Павел Шестаков - Остановка
— Пусть их Саня и дает. Или его расколоть не могут?
«Значит, не знает!»
— Слушай, он же погиб!
Мальчишка как-то вытянулся.
— Погиб?
— Толя, сядь, пожалуйста. Это очень серьезно, ты меня выслушать должен…
На этот раз он послушался, сел, и даже не сел, а опустился как-то, будто ноги ослабели.
— Он утонул, Толя.
— Не может быть!
— К сожалению, так и есть.
— Почему к сожалению, если утонул? Такого не жалко.
— Мальчишка ты мой…
— Только без нежностей фальшивых!
— Какие нежности! Ты соберись с силами. Тебе еще предстоит узнать…
— Что?
«Правильно ли я поступаю? Нет, лучше сразу. Он иначе на вещи взглянет».
— Твою маму обвиняют.
— Маму? В чем?
— Они вместе были, когда Черновол утонул.
— Это неправда! Она не виновата!
— Я тоже так думаю.
— Это не ваше дело.
— Пусть. Но почему ты домой не пошел?
— Это не ваше дело, — повторил он. — Я пойду. Я не знал.
— И сейчас не все знаешь.
— Что еще? Все говорите.
— Послушай, Толя. Какие-то друзья Черновола звонят маме, пугают ее, говорят, что будут мстить за его смерть.
— Так она дома?
— Да.
— Значит, ее не арестовали? Вы опять меня обманываете. Если бы ее обвиняли, она бы в тюрьме была!
Я был в растерянности.
— Понимаешь, это можно истолковать как несчастный случай. Она оттолкнула его. Ее могут приговорить условно… Кроме того, самооборона…
Он слушал, но я не мог понять, что он думает по поводу того, что слышит.
— Толя! Я сейчас позвоню своему другу, он лучше тебе все разъяснит. А ты поешь все-таки, ладно?
И я вышел, чтобы сказать жене, что нужно покормить мальчика.
— Я все время ему предлагала, он отказывается.
— Сейчас, наверно, не откажется.
Тут же на кухне я взялся за телефонную трубку. Все звонки оказались впустую. Мазина не было ни в гостинице, ни в управлении, ушел уже и Сосновский. Оставалось одно — ждать.
Когда я вернулся в кабинет, Толя сидел в напряженной позе, думал, взявшись руками за голову.
— Пойдем есть, чуть позже я снова буду звонить.
— Я не хочу.
— Скоро все выяснится. Подождем немножко, а пока поешь.
— Я не хочу. Я пойду.
— Домой?
Он не сразу ответил.
— Да.
— Может быть, лучше позвонить сначала, предупредить, что ты приехал?
— Не нужно.
— Послушай моего совета. Садись, перекуси, тем временем отыщется Игорь Николаевич, кое-что прояснится, и ты пойдешь домой не с пустыми руками, может быть, сообщишь маме что-то важное.
— Ее допрашивали?
— Конечно.
— Но она же не виновата!
То же самое говорил он и об отце, но была разница в интонации. Разницу я чувствовал, но в чем она, определить затруднялся, а задумываться было некогда, мальчик совсем не желал не только слушаться, но и слушать.
— Конечна, она не виновата в умысле, но так уж получилось, она ведь подтвердила.
— Что?
— Она столкнула его в воду.
— Ее заставили?
— Почему? Она дала показания добровольно.
Все-таки до конца я не договаривал, не мог сказать, почему мать настаивает на своей вине, подлинной или мнимой. Лучше, если они сами объяснятся. Я и так уже много сказал ему. Главное, чтобы шел домой. Пусть не говорит, почему не пошел до сих пор. Пусть. Лишь бы сейчас пошел, чтобы точку на этой глупости с похищением поскорее поставить.
— Мне все понятно, я пойду.
Мы вышли в прихожую. От сентиментальных напутствий я воздержался. Закрыл за мальчиком дверь и подумал, что теперь могу принять душ и поужинать.
Было, однако, неспокойно. Разволновался, устал, что ли? А тут еще жена включила телевизор, передавали эстрадную программу, современные песни, которых я не понимаю, не могу понять, почему шум важнее смысла? Все они для меня на одно лицо, в каждой почему-то слышатся одни и те же глупые слова: «А я по шпалам, опять по шпалам…» И кажется, будто люди не со сцены выступают, а бегут по шпалам наперегонки неизвестно куда.
Раздраженно смотрел я на экран, который принято называть голубым. Ох уж эти мне штампы! Самолет — серебристый лайнер, пароход — белоснежный, а обыкновенное место в столовке — посадочное. Интересно, как в камере места называются? «То взлет, то посадка…» О чем эта песня? Об авиаторах или торговых работниках? И еще меня выводит из себя манера повторять одни и те же слова по двадцать раз, будто патефон испортился! Представляю, если бы знаменитый романс так пели!
Я помню чудное мгновенье,
Передо мной явилась ты…
Явилась ты…
Явилась ты…
Явилась ты…
Да, забавно. Он ей — гений чистой красоты, а она ему — а ты айсберг…
Короче, программа, где айсберги бегают по шпалам, настроение мое не улучшила, и я пошел к себе. Даже есть расхотелось. Ну что за глупость, радоваться нужно, что нашелся мальчик, а меня какая-то беспочвенная тревога гложет…
Прилег на диване.
Интересно, Игорь уже добрался до гостиницы? Вряд ли… На всякий случай я набрал его номер, но услышал только равнодушные гудки без отклика. Я подержал в руке трубку и положил ее, помедлив, со вздохом. Но едва трубка придавила рычажки, из аппарата рванулся звук, видно, номер набрали только что, когда я сидел с трубкой в руках.
— Алло, — сказал я, ожидая услышать голос какой-нибудь жениной приятельницы.
— Николай! Не спишь?
Сразу отлегло.
— Игорь, нашелся мальчишка!
— Неужели? Где он?
— Был у меня. А ты в гостинице?
— Нет, я рядом с тобой.
— Ну, заходи скорее.
— Кофейку поставь, ладно?
— Давай, давай!
И я крикнул жене:
— Слушай, оторвись от этой чуши, свари кофе, сейчас Игорь зайдет.
Думаю, что он моим вестям был рад не меньше, чем я его звонку.
— Поздравляю, Перри Мейсон. Как в лучших романах, потерпевший у тебя раньше, чем у нас, чиновников от закона.
Я ответил великодушно:
— Оправдалась твоя убежденность, что все будет в порядке. Правда, доводы свои ты утаил от… адвоката.
— Да, это были очень простые соображения. Думал, что ты и сам к ним придешь. Мальчик уехал из Кузовлевки, вернее, исчез, как мы это называли, вчера. А ночью повторился дурацкий звонок к Михалевой. Но если бы сына похитили, звонка без слов быть уже не могло! Раз эти люди звонили по-прежнему молча, значит, они не знали, где мальчик.
— Люди! Какой-то подонок играет с человеческим горем. Да за это… Ну, ладно. Хорошо то, что хорошо кончается, и ты, как всегда, оказался прав. Однако сознайся, кошки все-таки скребли?
— Скребли, скребли.
— Найти бы мерзавца.
— Между прочим, здешние товарищи взяли сегодня ночью под наблюдение несколько автоматов.
Он посмотрел на часы.
— Немного уже осталось… А пока рассказывай подробно.
Я рассказал и добавил:
— Интересно, как они с Ириной встретились? Ведь он сначала заявил, что ему нечего дома делать, но когда узнал, что мать под следствием…
— В вину ее не поверил?
— А ты бы на его месте?
— Это аргумент ад хоминэм! Взываешь к чувствам. Но за каждым чувством, однако, и факты и соображения.
— Не нуждался он ни в каких фактах! Просто от души и наотрез.
— По-твоему, он полностью такую возможность отвергает?
— Категорически.
Я произнес это слово быстро и уверенно и, только сказав, вдруг понял, в чем была разница в интонации мальчика, когда он отрицал вину обоих родителей. Да, отец был невиновен в его глазах («впутали!»), но закон-то он нарушал, и мальчик знал это. Зато вину матери Толя отрицал начисто. Именно категорически. А между тем отца любил больше…
Я поделился этим наблюдением с Мазиным.
— Любопытно, — сказал Игорь, — не зря он меня интересует.
— Что тебя, собственно, еще интересует?
— К сожалению, многое. Я ведь работу делаю. А она, между прочим, мало продвинулась. Смерть этого друга дома по-прежнему во мраке, тем более что труп не нашли.
— Неужели? Почему ты мне об этом раньше не сказал?
— Чтобы не домысливал лишнего. А факты таковы: с поиском не поспешили, ночь была темная, течение там сильное. Со всем этим считаться приходится.
— Я не фантазер, Игорь. Вообще не понимаю, чего он вам так дался? Черновол погиб фактически случайно.
— Жертва страсти?
— Иронизируешь?
— Я его иначе вижу.
— А ты глазами Ирины посмотри, которая его в воду столкнула.
— И так пытаюсь.
— Характер ее учитываешь?
— Какой он, по-твоему?
— Скверный. Избалованный недисциплинированный человек. Единственная дочка обеспеченного папы.
— Не слишком ли обеспеченного?
— Она говорила об уважении, каким отец в городе пользовался.
— Ну уж тут не поспоришь! — усмехнулся Мазин. — У вас в городе Дом кино имеется?
— Есть.
