Сергей Валяев - Провокатор
— …мой Волоколамск! — встрял Беляев.
— …и сюда! Чего-то я погорячился.
— Значит, непорядок в танковых войсках? — И Главный конструктор решительно тиснул руки в изношенное сердце «Победы».
Колеса скорого № 34 настойчиво выбивали музыку дороги. По-прежнему кружили поля, перелески и зеркальные озерца. Старик с седым ежиком, сидя у окна и похохатывая, рассказывал своим путникам, которые слушали его с вежливым и вынужденным вниманием:
— Да я ж без малого четыре годка как в танке. От Москвы до Берлина, через Курскую дугу… «Экипаж машины боевой», слыхали? Для меня поезд что перина пуховая, сплю как убитый.
— Да уж, — напряженно улыбался Потертый.
— Вы кушайте-кушайте, дедушка, — угощала жена курицей и помидорами. На здоровье…
— Это точно, здоровье уж не то. Раньше экипажем каждый год встречались, вроде традиции, гостевали друг у дружки. Потом все редкостнее. А нынче, чую, последний раз гульнем. — Отмахнул рукой в окно. — Эх, жизнь, пролетела, как во-о-он те березки…
Дверь купе лязгнула, на пороге появилась веселая и разбитная Проводница:
— Эй, покойничек! Чаю-то желаешь?
— А как же, красавица!
— Сейчас намалюем, дедуля!
Когда удалилась, вильнув крутым бедром, старик крякнул и шалопутно молвил, к тихому ужасу попутчиков:
— Эх, полста годков сбросить! Я бы ей впальнул из своей двухсотмиллиметровой пушечки.
По изумрудному полю компьютера метались танки, беспрерывно стреляющие. Компьютер находился в большом, представительном кабинете директора ТЗ. На стене пласталась карта РФ и висела картина «Танковое сражение под Прохоровкой» малохудожественного значения. На полках стояли макеты танков, бархатная пыль наросла на них.
Директор, человек грузный и пожилой, вместе с малолетним внуком увлеченно вел танковую битву на экране дисплея. Неожиданно молоденький голос секретарши прервал забаву:
— Никита Никитович, Москва!
— О, по мою душу!.. — Подхватился к столу, цапнул трубку. — Да, Лаптев! Да-да, полностью перепро-пра-пры-тьфу… перепрофилируемся! Конечно-конечно. Все понимаем: в конверсии — наше будущее… Так. Так. Комиссию встретим. Как понимаю, решение принято? Нет, какие могут быть проблемы? Приказ есть приказ! Да-да! Есть! — Бросил трубку; постоял в задумчивости, глядя из окна на запущенный заводской двор. По броне мертвых танков бродило тихое солнце. От ворот отъезжала старенькая горбатенькая «Победа».
— Дед, — раздался недовольный голос внука, — ты чего там? Я ж тебя жду!
— Да-да, Боренька, иду-иду, — сказал директор и поспешил к экрану, отражающему ирреальный мир.
Однажды (в молодой жизни) я снимал документальную зарисовку о любимом городе. О буднях иллюстративного человека труда. И повстречался нашей творческой группе работяга, влезающий в люк канализационного коллектора. Дядька был прост, как классик, и на вопрос: «А что такое для вас счастье?» — ответил доверчиво: «А-а-а, вылезти обратно, сынки».
Теперь, когда я влезаю в какие-нибудь скандальные истории, а потом оттуда выбираюсь, изрядно помятый, то непременно вспоминаю канализационного трудягу.
Наш народ по-своему талантлив и хорошо усвоил сексогональную истину: влез-вылез — и будешь счастлив навек, человек, то есть каждый день. И ночь.
Ночами, пока весь трудолюбивый народец добывает в поте яйца слюнявое счастье: туда-сюда-обратно — тебе и мне приятно, я любуюсь кристалликами звезд, которые, сверкая на бесконечной ткани темного мистического неба, намекают, что дела-то дрянь, господа, ждут нас всех великие потрясения, а также разрушение внутренних идеалов.
Ну, идеалы, пожалуй, уже давно все порушены, а вот что касается потрясений… Народу к ним не привыкать. Живучий у нас народец-то. Вот-вот вылезет из выгребной ямы повседневности и скажет:
— Долой захребетников!
Хотя надежды на это мало: лучше прятать голову в зловонной жиже каждодневного рабства, чем выйти на булыжные улицы.
— А где вы были 19 августа? — тотчас же слышу вопрос.
Отвечаю: был-был там, где все были. Как сейчас выясняется: все девятимиллионное население столицы находилось на трехдневных баррикадах. Революционизировало. А я пил-пил-пил-пил-пил. Пили мы в теплой дружной девятимиллионной компании. Три дня и три ночи. И не заметили карнавально-ярмарочной, истеричной, рахитичной, провокационной возни партийно-номенклатурной шушеры за сладкий пирог власти. И все бы ничего: ну, устроили в лучших традициях варварской страны бандитско-танковое шоу, но зачем три доверчивые души погубили? Чтобы все выглядело взаправду? А, продолжатели (верные) маленького картавящего чудовища:
— Сегодня г'ано, послезавтг'а будет поздно.
И действительно: послезавтра доверчивый народ пошел в магазины, чтобы в очередях добыть себе съестного пропитания, и оторопел, если не сказать точнее, с интеллигентным прононсом: ожопел.
Потому что очередей не было. Но были цены. И такие, что терпеливый народец зароптал. Однако было поздно. Как говорят некоторые бобоёбы, процесс пошел. Вышел народ из магазинов несолоно хлебавши, чеша свой немытый затылок, и сказал в слезливой немощи:
— Демократический хер нам всем в жопу! — И отправился, задумчивый, по своим рабочим местам, чтобы поправить благополучие семей путем выноса и продажи всевозможных товаров народного потребления, таких как (по алфавиту): абажуры, авиамоторы, автобусы, автомобили, агаты, айсберги, алкоголь, атомы, баклажаны, бензин, битум, божье слово, буквари, бюстгальтеры, вагоны, варенье, велосипеды, вино, влагомеры, водолазные костюмы, гравюры, дебаркадеры, джемперы, дизель-моторы, домкраты, дудки, дуст, дюбеля, евангелие, ессентуки (вода), жбаны, жилплощадь, жмых, журналы, заборы, задвижки, замки, звуки, здания, зубы, иглы, игры, известь, избы, ичиги, йод, кабель, казначейские билеты, калачи, камины, канавы, канифоль, караваи, картофель, керамика, килька, киноаппаратура, кирпичи, кислород, клей, ключи, княжеские титулы, коврики, консервы, корабли, кости, кристаллы, крокодилы, кумыс, лаваш, ландыши, лапсердаки, лимоны, лыжи, мазь, мак, манто, молоко, мочалки, мумии, мыло, мясо, мячи, навоз, носки, обжарки, обноски, обрезки, овощи, ордена, ордера, орехи, палаши, панно, паркет, партийные билеты, патроны, пергамент, перфоленты, перчатки, пистолеты, плакаты, поздравления, прищепки, радиоволны, ракеты, рафинад, реклама, рессоры, сапоги, свекла, свечи, сейфы, слитки, сливки, снег, сталь, старье, стены, струны, сумки, сухари, табак, терки, терпуг, торф, тунгусский метеорит, турбокомпрессоры, узоры, улицы, унитазы, уран, ухваты, фабрики, фаллосы, фанера, фольга, фосфат, фрукты, халва, хаос, хек, хлеб, хрен, хурма, цветы, цигейки, цинк, частушки, чемоданы, чулки, шифер, шахты, шедевры, шелк, шерсть, шнурки, шоколад, штанги, штуцеры, щебень, щелочь, щепа, щетки, эвкалипты, эклеры, электричество, эмблемы, юбки, яблоки, яйца, якоря, ячмень и так далее.
Такой трудолюбиво-вороватый народец невозможно победить. Борьба с ним обречена на поражение. Выход единственный: пересажать всех в лагеря для всеобщего оздоровительного процесса. Мысль не нова, но, должно быть, бодрит нынешних и будущих кремлевских мечтателей.
— А где вы, сукин сын, были после указа № 1400? — слышу напряженные голоса. — То есть в конце сентября — начале октября, когда существовала прямая угроза демократии, понимаешь?
Отвечаю: был-был там, где все были. Как сейчас выясняется: все девятимиллионное население столицы находилось на двухнедельных баррикадах. Революционизировало. А я пил-пил-пил-пил-пил. Пили мы в теплой дружной девятимиллионной компании. Две недели. И не заметили карнавально-ярмарочной, истеричной, рахитичной, провокационной возни партийно-номенклатурной шушеры за сладкий пирог власти. И все бы ничего: ну, устроили в лучших традициях варварской страны бандитско-танковое шоу, но зачем сотни доверчивых душ погубили? Чтобы все выглядело взаправду? А, продолжатели (верные) маленького картавящего чудовища:
— Сегодня г'ано, послезавтг'а будет поздно.
И действительно: послезавтра доверчивый народ пошел в магазины, чтобы в очередях добыть себе съестного пропитания, и оторопел, если не сказать точнее, с интеллигентным прононсом: ожопел.
Потому что очередей не было. Но были цены. И такие, что терпеливый народец зароптал. Однако было поздно. Как говорят некоторые бобоёбы, процесс пошел. Вышел народ из магазинов несолоно хлебавши, чеша свой немытый затылок, и сказал в слезливой немощи:
— Демократический хер нам всем в жопу! — И отправился, задумчивый, по своим рабочим местам, чтобы поправить благополучие семей путем выноса и продажи всевозможных товаров народного потребления, таких как…
Великий круговорот говна в природе — это про нас, родные. Одно утешает: что есть другой мир, куда можно окунуться, как в проточную реку…
Двухэтажный кирпичный дом прятался в яблоневых деревьях. Табличка на воротах утверждала, что дом № 34 находится на улице имени Минина и Пожарского. По двору гуляли неторопливые пыльные куры. У конуры дремал кобельсдох. На огороде паслась коза. На веревках сушилось белье, похожее на флажки капитуляции. Молодая женщина готовила обед на летней веранде. С улицы вбежал мальчишка лет одиннадцати, с пронзительно-васильковыми глазами и русым чубчиком:
