Андраш Беркеши - Перстень с печаткой
— Что же ты нашел странного в моем поведении? — спросил Кальман.
Домбаи пересел на другой стул, потому что солнце светило ему прямо в глаза.
— Во-первых, то, что ты стал болезненно настороженным и недоверчивым; во-вторых, ты отложил поездку в Дубну и взял отпуск. Ехать никуда не едешь, так, болтаешься без дела; в-третьих, ты принялся вести частное расследование, на свой страх и риск.
— Откуда вам это известно?
— Правда или нет?
— Правда.
Кальман отпил из бокала несколько глотков вина и, поглядев Домбаи прямо в глаза, спросил:
— А ты как думаешь, что со мной?
— Думаю, что ты рехнулся, — так же откровенно признался Домбаи. — Ты считаешь меня и Кару своими врагами. Помимо этого, я лично думаю еще следующее: когда ты был в Вене, Шалго чем-то сумел запугать тебя. Вероятно, пытался заставить тебя что-нибудь сделать для него. Он, видимо, что-то такое знает о тебе, о твоем прошлом, о чем ты в свое время умолчал, и теперь шантажирует тебя.
— Что же такое он мог знать обо мне?
— Это мне неизвестно. Могу только предполагать. Например: Шалго прочел появившийся в газете «Непсабадшаг» очерк…
— Какой очерк ты имеешь в виду?
— Тот, в котором Мария Агаи требует нового расследования по делу группы Татара. Тебя ведь каким-то образом тоже связывали с провалом группы Татара?
— Я даже не знал никого из них.
— Не перебивай! Сейчас это не важно. Ты мог узнать что-то от Марианны и, возможно, рассказал об этом Шалго. А по-моему, Шалго был агентом Шликкена, и тот арестовал его тогда только так, для маскировки.
Кальман взорвался:
— Не городи чепухи! Шалго никогда не был агентом нацистов! Если бы он им был, провалилась бы и вся группа Кары.
Но Домбаи только пренебрежительно махнул рукой.
— Это, братец, не меньшая чепуха, чем моя версия! Шликкен сам к этому времени уже давно был английским агентом. Он, подлец, понимал, что война для Гитлера уже проиграна, и ему важно было, чтобы его люди внедрялись в ряды коммунистов. Шалго это, в частности, удалось, и с большим успехом. Поэтому, когда он отыскал тебя в Вене, он мог припереть тебя к стенке парочкой хороших фактов и сказать: либо ты будешь работать на меня, либо я выдам тебя с головой за твои старые грешки. После этого ты возвращаешься из Вены и начинаешь частный сыск. Тебе, видишь ли, что-то нужно доказать!
— Не отказываюсь, мне действительно нужно кое-что выяснить, но об этом я, между прочим, поставил в известность Эрне. Не прямо, правда, но при желании он мог бы понять. Я просил его верить мне. А веду я частное расследование потому, что по делу Татара в предательстве подозревают меня. И вы все равно не сможете защитить меня. Что же касается Шалго, клянусь, он ничего не хотел от меня и тем более не шантажировал.
— Не верю! — возразил Домбаи.
— Вот видишь, я говорю тебе правду, а ты не веришь мне! Зачем же ты тогда требуешь, чтобы я был откровенен с тобой?
— Ты неискренен, Кальман, — сказал Домбаи. — Кто-кто, а я-то уж тебя знаю! Меня ты не проведешь!
Кальман ничего не ответил.
«Шани прав», — подумал он.
— Если бы ты не служил в органах, Шандор, клянусь, я рассказал бы тебе все, все! И не только рассказал, но и попросил бы тебя о помощи. — Кальман подозвал официанта и заказал коньяку. Когда официант принес коньяк, он его тут же выпил. — Попытайся понять меня, — продолжал он. — Забудь на минутку, что ты контрразведчик. Кое-что в твоих предположениях правильно. Действительно, в моем прошлом есть и такое, чего ты еще не знаешь. Но если бы я рассказал тебе или Эрне о своих заботах, которые так сложны, что могут стоить мне жизни, вам так или иначе пришлось бы доложить об этом начальству, после чего дело мое у вас забрали бы и поручили другим людям, которые меня совершенно не знают; они не поверили бы мне, и тогда было бы уже поздно доказывать мою невиновность.
— Кальман, — сказал Домбаи, схватив друга за руку. — Очень тяжело преступление, которое могут приписать тебе?
— Очень.
— Ну ладно. Давай платить и поехали.
— Куда?
— К Эрне. Я попрошу его дать мне отпуск.
Полчаса спустя Домбаи был уже у полковника Кары.
— Я не совсем отчетливо понимаю, о чем ты меня просишь, — сказал полковник.
— Чтобы ты разрешил мне временно не докладывать тебе о том, что я узнаю от Кальмана. И дай мне полномочия до конца самому разобраться в деле Борши, одновременно позволив в случае необходимости использовать для этого сотрудников моего отдела, — пояснил Домбаи.
— Не сердись, Шандор, но ты говоришь чепуху!
— Тогда разреши мне взять очередной отпуск.
— Да что с вами происходит? Теперь уже и ты не веришь ни мне, ни самому себе!
— Ничего подобного, — возразил Домбаи, — просто-напросто я вижу, что это ты не доверяешь мне, и я начинаю понимать Кальмана, почему он не решается открыться нам. Между тем в конечном счете важен ведь результат! Не так ли?
— Никакого приватного расследования я не разрешаю!
Вскоре после того, как Кальман возвратился домой, к нему заявилась Илона Хорват. Лицо ее буквально сияло. Она тут же сообщила Кальману, что разыскала Шари Чому.
Кальман оживился.
— И ты узнала, как зовут того рыжего?
— Узнала, — улыбаясь во весь рот, подтвердила Илона. — Все есть: и фамилия, и адрес, и даже место, где он сейчас работает.
— Как его зовут? — нетерпеливо спросил Кальман.
— Рихард Даницкий! Инженер-механик…
Кальману показалось, что он однажды уже слышал где-то эту фамилию.
— Что ты знаешь о нем?
Илона села, закурила и тогда только ответила:
— Немного. Только то, что он был агентом Шликкена. А после освобождения Венгрии пролез в коммунистическую партию. В пятьдесят шестом году на чем-то попался и угодил в тюрьму, а в пятьдесят восьмом уже вышел на свободу. Живет хорошо, занимается изобретательством, многие западные страны купили какой-то его патент…
Кальман едва сдержал себя, чтобы тотчас не помчаться к Даницкому и любой ценой вырвать у него правду. Ему теперь было совершенно ясно, что ключ к разгадке тайны предательства находится в руках инженера.
Илона встала, одернула пальто.
— Позвони, если еще что-нибудь будет нужно. А сейчас мне пора: спешу на репетицию! — сказала она и умчалась.
Кальман подошел к окну и посмотрел вниз, на улицу: ему хотелось знать, есть ли за Илоной слежка. Но ничего подозрительного он не заметил, отошел от окна и стал обдумывать интересную новость.
«Спокойствие! — повторял он про себя. — Только спокойствие! Силой здесь ничего не добьешься. Нужны доказательства, а не признание, вырванное силой. Надо найти умное решение».
Его размышления прервал звонок. Приехала Юдит. Они молча обнялись.
Кальман рассказал Юдит о разговоре с Домбаи и о решении открыть другу все о своем прошлом.
Лицо у Юдит просветлело: перелом в настроении Кальмана ее несказанно обрадовал.
— Вот увидишь, — убежденно проговорила она, — Шани поймет тебя!
— И все же кое-что мне самому не ясно, — задумчиво проговорил Кальман. — Почему до сих пор ко мне не явился курьер моего дражайшего дядюшки?
— Может быть, доктор Шавош махнул на тебя рукой? — предположила Юдит. — Как-никак вы родственники!
Кальман горько рассмеялся.
— Плохо ты его знаешь! Он никогда не откажется от меня. Дядя — фанатик, прямо-таки больной человек. — Вдруг Кальман замолчал и хлопнул себя по лбу. — Даницкий! Так вот в чем дело!
— В чем? — с любопытством спросила Юдит.
— Помнишь «Историю народа майя»?
— Уж не его ли фамилию ты вычитал в этом альбоме?
— Именно!
— Не может быть! — сказала Юдит. — Ты наверняка ошибаешься, Кальман.
— Нет, я не ошибаюсь. — Кальман забарабанил пальцами по столу, что-то обдумывая, затем сел к столу, достал чистый лист бумаги и принялся лихорадочно писать; Юдит с любопытством поглядывала на него и никак не могла взять в толк, что вдруг привело его в такое волнение.
— Пошли! — сказал он решительно немного погодя и снял с вешалки пальто.
— Куда? — спросила Юдит.
— По дороге расскажу…
В парадном он остановился и посмотрел через плечо Юдит. На противоположной стороне улицы топтались два человека.
— Знаешь, — сказал он Юдит, — я передумал. Пожалуй, тебе не стоит ходить со мной. Я совсем забыл, что ко мне сегодня должен заехать Шани. — Он приподнял за подбородок лицо Юдит. — Ступай, родная, домой и дождись, пожалуйста, его. — Кальман на мгновение умолк, а затем, словно решившись, добавил: — И все, все ему расскажи! Не утаивай ничего!
Он простился с Юдит, чуточку дольше обычного задержав ее руку в своей.
Юдит с любовью и тревогой глядела ему вслед и чувствовала себя бесконечно одинокой. Солнце ослепило ее, она зажмурилась и, повернувшись, быстрым шагом направилась к дому.
