Виктор Пронин - Человеческий фактор
– Так вроде как убит Долгов?
– Совершенно верно. Месяц назад.
– Как же понимать?
– А его отпускают время от времени... Он предъявляет мою повестку, и его отпускают. Ненадолго. Когда мы с вами увидимся?
– Когда угодно, – ответил Епихин безразличным голосом. Он отказался понимать что-либо. Ученые люди подобное состояние называют прострацией. А если говорить проще, люди впадают в угнетенную беспомощность.
– Давайте завтра! – воскликнул следователь Анпилогов Иван Иванович с таким радостным подъемом, будто приглашал Епихина на свой юбилей, который должен состояться в дубовом зале Центрального Дома литераторов на Большой Никитской.
– Давайте, – слабо выдохнул Епихин. – Только это... Не представляю, чем я могу быть полезен... Меня не было в городе в это время. Я, можно сказать, отсутствовал. Не было в городе моего присутствия, – добавил он дурацкое уточнение.
– Не было вашего присутствия? – весело спросил Анпилогов.
– Не было.
– Ну и не надо! Мы с вами будем говорить о другом.
– О чем же?
– О цирке Никулина.
– Что? – Голос Епихина чуть ожил.
– Ха! Шутка! Правда, удачная?
– Да... Очень...
– Дело в том, что я участвовал в похоронах Николая Петровича... Вы были на его могиле и знаете, где это...
– Был... Знаю...
– Вот-вот! – продолжал веселиться следователь. – Я подумал – вдруг убийцы придут на похороны.
– Пришли?
– Не сочли. Но наутро позвонил сам Николай Петрович и сказал, что они и не могли прийти.
– Кто позвонил? – Епихин нашел в себе силы задать вопрос.
– Да ладно, – смутился Анпилогов. – Не придирайтесь к словам. – Жду вас завтра. Найдете?
– Постараюсь...
– Запомните – меня зовут Иван Иванович Анпилогов. Не забудете?
– Не забуду...
– Правильно! Я – незабываемый!
– Да уж догадался, – проворчал Епихин, отключил связь и прошел в тамбур. Он вышел на Филях, дождался электрички и вернулся в Немчиновку.
Милиция находилась почти на платформе, и он сразу направился туда. Походка его была неуверенная, какая-то заплетающаяся. Но Епихин проявил настойчивость и через пятнадцать минут сидел в холодном, пустоватом помещении и рассматривал снимки, сделанные на месте преступления через пять минут после убийства Долгова Николая Петровича. Перед ним за тем же железно-пластмассовым столом сидел сержант – скучал, курил, смотрел в окно и ждал вопросов, на которые начальство велело ему ответить, поскольку он был первым, кто примчался на выстрелы в тот самый просек, где все и случилось.
– Преступники уже успели уехать? – спросил Епихин, перебирая снимки – небольшие, плохо сделанные, но именно в этом и была их убедительность. Если бы они были размером со школьную тетрадь, если бы сверкали лаком, если бы снимал мастер, а снимки мастера видны сразу, Епихин мог бы в них усомниться, но в этих сомневаться не приходилось. Именно такими получаются фотографии, сделанные впопыхах, когда жертва еще дышит, когда кровь еще сочится из ран, когда в горле у жертвы еще что-то клокочет, вызывая в душе очевидцев оторопь.
– Успели, – кивнул сержант. – Парень там оказался рядом... Сказал, что какой-то «жигуленок».
– А Долгов еще был жив?
– Жив, – опять кивнул сержант. – Но только он уже был не жилец, а что ты хочешь – три дыры в спине... Когда я ближе подошел, у него еще и это... Контрольный выстрел в голову. Профи работали... Видно, кого-то достал мужик, хорошо так достал...
Епихин бездумно перебирал снимки, вчитывался в написанное на обороте, и, странное дело, эти слова почему-то убеждали его больше, чем сами снимки. Попалась фотография, сделанная крупным планом, – лицо, залитое кровью. Входного отверстия не было видно, пропитанная кровью прядь волос закрывала место входа пули между ухом и виском. Но родинка, хорошо знакомая Епихину родинка, была видна хорошо. На снимке действительно был Долгов, да и профиль был его, долговский...
– А потом что было? – спросил Епихин.
– Как обычно, – сержант махнул рукой... – Погрузили на носилки, сунули в машину и увезли. Мне рассказывали, что он по дороге умер.
– А откуда машина взялась?
– «Скорая», что ли? – Сержант передернул плечами. – Так это же единственная дорога, которая связывает Немчиновку с Большой землей. Все машины по этой дороге и въезжают, и выезжают... И «Скорые» тоже. Какая-то бабуля вызвала, всадили ей в одно место укол и поехали обратно... А тут убийство... Постоишь на этой дороге пятнадцать минут – обязательно «Скорая» мимо проедет...
– Вообще-то, да, – уныло согласился Епихин, продолжая тасовать снимки.
– Если тебе нужны подробности, поговори с тем парнем... Он живет в просеке... Видел убийц... Они и в него бабахнули, но промахнулись – он успел в свою калитку.. Калитка железная, он щеколду задвинул и уже как в танке...
– А номер дома?
– Не помню... Как спустишься с дороги на тропинку – первый дом направо... Опять же – железная калитка... В зеленый цвет выкрашена. Слушай, мужик, – сержант помолчал. – А зачем тебе все это? Куда пуля вошла, откуда вышла... Проехали. Жизнь продолжается.
– Работали вместе, – неопределенно ответил Епихин.
– А раньше где был? Уж месяц прошел...
– В отпуске.
– Ну и приехал бы пораньше...
– Да не знал я! Не знал! – вдруг закричал Епихин.
– Ну и шуметь тоже не надо, – сержант похлопал Епихина по руке, взял снимки, перетянул резинкой и сунул в карман. – Вещдоки, – пояснил он. – Вернуть нужно. А к очевидцу загляни, он разговорчивый парнишка.
Зеленую калитку Епихин нашел сразу. Подергал – оказалась запертой. «Это правильно, – подумал он. – После таких событий лучше запирать». В листве, свисающей из-за забора, он нашел кнопку звонка. Нажал, прислушался. Перезвона не услышал, но с крыльца раздался молодой голос:
– Кто там?
– Свои, – ответил Епихин.
Странно, но ответ парня почему-то успокоил, и он безбоязненно открыл калитку. Был он точно в таком же виде, как и в день убийства, – синие обвисшие штаны и... И все.
– Слушаю, – сказал он.
– Я с фабрики... Директора у нас убили...
– Ну?
– В милиции сказали, что можно поговорить с вами... Вроде вы единственный, кто видел, как все произошло...
– А зачем вам это?
– Работали вместе, – повторил Епихин, и опять этих слов оказалось достаточно.
– Проходите, – парень подождал, пока Епихин перешагнет порог калитки, закрыл за ним скрежещущую дверь и задвинул щеколду. – Вон там, под деревом присаживайтесь, – он махнул рукой в сторону небольшого столика под старой яблоней.
– Слушаю вас внимательно, – церемонно сказал парень и, усевшись на разболтанную скамейку, подпер щеку кулаком.
– Все произошло у вас на глазах? – спросил Епихин.
– Я выскочил на дорожку, когда раздались выстрелы. Мужик уже лежал в траве, трепыхался... А эти двое бежали прямо на меня... Машина поджидала их на дороге. Я вначале не врубился, хотел спросить, что случилось... А первый в меня бабахнул, не раздумывая...
– Кавказские ребята?
– Мне не показалось... Вроде наши... Один высокий, второй пониже. И как бы это сказать... Полноватый.
– Ясно, – кивнул Епихин.
– Что, знакомые?
– С чего ты взял?
– Как-то вы сказали... Будто ожидали услышать, какие они из себя...
– Да откуда мне знать...
– Может, ваши клиенты? Покупатели, поставщики, конкуренты...
– Не было у нас конкурентов.
– Значит, только внутренние разногласия?
– С чего ты взял? – напрягся Епихин.
– Ну как... Мужика-то завалили... Значит, была причина. Может, баба его шастала с кем попало?
– Как знать, – ухватился Епихин за спасительную версию.
– Хотя нет, – протянул парень. – Такого быть не может. Не может такого быть, – повторил он.
– Почему?
– Ну как... Если баба шастает, значит, убить могут или ее, или шастуна. Мужик-то при чем? Он и так потерпевшая сторона. Вот он может убить... Хотя нет, уже не может, – закручинился парень. – Раны оказались несовместимы с жизнью.
– Они и в голову ему выстрелили?
– Мне в милиции показывали снимки... И входное отверстие, и выходное, – парень замолчал, уставившись в зеленую калитку, будто в ушах у него до сих пор грохотали выстрелы того дня.
– Ну показали, и что? – раздраженно спросил Епихин.
– А то! – Парень, видимо, считал, что и так сказал достаточно.
– Что – то? – не унимался Епихин.
– А то, что показывают только входное отверстие. А выходное только для внутреннего потребления. Не показывают они выходное отверстие. Мне показали, поскольку единственный очевидец... А больше никому. Даже жене не показали. А мне показали, – парня, кажется, заклинило на этих словах, и он без конца повторял их, уставившись Епихину в глаза.
– Почему? – почти закричал Епихин, потеряв терпение.
– Ты что, сам не знаешь?
– Господи! Да что я должен знать?! Скажи уже мне наконец, чего тянешь?
– Я тяну? – отшатнулся парень от стола. – Это я тяну?
