Екатерина Лесина - Кольцо князя-оборотня
– Немцы. Они слышали, как Толик ругался с девушкой, он требовал билеты, а она оправдывалась. Некрасиво было, и вообще. А немцы понимали по-русски, это были какие-то наши немцы, эмигранты, что ли? – спросила она у самой себя и самой себе ответила: – Не знаю. Они подошли и предложили Толику билеты. Два. Вылет через несколько часов. Они отказались продать один билет, только два, чтобы деньги не пропали, им зачем-то нужно было остаться в Греции.
– Твой муж купил билеты?
– А? Да, купил. Два билета. Себе и Валеньке. Она уже большая, старше пяти, ей отдельный нужен был. А Толику нужно было в Москву, я собиралась прилететь тем, другим самолетом, который на следующий вечер… Я их провожала. Валенька капризничала, я же думала только о том, что отпуск закончился, а мы так и не посмотрели Акрополь. Не успели. Даже когда они в самолет сели, я прикидывала, как провести вечер, чтобы не так обидно было. Знаешь, я ведь не сразу поняла, что все закончено. Это же как кино. Самолет рулит, разгоняется, взлетает, а потом вдруг падает. Раз и нету. Огонь был, дым был, а самолета не было. Только крылья. И хвост. – Анастасия приложила ладошку к стеклу. – Там тоже стекло было. Стена или окно, уже не помню, но видно было хорошо, и как взлетает, и потом. Мы все смотрели, я, и еще люди, людей было много, и все смотрели туда, на самолет. Это уже потом кто-то начал плакать, кричать, в обморок падать, врачи появились и полиция, а сначала все просто стояли и смотрели, как он горит.
– Может, посидеть где-нибудь? – предложил Егор. Он совершенно не представлял, что будет делать с ней дальше, ее рассказ многое изменил. Черт, ну почему она не оказалась какой-нибудь богатой идиоткой, стервой, которая бросила семью ради увлечения религией, почему она не осталась ведьмой, с ведьмой Альдов справился бы, к ведьме он уже привык.
– Нет, спасибо. Я… Ты извини, но мне нужно было кому-то рассказать. Я, когда прилетела, говорить вообще не могла, все вокруг бегают, успокаивают, предлагают развеяться, отдохнуть или, еще хуже, расспрашивают, а я ни на один вопрос ответить не в состоянии. Целыми днями сидела и думала о себе и об этих проклятых немцах с их билетами: ну зачем Толик их купил, и как было бы хорошо, если бы немцы разбились, а мой муж и Валенька остались со мной. Я в церковь пошла, а там все молятся и говорят о воле Божьей. Ну, скажи, Альдов, какая Господу надобность в смерти моей дочери? Или твоей? Никакой. Это все люди придумали, чтобы жить легче было. А я не хотела как легче, я хотела чуда, и Толика, и Валю. Мне какая-то бабка посоветовала сходить на кладбище, мол, поговорю с ними, там и отпустит. Она так и сказала: «отпустит»…
– А ты?
– А я не пошла. Мне страшно было представить, что они в земле, что их закопали, и все…
От этого ее «закопали» стало совсем плохо. А Анастасия все не умолкала.
– Я говорю «закопали», потому что совсем на похороны не похоже было. Цветы, люди в черном, священник, но все какое-то чужое, словно из кино. Ходят, разговаривают, сочувствуют… и репортеры тут же. Я не хотела похорон, это ведь как расписаться в том, что они мертвы и никакого чуда. И на кладбище поэтому не ходила. Андрей мне потом объяснил, что так нельзя было, что грех это большой и теперь они страдают. Я хотела помочь им, это я была виновата, что они умерли.
– Да ни в чем ты не виновата! Поняла?! Ни в чем ты не виновата!
Она кивнула, она всегда кивала, когда не знала, что ответить. Значит, не поверила, впрочем, Егор на ее месте тоже не поверил бы, он и на своем-то не верил всем тем оправданиям, которые придумывал, чтобы заглушить голос совести. Например, в то, что нужно было развестись с Томилой и забрать Юльку, или что виновата работа, загруженность и Томкина ненависть.
Черта с два. Он виноват. И ведьма тоже виновата, но совсем не так, как он думал.
– Выходи, приехали.
Анастасия послушно выбралась из машины и только потом поинтересовалась:
– А мы где?
– Дома.
– Где?
– У меня дома. – Егор разозлился, ну что тут непонятного, раз сказал дома, значит, дома, ну не объяснять же ей, что дом он построил на всякий случай, а вдруг Юлька вернется, не селить же ее в квартире, где еще остались следы чужой жизни. Та квартира – для него, а этот дом для Юленьки. У него даже имя было – Юлин Дом. Или просто Дом. И очень важно, что о Доме никто не знал.
Ведьма
Я чувствовала себя крайне неловко: сначала Машка с ее непробиваемой тупостью, потом истерика, потом еще и исповедаться потянуло, можно подумать, кому-то стало легче. Никому. Мне не стало, Альдову, думаю, тоже. Спасибо, хоть выслушал внимательно, не перебивая и не ковыряясь любопытством в старых ранах. А ведь ему, наверное, тоже плохо. Я как-то все время думала лишь о себе, а Егора воспринимала лишь как часть внешнего мира, надо заметить, не самую худшую его часть. Жаль, что он меня ненавидит.
Альдов, словно прочитав мои мысли, обернулся.
– Давай, шевели копытами, – недовольно буркнул он. Я не обиделась, копытами так копытами, он просто злится, а когда злость пройдет, будет извиняться.
– Здесь красиво, – на всякий случай сказала я. И не соврала, здесь было удивительно красиво, почти как в сказке или в песне у Высоцкого, в которой «лапы у елей дрожат на весу и птицы щебечут тревожно». Р-романтика. Кр-р-расота. Я нарочно старалась думать про это место так. «Так» – это чтобы не воспринимать всерьез. Огромные, словно лохматые горы, ели подпирали небосвод, а за это солнце радостно поливало зеленые спины теплом. Дом довольно жмурился, совсем как живой, солнечные лучики тяжелыми каплями скатывались с покатой крыши и стучали в окна, а горбатое крыльцо выгибало спину, в надежде поймать неосторожную солнечную каплю. Пожалуй, я осталась бы здесь навсегда. Просто взяла бы и осталась, и жила бы долго-долго, триста лет, а то и все пятьсот, каждое утро поднималась бы вместе с неугомонным солнцем, топила бы печь, пекла блины, круглые и мягкие, пахнущие кислым молоком и шкваркой, а по вечерам выходила бы на горбатое крылечко и слушала соловьев. В подобном месте обязательно должны быть соловьи.
– Здесь соловьи водятся?
– Что? – Егор посмотрел на меня как на сумасшедшую. Ничего, я уже привыкла к подобным взглядам, и, вероятно, он прав, я и в самом деле сошла с ума, иначе откуда глупые мысли про блины, печку, крыльцо.
– Соловьи здесь есть? Это птички такие, маленькие, серенькие, незаметные.
– А тебе зачем?
– Ну, послушать. Они поют красиво. Весной, – зачем-то уточнила я.
– Ты до весны доживи сначала.
– Думаешь, не доживу?
Он не ответил. Ну и пускай, какое мне дело до его дома и его соловьев, я здесь вообще не по своей воле, а значит, дом мне не понравится. Пусть внешне и выглядит чудом, но представляю, чего этот медведь изнутри наворотил, небось натуральная берлога.
Вынуждена признать, очень уютная берлога.
Ведьма
В доме было уютно. Внутренняя обстановка представляла странную, однако нельзя сказать, что неприятную, смесь старинного замка и современного жилища. Тяжелый светильник из балок под потолком, но вместо свечей в дерево встроены лампочки. Медвежьи шкуры на полу, но даже там, где шкур нет, пол все одно теплый – с подогревом. Мебель нарочито грубая, однако удобная. Огромный камин с самым настоящим вертелом внутри, легко представить, как жирная кабанья туша, роняя капли жира, подставляет огню желтовато-розовые бока, а по комнате плывет чудесный запах. Под ногами путаются охотничьи собаки, на столе в массивных серебряных кубках плещется рубиновым цветом вино, на гобеленах летят-гонятся за добычей призрачные охотники прошлого.
Кабана нам заменила курица-гриль, с ролью серебряных кубков вполне управились фужеры, а вместо вина был виноградный сок. Егор ни словом не обмолвился о моей истерике, я тоже молчала, так и разошлись спать, он к себе, я к себе. Альдов выделил в доме целую комнату, доверяет, стало быть. Сон, слава богу, пришел быстро, я нырнула внутрь долгожданного покоя и чудесной колыбельной, которую пел мне дом-замок. Мы нравились друг другу.
Фотографию я увидела на следующий день. Проснувшись рано – за окном еще сумерки, – отправилась в путешествие по дому. На первом этаже восемь комнат, не так и много по сегодняшним временам, зато каждая из них соответствовала духу Дома, лишь в последней, вернее, первой, если считать от входа, обстановку портила фотография на стене. Большой черно-белый снимок, сделанный в стиле ретро, приковывал взгляд и уже не отпускал, он, подобно ревнивой женщине, требовал всего внимания целиком, не размениваясь на кованые канделябры, паркет и низкую антикварную мебель. Эта фотография была чужда комнате, но она была.
– Ты здесь? – Альдов заглянул внутрь. – Утро. – И подумав секунд пять, добавил: – Доброе.
– Доброе. – Я рассматривала фотографию. Нет, так не годится. Следует либо сменить обстановку на более современную, либо убрать это фото. Ну не смотрится оно здесь. – Слушай, Альдов, а зачем тебе здесь эта фотография?
