Виктор Пронин - Человеческий фактор
– Кто?
– Ну эти... Вы их видели... Ребята в наручниках, иногда они приходят в наручниках, но с пивом. Оставляют бутылки, пустые, разумеется, и уходят. А недавно забыли в коридоре вот эту штуковину, – Анпилогов выдвинул ящик стола, вынул пистолет, да, тот самый, который Епихин передал Михасю через камеру хранения, и с грохотом положил его на стол. – Как вы думаете, где они могли его раздобыть?
– Откуда мне знать...
– Вы сейчас живете с женщиной по имени Жанна?
– Живу, – опешил Епихин и побледнел. – Если это можно назвать жизнью...
– Вы ею недовольны?
– Почему... Доволен.
– А она вами?
– Надеюсь...
В этот момент раскрылась дверь кабинета и вошел человек в черном костюме. Причем не просто в черном костюме – на нем все было черное: рубашка, галстук, туфли, носки. Он был бледен, причем бледность была как бы припудренной, так бывает у актеров и покойников. Человек молча подошел к следователю и протянул черный лист бумаги. Анпилогов взял, всмотрелся, вчитался в невидимые строки, легко расписался в нижней части листа, поставил печать и, не глядя, протянул бумагу черному человеку. Тот взял лист и так же бесшумно удалился, осторожно прикрыв за собой дверь.
– Продолжим, – беззаботно сказал Анпилогов, повернувшись к Епихину.
Тот сидел совершенно белый. Только когда за странным посетителем закрылась дверь, он понял, что это был Долгов. Да, Николай Петрович Долгов, застреленный в Немчиновке около месяца назад. Епихин рванулся следом, распахнул дверь и увидел, что коридор пуст – не было ни черного человека, ни Михася с Аликом. Только у стула стояли две пустые пивные бутылки. Из-под «Невского светлого», между прочим.
Епихин вернулся в кабинет, приставил свой стул к столу и твердо посмотрел на Анпилогова.
– Я хочу сделать заявление, – сказал он.
– Очень хорошо! – подхватил Анпилогов. – Вот вам бумага, вот ручка... Прошу.
Епихин взял ручку, придвинул к себе бумагу и задумался, склонившись над столом.
– Не знаете, как начать? – заботливо спросил Анпилогов. – Начните так... «Явка с повинной». Простите, в каждой конторе своя терминология... У нас подобные заявления называются именно так.
– Хорошие слова, – кивнул Епихин. – Правильные... И осторожно вывел в верхней части страницы два слова.
– Пишите, я сейчас вернусь, – Анпилогов поднялся из-за стола и уже шагнул было к двери, но его остановил умоляющий голос Епихина. Тот смотрел на следователя почти с ужасом.
– Не уходите, пожалуйста... Останьтесь.
– Вы чего-то опасаетесь? Вашей жизни кто-то угрожает?
– Не знаю... Я боюсь... Вдруг он опять придет.
– Кто?
– Ну, этот, в черном...
– Николай Петрович? Он сейчас безобидный... Можете не обращать на него внимания.
– Останьтесь, пожалуйста, прошу, вас!
– Хорошо! – охотно согласился Анпилогов и снова сел за стол. Он, не торопясь, рассматривал какие-то бумаги, вчитывался, подписывал, ставил печати, предварительно жарко на нее дохнув, время от времени поглядывал на Епихина – тот писал, не останавливаясь. Закончив первую страницу, перевернул лист и с такой же скоростью исписал вторую, поставил дату, расписался и обессиленно откинулся на спинку стула.
– Все, – сказал он. – Теперь все.
– Очень хорошо, – Анпилогов ловко подхватил епихинский лист бумаги, остро взглянул, все ли правильно оформлено и улыбнулся, показав на секунду потрясающие свои зубы.
– А как вы узнали про Жанну? – спросил Епихин.
– Вас только это заинтересовало?
– Еще старуха в гробу...
– А это был я! – горделиво сказал Анпилогов.
– Да уж догадался...
– Как?!
– У вас незабываемая улыбка.
– Вот тут вы правы, улыбаюсь я действительно незабываемо. А что касается Жанны... Мы охватили круг ваших знакомств... У нее оказалось яркое криминальное прошлое. С бывшими своими друзьям она порвала, но не совсем. Иногда помогает им, иногда они ее выручают. Я встретился с некоторыми из них, и они согласились для пользы следствия недолго побыть разговорчивыми. Так я узнал, откуда возникла эта штуковина, – Анпилогов взял пистолет и с таким же грохотом бросил его в ящик стола.
– А мне казалось, что я все проделал неплохо, – Епихин вопросительно посмотрел на Анпилогова, как бы удивляясь собственному невезению. А может быть, собственной глупости.
– Как знать, как знать, – Анпилогов аккуратно поместил исписанный Епихиным листик в сейф и закрыл его на два оборота ключа. – Я допускаю, что мысль вас посетила неплохая... Но вы не учли одно важное обстоятельство...
– Какое?
– Человеческий фактор. Убить человека – это очень тяжелая работа, далеко не каждому по плечу. Вы насмотрелись глупых фильмов, начитались пошлых книг, в которых вас убеждают, как легко и безопасно это можно проделать – убить человека. Даже если кто-то пьет пиво в сомнительной забегаловке, даже если он предпочитает нигде не работать и не стремится повышать свой образовательный уровень, это вовсе не значит, что он выпустит три пули в незнакомого ему человека. Для этого нужна смещенная психика, озлобленность на весь белый свет, нужен хороший такой налет идиотизма... А у Михася, у Алика ничего этого не оказалось. Дрогнули ребята. Или лучше сказать наоборот – не дрогнули.
– Значит, на них я подзалетел, – Епихин горестно покачал головой.
– Нет, дело не в них... У вас не было шансов. Никаких. Вы выдали себя и поддельными документами. Это была затея для полных дураков. И за красавицей Жанной тянулся тонкий след в прошлое... Опять же Михась и Алик узнали вас на долговских снимках.
– Долгов жив?
– И прекрасно себя чувствует! – радостно воскликнул Анпилогов.
– Ну хоть что-то утешительное, – пробормотал Епихин. – Вы меня задержите?
– Надо, Федя, надо, – Анпилогов извиняюще развел руки в стороны.
– Жанну не обижайте, ладно?
– Только вы можете ей помочь, от ваших показаний многое зависит.
– Помогу, – кивнул Епихин и протянул руки для наручников. И почувствовал, что какая-то непосильная тяжесть свалилась с его плеч. Уже не имело значения, убит ли Долгов, похоронен ли, поднимается ли он из могилы, чтобы поприсутствовать на празднике в Парке имени Горького, бродит ли его тень по калужской деревне или это только кому-то кажется, моргает ли он глазками, лежа в гробу, или ведет себя, как и положено приличному покойнику, – все это отшатнулось и растворилось в воздухе анпилоговского кабинета. На Епихина, как снежная лавина, как цунами, порожденные подводными землетрясениями, все сминая, поглощая и обесценивая, шла волна разоблачений. И собственная судьба не имела столь уж большого значения, она стала ему попросту неинтересна, более того – неприятна.
Это чувство он осознал вдруг ясно и отчетливо – неинтересна и неприятна.
Единственное, что мелькнуло перед его угасающим взором чем-то обнадеживающим, что может иметь продолжение или даже спасение – это две вымазанные в целебную грязь, две неподвижно сидящие в красных лучах закатного солнца, две черные фигурки на берегу зеленого от тины Азовского лимана Алтагир...
И все.
И ничего больше вспоминать ему не хотелось.
Все, что произошло за полгода, все, что произошло за последнюю неделю, казалось каким-то сатанинским наваждением.
– Мне плохо, – пробормотал Епихин, теряя сознание и соскальзывая со стула на пол.
– А кому сейчас хорошо, – развел руками следователь Анпилогов Иван Иванович, обладатель мистического имени, человек увлекающийся, но справедливый.
P.S. Ха! Епихину плохо.
Думаете, автору лучше? Ничуть.
Одна разница – Епихина утешило воспоминание о двух черных фигурках на берегу Азовского лимана, а автора – точно такое же воспоминание о двух горестных фигурках на берегу Коктебельского залива. И не меньше было в них любви и опустошенности. И полной безнадеги, ребята, полной безнадеги. До слез, до стона, до потери сознания. Было, ребята, было.
Немчиновка – Коктебель
2006
