравнению с нашими нынешними хлопотами.
— Как с бегством от Григория Тимофеевича.
— Где же этот беглец сейчас?
— Спроси что-нибудь полегче. Мог я ждать его здесь?
— Он же пошел домой?
Мне стало неловко.
— Точно он не говорил. Я убеждал его идти домой. И мне показалось, он согласился.
Мазин подошел к открытому окну, за которым мерцал неживой свет неона.
— Пора, мой друг, пора…
— Что ты!
— Проморгал я Толика твоего. Чего-то недосмотрел. Какие-то шестеренки сточились.
Он провел рукой по левой половине груди.
— Беспокоит? У меня лекарство есть. Я принесу.
Он махнул рукой.
— Не нужно. Скажи лучше, что ты об этом киднапе думаешь?
— Глуповатый друг детектива не должен скрывать своих мыслей?
— Это еще что такое?
— Рональд Нокс. Одно из правил, по которым строится детективное произведение.
— Понятно. Вот и не скрывай. Впрочем, ты уже не скрыл. Думаешь, очередная мелкотравчатая истеричность мамы или сынка?
— Именно так.
— Выходит, мы поменялись позициями, Коля. Сначала ты паниковал, теперь мне кажется, что случилось нечто серьезное.
— Не пойму тебя, Игорь. Совсем недавно ты убежденно излагал мне обстоятельства, в силу которых…
— Да, да. Он не мог быть похищенным тогда.
Мазин подчеркнул — тогда.
— Что же изменилось? «Спрут» объявился?
— Надеюсь, не «Спрут». Но искать нужно.
— Этого неуправляемого мальчишку? Где? В морге?
— Нет. Он жив, я думаю.
— Я тоже. Мы, кажется, его уже немножко знаем. Будь уверен, возникнет он перед твоими светлыми очами без всесоюзного розыска.
— Ждать предлагаешь?
— Утро вечера мудренее.
Мазин подумал.
— Возможно, ты и прав. Хотя и упрощаешь.
— Надеюсь, ты у меня заночуешь. Поздно уже.
— Пожалуй. Но почему она отрицала звонок?
— А если его и не было? Ты так уверен в технике? И в сотрудниках?
Мазин покачал головой.
— Знаешь, лет десять назад я бы тебя и слушать не стал, но теперь все может быть. Разболтались мы, и техника и люди. Но где же мальчишка?
— Да у него одних одноклассников тридцать пять человек, не меньше.
— Да… Пожалуй.
— И она могла соврать.
— Назло?
— Вполне возможно. Он спит себе спокойненько, а ты звонишь. Она уже приободрилась: сын дома, хулиган заткнулся, почему бы и не подпустить тебе ежа?
— Считаешь ее настолько обозленной?
