Никита Воронов - Огненный лис
— Ну, где же он? Ч-черт!
— Кто? — Засуетилась мать.
— Да радиотелефон этот чертов!
— Сынок, я его в секретер убрала… А то ведь, вещь дорогая, а валяется где попало.
— Мама! — Раздраженно произнес Курьев. — Сколько раз я тебя просил: не трогай… Не трогай ничего из моих вещей!
— Не буду, сынок, не буду…
Но Тимур уже не слышал её. Пробежавшись пальцами по кнопкам, он нетерпеливо дожидался длинных гудков.
— Мн-да? — Отозвался телефон голосом уверенного в себе мужчины.
— Валерий Николаевич? Это я.
— Слушаю.
— Вы меня узнали? Можете отвечать?
— Разумеется. Говори.
— Я хочу уточнить… — Курьев прошел мимо матери в коридор и даже прикрыл ладонью трубку:
— Налегке поедем? Или как?
— Никаких «или как»! — Отчеканил Болотов. — Понял?
Оба понимали, что имеется в виду: последнее время Курьев почти не расставался с пистолетом, привык к нему, и теперь без оружия чувствовал себя полуголым. Но на этот раз, видимо, придется оставить «ствол» дома тон шефа служил лишним тому подтверждением.
— Понял, Валерий Николаевич! Извините.
— Запомни, мы — друзья, свои в доску. Никакого рыка, никаких предьяв и наездов, все чтобы чинно-благородно, с улыбочкой…
— Постараюсь.
— Надеюсь, собрался уже?
— Сейчас выхожу. Минут через пять.
— И ещё одно… — сделал паузу Болотов. — Без глупостей!
— Хорошо. Конечно.
— Не опаздывай. Ладно, увидимся.
— Да, до встречи… козел старый!
Последние слова Тимур Курьев добавил, разумеется, уже отключив радиотелефон. Он повертел трубку в руках, потом отложил в сторону:
— Мама?
— Что, сынок?
— Если кто по этой штуке звонить будет — ты не отвечай. И двери никому открывать не надо, ладно? Сейчас время такое пошло, неспокойное. Да и вообще…
— Хорошо, сынок. Хорошо.
Женщина с боязливым уважением дотронулась до «нокии»:
— Может, выключишь его пока?
— Нет, нельзя. Не стоит. У меня тут определитель номеров с памятью, вернусь — узнаю, кто звонил.
Только сейчас он заметил, что мать потихоньку всхлипывает:
— Ну зачем ты? Зачем? Я же не надолго, не на край света… Так, по работе! В командировку.
— Будь поосторожнее, сынок.
— Ой, о чем ты! — Спрятал глаза Курьев. — Я туда и обратно, только бумажки всякие в Москву отвезу — и все…
— Тимурчик, ты только из поезда на станциях не выходи, а то отстанешь еще! И воду в вагоне не пей, в ней одни микробы.
— Мам-ма! — Застонал Курьев.
— Деньги припрячь хорошенько. Если спать ляжешь, сунь их под подушку, так надежнее. Из-под подушки не упрут!
— Не беспокойся, мама. Я уже давно не маленький.
— Для матери ты всегда маленький… На, вот!
— Что это? — Курьев взвесил на руке плотно упакованный в целлофан сверток.
— Тут тебе покушать, в дорогу.
— Ну, зачем… — смутился сын.
— Денежек-то хватит, Тимурчик?
— Хватит! Я командировочные получил, да ещё кое-что директор выписал. Под отчет, на непредвиденные расходы.
— Видать, хороший человек? Заботливый.
— Нормальный, — поморщился сын. — Обыкновенный мужик… Просто так положено.
Курьев сделал вид, что целиком занят дорожной сумкой.
Мать была единственным по-настоящему близким и дорогим Тимуру человеком. Необходимость лгать ей сильно угнетала, но что поделаешь? Больное сердце, неврозы… Да и вообще!
Ну как обьяснишь матери, что сын её вовсе не работник отдела сбыта фабрики, к примеру, «Красный лапоть» — а совсем наоборот? Что Тимур, вобще-то, людей убивает? Грабит их, калечит?
Что он — обыкновенный бандит средней руки, а уродливый шрам заработал не в стенах инструментального цеха, в вечернюю смену, а на улице, в темной подворотне. И что в «производственной травме» повинна вовсе не вылетевшая из патрона токарного станка заготовка, а стальной клинок ограбленной жертвы…
— Осторожнее, сынок, ладно?
— Хорошо, мама. Постараюсь!
Тимур торопливо, на ходу чмокнул мать в подставленную щеку и выбежал из квартиры…
* * *Если, скажем, себя не жалеть, и обвеситься с ног до головы тяжеленными, набитыми до отказа хозяйственными сумками — а затем хорошенько оттолкнуться задницей от захлопнувшихся дверей трамвая номер двадцать пять, следующего не туда, а обратно… Если проделать над собой такое, то сразу же, как на крыльях, перелетаешь Лиговку и вливаешься в пеструю вереницу бредущих вдоль набережной Обводного канала граждан.
Некоторые из прохожих курят сигареты и папиросы. Но окурков в воду не бросают. Впрочем, даже если и захотелось бы им проделать подобное безобразие — никак! Отгорожен канал от людей широкой, выщербленной полосой асфальта, по которой нескончаемым и неустанным потоком течет в одном направлении с пешеходами городской транспорт.
Омерзительное зрелище…
Часть путников непременно сходит с дистанции у автобусного вокзала. Они торопливым ручейком вливаются в серое и невыразительное здание, а оставшимся приходится одолевать Новокаменный мост.
Впрочем, большинство пешеходов этого моста просто не замечает, с ходу ныряя под путепровод и поднимаясь чуть вправо, наискосок — в своеобразный, регламентированный, замкнутый мир вагонной части, обслуживающей Московское направление железной дороги.
Огромная территория, расчерченная паутиной стальных путей, вереницы пассажирских составов, административные здания в два ряда и скамеечки между ними…
Cкамеечки белые, пластиковые, удобные — демонтированные со старых электричек. Но примечательны они вовсе не внешним видом, а тем, что в хорошую погоду на них и возле них собирается служивый железнодорожный люд.
В основном, это проводники пассажирских вагонов. Изредка мелькнет бригадир поезда, ещё реже — начальник рангом повыше. Неподалеку покуривают обычно грузчики, кладовщики, уборщики, слесаря, электрики. Отдельной стайкой жмется персонал бухгалтерии…
А вокруг, на почтительном расстоянии обитают бомжи. Клянчат что-то, копошаться в мусорных баках, метр за метром, как минное поле, обследуют железнодорожное полотно. Надеются: авось, на глаза попадется что-нибудь ценное — монетка там, к примеру, или сережка золотая. Чаще, конечно, ни того, ни другого, одно дерьмо…
Вагонная часть депо.
В отделе кадров, ровными строчками на казенных бланках — тысяча человек, во всех подробностях.
Система. Государство в государстве, ячейка общества. Почти семья… Тысяча человек: кто-то уживается в ней и остается до конца, кто-то вылетает, не успев прочувствовать, понять дух и букву её писаных и неписаных законов.
Тысяча человек, столько же судеб. И в то же время — одна судьба, общая. Как общий вагон — кому-то досталось место получше, кому-то похуже, но глядишь, по дороге разговорились между собой, обустроились, пообтерлись…
— Рая, Раечка!
— Чего?
— Ты «девятку» мою не видела?
— Кажется, на мойку потащили, в РЭД.
— Ах, мать её, перемать ее! Замоталась со сменой белья. Теперь вот ждать придется.
— А ты не жди, Валюш! Пошли ко мне на вагон, чайку попьем. Я тебе чего расскажу-то… Кузмич наш вчера, слышала?
— Нет. А ты теперь на каком?
— На «тридцать пятом» сегодня поеду. Видишь? Вон, на третьем пути стоит.
— Ох, и сраный же поезд, — сочувствует Валя. — Вагоны дрянь, развалюхи…
— А что поделаешь? Послали.
— Ну, и ты бы послала! Тех, которые тебя на него послали.
— Ага, скажешь тоже! Я их, а потом они меня — насовсем?
— Ох, давно я тебя не видела, Раечка! — Валентина обняла подругу за плечи. — Все такая же…
И обе немолодые уже, но бойкие и веселые толстушки в синих форменных юбках и рубахах побрели, спотыкаясь о шпалы, «на вагон». А чуть погодя задымится в служебном купе невесть какого сорта чаек, зашушукаются они, захохочут, обсуждая, что же там такое опять отчебучил вчера «их» Кузмич.
… Дарья остановилась возле выкрашенного в фирменный красный цвет вагона и подняв с земли камешек постучала условным кодом в металлическую дверь.
— Твой? — Поинтересовался Виктор.
— Нет. Мой — следующий.
Рогов вопросительно вскинул брови:
— А чего мы сюда?
— Мой же заперт изнутри, — без раздражения, как несмышленому ребенку пояснила девушка. — Как же мы в него с улицы попадем? Придется через этот идти, если, конечно, пустят.
Она прислушалась, но беспокойство было напрасным. Внутри вагона раздались приближающиеся шаги, затем щелкнул замок:
— Привет, Даша! — В проеме стоял заспанный и помятый парняга лет двадцати семи:
— Умаялся за день. Сплю… Так что, давайте быстрее.
В полутьме переходной площадки Дарья трехгранным ключом отворила дверь и пропустила Рогова вперед:
