Фредерик Тристан - Загадка Ватикана
— Мореше, что такое вера?
Вопрос сам собой сорвался с его губ. Иезуит, казалось, не удивился.
— Это верность.
— Верность чему?
— Некой памяти. Той, которая находится где-то по ту сторону воспоминаний и глубоко внедрена в каждого человека.
— То, что ты называешь «память», я воспринимаю как отсутствие, пустоту, — бросил Сальва.
— Пустота зовет пустоту, — изрек Мореше.
Они молча продолжали свою прогулку. Потом, когда они вышли на Кампо Сан-Спирито, где возвышалось здание Братства Иисуса, Мореше сказал:
— Убить смерть в себе самом и в мире — вот единственная цель. Вера создает идолов, а всякий идол смертоносен, потому что он не что иное, как проекция нашего «я». Идти надо к иконе, потому что она творит смысл и жизнь. Можешь ли ты понять это, старый резонер?
Сальва плохо понимал, что именно его друг называет иконой, и хотя он не сомневался в его интеллектуальной честности, он все же спросил себя, а не было ли это обыкновенным пируэтом словесной эквилибристики. Зато напоминание об идоле задело его за живое. В самом деле, разве человек не создает идолов, в которых он вкладывает собственное «я»? Впрочем, язык — разве он не главный из этих идолов? Слова «бог», «человек», «вселенная» — разве это не идолы? А глагол «верить», в частности? Идол истины… Но также и идол сомнения? Остается только растерянность.
— Видишь ли, я прожил свою жизнь, решая идиотские проблемы, которые казались людям необыкновенными, потому что я добавлял в них свой особый стиль, юмор и еще кое-что, вследствие чего они полагали, что я проницателен, а они слепы, тогда как на самом деле я был более слеп и глух, нежели они; но стиль, стиль — это все! В мировом театре только искусство актерской игры помогает видеть смысл там, где нет ничего, кроме неразрешимой головоломки. Старина Гамлет на крепостных стенах Эльсинорского замка — вот кто действительно убеждает нас в своей подлинности. Актерская игра! Все остальное — это уже мертвые легенды, потерявшие всякий смысл.
И неожиданно Сальва понял, что легенда о Базофоне — это не что иное, как иллюстрация борьбы против обманчивых видимостей веры. Кто бы ни были составители этого текста, они подчинялись тому несомненному требованию, что юный герой должен был без устали сражаться с идолами всех мастей, и, рискуя навлечь на себя обвинение в богохульстве, они сталкивали его с различными верами первого века христианства, чтобы вовлечь в эту борьбу.
Расставшись с Мореше, Адриан Сальва тяжелыми шагами направился к гостинице. В течение этих последних часов он совсем не думал о своем расследовании — как будто зная о том, что судьба папы теперь в руках специалистов, он освободил себя от этой ответственности. Изиана с ее навеки потухшим взглядом Офелии полностью овладела его мыслями. Он с удивлением поймал себя на том, что сравнивает эту давно погибшую девушку с Базофоном, что сначала крайне удивило, а потом возбудило его воображение. Когда он подошел к гостинице «Альберто Чезари», его шаг стал тверже, и он поднялся по лестнице даже быстрее, чем обычно позволяла ему его тучность. В комнату он вошел, запыхавшись.
Глава двадцать первая
На следующий день из Лондона прилетел коммандер Сирил Бэтем из «Интеллидженс Сервис», большой специалист по Восточной Европе. Сальва встречал его в аэропорту. Этих людей связывала старая дружба, возникшая еще во времена расследования дела Стювесана. С тех пор им не раз приходилось работать вместе. Это всегда происходило в атмосфере полного доверия — ситуация весьма редкая в той среде, где обычно не доверяют даже собственной тени.
Не потому ли, что профессору время от времени приходилось вращаться в тлетворном мире международного шпионажа, он приучился смотреть на события и людей иногда ироническим, а иногда растерянным взглядом? Сколько раз он был вынужден использовать всю мощь своего интеллекта, чтобы выбраться из той или иной ловушки, в которые так часто попадает тот, кто избрал для себя подобную жизнь? Таким образом, тот дружба с британцем была для Сальва неоценимой точкой опоры в бурлящем и непредсказуемом мире его расследований.
Одетый в черный блейзер с серебряными пуговицами и в серые штаны, Сирил Бэтем, появившийся в зале аэропорта, производил впечатление человека, только что вышедшего из стен Кембриджского университета, герб которого он с полным правом носил на своем левом лацкане. Спортивно сложенный, несмотря на свои шестьдесят лет, он сохранил непринужденную походку молодого человека. Лишь легкая хромота свидетельствовала о том, что и ему не удалось избежать возрастных проблем с ревматизмом.
Когда они сели в такси, Сальва в нескольких словах рассказал ему о своих опасениях. Весьма вероятно, что последняя часть «Жития святого Сильвестра» представляла собой мастерски изготовленную криптограмму.
— Американцы уже в курсе дела? — поинтересовался Бэтем.
— И свирепые! Майор Трудман и капитан Блументаль… Я их неожиданно обнаружил в своем гостиничном номере.
— Это их обычный стиль. Но если они подключились, значит, «это пахнет рыбой», как они говорят. Вы правильно сделали, предупредив их о готовящемся покушении на папу. А мы пока займемся текстом.
Они направились прямо в Ватикан. Весь багаж Бэтема поместился в небольшой ручной чемоданчик. Было решено, что он поселится в Курии. Нунций Караколли принял их в своем кабинете с изысканной любезностью, которая плохо скрывала его недовольство. Это приключение, по его мнению, было несколько преувеличено. Он сомневался, что против Иоанна Павла II в самом деле готовится покушение. Еще больше он сомневался в том, что текст «Жития» скрывал какой-то другой смысл, нежели тот, который он воспринимал при первом чтении.
Зато во время последнего сеанса перевода прелат был шокирован тем, что повествование все больше напоминало памфлет — и достаточно острый. Разве не давало оно понять, что Церковь изменила своей изначальной простоте под влиянием дьявола и отдала предпочтение власти перед любовью? С этим мерзким обвинением Караколли согласиться не мог. Ибо если Ватикан действительно пребывал в роскоши и блеске, то этого нельзя было сказать о большинстве духовенства, которое в основном жило скромно, а часто и подвергало себя опасности.
— Монсеньор, — начал Бэтем, — для меня будет большой честью присутствовать на ваших сеансах перевода. Кроме того, я прошу вашего разрешения полистать рукопись и подвергнуть ее анализу, предусмотренному для подобных случаев.
— Если это необходимо, — ответил нунций, вздыхая. — Мы сделаем, как вы прикажете, коммандер, но я спрашиваю себя, не теряем ли мы понапрасну время.
— Монсеньор, армия тьмы сражается против демократии, против гарантируемых ею свобод, а также и против религиозного духа, не забывайте об этом. Мы обязаны разоблачить ее хитрости, чтобы разрушить ее стратегию.
Караколли воздел руки к небу, как это обычно делают священнослужители, потом сложил их, словно для молитвы.
— Увы, — воскликнул он, — силы зла не дремлют во всем мире! Они приспосабливаются к каждой эпохе, нам это слишком хорошо известно. Такая молитва защитит нас от их пагубной деятельности.
— Безусловно, — подтвердил Сальва, — но разве не говорят: «Помоги сам себе, и Небо тебе поможет?» Мой замечательный друг Бэтем — отличный специалист. Он уже одержал несколько блистательных побед над самым изощренным из наших врагов. Вы можете безбоязненно доверить ему рукопись.
— Хорошо, — усталым голосом ответил нунций. — Профессор Сальва, я вам полностью доверяю, но скажите вашему другу, что Ватикан, а в особенности Святейший Отец, не должны ни в коем случае быть замешаны в это дело. Скажите ему также, что благодаря вашему высокому положению и нашему суверенитету никто не сможет обратиться к иностранным властям без нашего согласия.
— Я все понимаю, — сказал Бэтем, которого эти ораторские предосторожности весьма позабавили.
Затем, как и каждый день, все отправились в зал святого Пия V, а монсеньор Караколли пошел взять «Житие» из сейфа, охраняемого отцом Грюненвальдом. Отец Мореше был уже на месте, когда вошли Сальва и Бэтем. Бэтем и Мореше были представлены. Работник «Интеллидженс Сервис» и иезуит много слышали друг о друге от Сальва. Поэтому им было интересно встретиться и познакомиться ближе. Вот таким образом Адриан Сальва создал в мире целую цепь друзей, состоящую из очень разных лиц, но все они были отмечены неповторимой оригинальностью. Ведь жить — это постоянно чувствовать на себе чей-то дружеский взгляд, так полагал Сальва.
