Юрий Кургузов - Возвращение Скорпиона
— Да мне, Майя Георгиевна, и не нужен ваш муж, — мягко и терпеливо проворковал я. — Мне нужны вы. То есть, извините, нужны, чтобы побеседовать.
Смех за дверью:
— А больше ни для чего?
Я вроде смутился:
— Ну что вы! Как можно!..
И вдруг дверь распахнулась так резко, что я еле успел отпрыгнуть.
— Входите, — громко сказала женщина и, повернувшись на каблуках, быстро пошла в глубь квартиры.
Я захлопнул дверь и потопал за ней. Гм, а она очень даже ничего: волосы до плеч, довольно высокая, фигура и ноги в норме. Одета же была в короткое черное платье. Веселенький колер, нечего сказать!
По дороге мы миновали две смежные комнаты и одну проходную и вошли в спальню. Явно — спальню. И явно — женскую. Т о л ь к о женскую, о чем свидетельствовали единственная и не слишком широкая (да и не слишком убранная) кровать в центре комнаты, а также многочисленные туалетно-косметические принадлежности, коими было уставлено и завалено все вокруг. По-видимому, обитательница этой спальни всерьез боролась с природой и временем.
Однако не только с этими двумя, а и зеленым змием тоже. Судя по количеству на полу, тумбочках и даже подоконнике пустых и полупустых бутылок, "змия" дама сия периодически уничтожала. Насколько успешно — вопрос другой.
Она повернулась ко мне, и я подумал, что вот по крайней мере с природой-то бороться ей вовсе и нечего — заключить бы только хотя бы временное перемирие со "змием". Красивые волосы, серые глаза, прямой греческий нос и четкие, чувственные губы — чего еще надо? И ей самой, и окружающим. Меня бы, ей-богу, все это вполне устроило, но вот алкоголь…
А вы замечали, что пьющие женщины почему-то похожи как сестры? Действительно ведь — загадка мироздания: мужики лакают — и все разные, а бабы — ну прямо как нарисованы по единому шаблону. К счастью, моя визави не достигла еще стадии, когда лицо — точно сморщенное печеное яблоко, кожа одутловато-багровая, опухшие конечности, ну и т. д. Однако боюсь, всё впереди. Гадом буду, ей нет еще и сорока, а кожа уже начинает покрываться словно тончайшей сухой сеткой, руки, ноги и остальное теряет понемногу мягкость, эластичность, упругость, и…
Но довольно! Сообразив наконец, что взгляд мой может быть истолкован превратно и нескромно, я переместил его на стену и сделал вид, что засмотрелся на картину — немецкий пасторальный пейзаж, коих во множестве навезли после войны из Германии наши бойцы и командиры. Майя Георгиевна же резво прыгнула в кресло, и рука ее потянулась к недопитому стакану. Похоже, с вином, хотя бутылки, торчащие там и сям как грибы, были самого разного рода и жанра.
Тогда я перестал прикидываться, что поглощен картиной, и прикинулся, что поглощен ею. А она тусклым и бесцветным голосом — такие бывают у пьяниц, когда действие предыдущей дозы иссякает, — проговорила:
— Садитесь.
Я сел в кресло напротив.
— Благодарю.
— Пейте, — царским жестом ткнула она в бутылки, однако я трагически вздохнул:
— Увы…
Уголки полунакрашенных губ (половина помады уже перекочевала на стакан) презрительно опустились:
— А-а, мы за рулем!
Я вздохнул еще круче:
— Кабы только за рулем… — Жалобно развел руками: — Простите… Простите, но я… закодирован.
Есть! Попал! Теперь в ее глазах промелькнула уже явная симпатия, словно к соратнику по борьбе. И одновременно — сочувствие. К соратнику, попавшему в неприятельский плен. Но почти моментально сочувствие сменилось на прагматичную деловитость:
— Всего-то? Господи, ерунда какая! А хотите, раскодирую?
Опешил я совершенно искренне:
— Как это?!
Майя Георгиевна хрипло рассмеялась:
— Да очень просто! Код — всего-навсего вбитая в мозги воля другого человека. И если у тебя воля не слабее, ты запросто эту чужую волю можешь оттуда выбить. Я себя всегда сама раскоди… раскодировываю, когда надоедает.
Что именно надоедает, она не уточнила, но было ясно и так.
Я сделал вид, что испугался.
— Нет-нет, пожалуйста, не надо, а то как заряжу! Я, видите ли, в вашем городе проездом, спешу по делам, ну и… В общем, не надо, ладно?
— Ну ладно, — милостиво согласилась она. — Вам же хуже. — Отпила из стакана. — Не хотите — как хотите, но всё ж жаль, а то б погуляли…
Приняв допинг, Майя Георгиевна тараторила что-то еще, а я с наипочтительнейшим выражением физиономии взирал на нее. Да, жене Мошкина не было и сорока, но беда ее (помимо прочих) была еще и в том, что стремилась выглядеть-то она на двадцать. А зачем?
И вдруг…
И вдруг она замолчала и вылупилась на меня, будто видит первый раз в жизни. Потом недоуменно и опасливо проговорила:
— Эй, а вы кто?
Но я был готов к подобному повороту и вроде бы ухитрился ответить, не назвав своего имени. Правда, успев при том наврать с три короба.
— Понимаете, Майя Георгиевна, я знакомый вашего мужа. Работаю по тому же профилю, но в другом городе. Значит, его нет дома?
Она усмехнулась:
— А вы слепой? Пила бы я сейчас так спокойно, кабы он был дома! — Внезапно насторожилась: — Э-э-э, погодите-погодите! Так вы тоже мент?
Я виновато улыбнулся:
— Да вроде…
Майя Георгиевна больше не улыбалась.
— Но это же вы сказали, что закодировались?
Я удивился:
— И что с того? Разве в милиции мало алкоголиков?
Она покачала головой:
— Алкашей-то там до… страсти. (Я чуть не подпрыгнул!) Да только редкие из них кодируются.
— Ну, значит, перед вами уникальный экземпляр. — Доверительно пояснил: — Начальство достало, иначе бы с работы погнали.
Она хмыкнула и опять потянулась к стакану. Допила до дна и вытерла губы пальцами.
— Если вам нужен Мошкин, звоните ему на службу.
— Уже звонил, — вздохнул я. — Там ответили, что недавно заходила какая-то женщина и они вместе ушли… Ой! — вроде как запоздало прижал ладонь ко рту. — Ой, простите, я думал, это были вы…
Она не шибко расстроилась. Достала откуда-то из-под поясницы мятую пачку "Мальборо", и я коршуном подлетел с зажигалкой, чиркнул и удостоился царственно-снисходительного кивка.
— Это была не я. Я лишь по паспорту жена этой сволочи, а спит и разъезжает по городу он с другими. Сейчас — снова с другой. Понятия не имею, кто такая.
— Простите… — удрученно пробормотал я, думая о том, что, хотя она и имеет основания быть не слишком довольной судьбой, однако и супруг ее навряд ли в восторге от такой благоверной.
Майя же Георгиевна продолжала:
— А еще, представляете, эта скотина считает меня сумасшедшей!
Я протестующе чирикнул:
— Не верю!
От возмущения она едва не захлебнулась дымом.
— Да правда же! И в психушку упекал, и таблетки какие-то, уколы…
И вдруг она умолкла и вытянула шею, словно вглядываясь куда-то вдаль. Я тоже моментально обернулся, но кроме обоев на стене ничего не узрел. Женщина же продолжала пристально всматриваться в не видимые мне горизонты, точно там разворачивались сейчас какие-то захватывающие события, и, пожалуй, впервые за время пребывания в этой невеселой квартире мне сделалось по-настоящему не по себе.
— Алё! — пискнул я, однако хозяйка все так же продолжала ёрзать блуждающим взором поверх моей головы. — Майя Георгиевна, где вы?! — уже почти отчаявшись свидеться вновь, крикнул я.
Она вздрогнула. Стряхивая наваждение, часто-часто заморгала и наконец опять уставилась на меня:
— Кто вы такой?! И как проникли сюда?
(Туды-растуды, неужто снова-здорово?)
— Чёрт, да вы же сами десять минут назад меня впустили!
— Я?!
— Конечно!
Голос ее потеплел:
— Ах, так это сегодня у меня с вами свидание?
Я охренел:
— Свидание?..
— Ну разумеется! — Шаловливо погрозила пальчиком: — Вредный мальчишка! Ты сказал, что тебя прислала эта тварь, мой муж… И не называй меня, пожалуйста, Майей Георгиевной. Для друзей я просто Майка.
Я как баран повторил:
— Май-ка…
— Правильно, — похвалила она и с удивлением посмотрела на зажатую между средним и указательным пальцами собственной руки сигарету: — Я что, курила?
— Курила, — пробормотал я. Потом добавил: — И пила. — А она уже яростно тушила сигарету в пепельнице.
— Курить и пить вредно! Ты, конечно, не куришь и не пьешь?
Лихорадочно пытаясь сообразить, что означает для меня этот ее заскок, — новые осложнения или возможный подарок судьбы, я замотал головой:
— Нет…
"Майка" рассмеялась звонко, как девчонка:
— Знать, здоровеньким умрешь!
Меня всего передёрнуло, а она вдруг вскочила и, в два прыжка преодолев разделявшее нас расстояние, шваркнулась мне на колени. Обхватила руками за шею и, прижав лицо к своей груди, жарко прошептала в самое ухо:
— А ты принес пистолет?
Я аж взвился в кресле вместе с нею, однако попытался пошутить:
