Камилла Лэкберг - Запах соли, крики птиц
Патрик подумал, что, судя по усталому виду начальника, важные дела заключаются в необходимости часок вздремнуть, однако возможность не брать его с собой Патрика обрадовала.
— Тогда идем, — сказал он Мартину.
Полиция располагалась на одном конце короткой торговой улицы Танумсхеде, а краевой клуб — на другом, поэтому дорога туда заняла не более пяти минут. Первым делом они постучали в постоянно стоявший возле клуба автобус: если повезет, продюсер окажется там, иначе придется его вызывать.
Удача была на их стороне, поскольку голос, пригласивший их зайти, несомненно, принадлежал Фредрику Рену. Он сидел и просматривал с одним из техников завтрашнюю серию и раздраженно обернулся, когда они вошли.
— Что вам еще надо? — спросил он, отнюдь не скрывая, что, по его мнению, полицейское расследование только мешает работе. Или, вернее, ему нравилось внимание, которое расследование привлекает к сериалу, но он ненавидел моменты, когда полиция активно отнимала у них с участниками время.
— Мы хотим поговорить с вами. И с участниками. Созовите всю группу и велите им собраться в клубе. Немедленно. — Терпение Патрика явно подходило к концу, и он не намеревался тратить время на любезности.
Фредрик Рен, не уловивший всей серьезности злобы, с которой столкнулся, начал визгливым тоном протестовать:
— Но они же на рабочих местах. И мы ведем запись. Вы не можете просто…
— Немедленно!!! — рявкнул Патрик, и Рен с техником испуганно подскочили.
Что-то бурча, продюсер взял мобильный телефон и начал обзванивать выданные участникам номера. После пяти разговоров он обернулся к Патрику с Мартином и обиженно сказал:
— Задание выполнено. Они будут здесь через несколько минут. Можно полюбопытствовать, что же является столь чертовски важным, раз вы вторгаетесь и срываете миллионный проект, который к тому же поддерживается руководством края, поскольку приносит вашему городу большую выгоду?
— Я расскажу об этом через несколько минут, когда мы увидимся в клубе, — ответил Патрик и вместе с Мартином покинул автобус. Краем глаза он заметил, как Фредрик Рен снова схватился за телефон.
Один за другим стали появляться участники шоу: некоторые казались сердитыми из-за внезапного вызова, другие же, например Уффе и Калле, похоже, только радовались перерыву.
— В чем дело? — спросил Уффе, усаживаясь на край большой сцены.
Он достал пачку сигарет и уже собрался закурить, но Патрик помешал ему, выдернув у него изо рта еще не зажженную сигарету и бросив ее в корзину для бумаг.
— В клубе курить запрещено.
— Какого черта! — злобно воскликнул Уффе, но на более серьезные протесты не отважился. Что-то в поведении Патрика и Мартина подсказывало: они здесь не для того, чтобы разъяснять правила пожарной безопасности.
Ровно через восемь минут после того, как Патрик постучался в автобус, в дверь вошел последний участник.
— Что еще случилось? У вас тут такое похоронное настроение! — со смехом произнесла Тина, усаживаясь на одну из кроватей.
— Заткнись, Тина, — велел Фредрик Рен и, скрестив на груди руки, прислонился к стене.
Продюсер собирался проследить за тем, чтобы перерыв получился как можно короче. Он уже успел позвонить кое-кому, поскольку терпеть разные идиотские полицейские преследования он не намеревался. Он ведь не какой-нибудь нищий.
— Мы здесь для того, чтобы прояснить одну-единственную вещь. — Патрик огляделся и приковал к себе взгляды всех участников. — Я хочу знать, кто нашел дневник Лиллемур. И кто продал его вечерней газете?!
Фредрик Рен нахмурил брови. Вид у него был озадаченный.
— Дневник? Что еще за чертов дневник?
— Дневник, выдержки из которого опубликовала сегодня вечерняя газета, — не глядя на него, пояснил Патрик. — Тот, о котором говорится в анонсах сегодняшней газеты.
— Мы что, сегодня попали в газетную рекламу? — спросил Рен и просиял. — Черт, как здорово, это я должен посмотреть…
Взгляд Мартина заставил его умолкнуть, но сдержать улыбку продюсер просто не мог. В его отрасли такая реклама ценится на вес золота, поскольку ничто не дает такого зрительского рейтинга.
Все участники сидели молча. На полицейских смотрели только Уффе и Тина. Йонна, Калле и Мехмет с подавленным видом уставились в пол.
— Если я не узнаю, где этот дневник находился, — продолжал Патрик, — кто его нашел и где он находится сейчас, я сделаю все, что в моей власти, чтобы закрыть эту игротеку. Вы получили возможность продолжать только потому, что мы дали на это согласие, но если вы сейчас не расскажете… — Он не стал договаривать.
— Черт, выкладывайте, — нервно призвал Фредрик Рен. — Если вам что-нибудь известно, говорите. Если кто-то из вас что-то знает и не скажет, я вытрясу из него последние мозги и прослежу за тем, чтобы он или она больше близко не подошли к телевидению. — Он понизил голос и прошипел: — Тому, кто сейчас промолчит, конец, усекли?
Все беспокойно зашевелились. Тишина эхом отдавалась в стенах большого зала клуба. В конце концов Мехмет кашлянул.
— Это Тина. Я видел, как она его забрала. Барби держала его под матрасом.
— Заткнись! Заткнись, дерьмо заезжее! — прошипела Тина и устремила на Мехмета взгляд, полный ненависти. — Разве ты не понимаешь, они же ничего не могут нам сделать! О, ты полный идиот, от тебя требовалось только держать рот на замке!
— Ну-ка, замолчи! — рявкнул Патрик, подходя к Тине. Та умолкла, как было велено, и, похоже, впервые немного напугалась.
— Кому ты отдала дневник?
— Источники не выдают, — пробормотала Тина в последней попытке сохранить самоуверенность.
— Ведь ты и есть источник, — со вздохом произнесла Йонна. Она по-прежнему смотрела в пол и, казалось, не обратила внимания на то, что Тина обернулась и злобно сверкнула на нее глазами.
Патрик повторил вопрос, делая акцент на каждом слове, будто разговаривает с ребенком.
— Кому — ты — отдала — дневник?
Тина нехотя назвала имя журналиста, и Патрик развернулся, больше не тратя на нее слов. Он боялся, что если начнет говорить, то уже не сможет остановиться.
Когда они с Мартином проносились мимо Фредрика Рена, продюсер жалобно спросил:
— Что… что… теперь будет? Вы ведь не всерьез говорили, что… То есть мы можем продолжать? Мои руководители, они… — Рен понял, что его не слушают, и умолк.
В дверях Патрик обернулся.
— Продолжайте, позорьтесь по телевидению дальше. Но если вы хоть как-то попробуете помешать расследованию, то…
Неоконченная угроза повисла в воздухе, и с этими словами он покинул молчавшую и явно подавленную компанию. Тина казалась убитой, однако бросила на Мехмета взгляд, показывавший, что она еще с ним разберется.
— Все по рабочим местам! Нам надо наверстать съемочное время. — Фредрик Рен замахал руками, выгоняя участников из клуба.
Они поплелись в сторону торговой улицы. The show must go on.[33]
— Что там у вас произошло? — Симон с беспокойством посмотрел на Мехмета, снова натягивавшего фартук.
— Ничего. Просто мелкое дерьмо.
— Неужели вы действительно находите это нормальным? Продолжать съемки после того, как одна девушка умерла? Это кажется несколько…
— Каким? — спросил Мехмет. — Несколько неделикатным? Несколько безвкусным? — Он повысил голос. — А мы — безмозглые идиоты, способные только напиваться и трахаться по телевидению и добровольно выставлять себя на позор. Правильно? Ведь именно так ты и думаешь! А тебе не приходило в голову, что это, возможно, все-таки лучше нашей жизни дома? Может, для нас это шанс убежать от того, что под конец все равно настигнет.
Голос ему изменил, и Симон мягко толкнул Мехмета на стул в конце пекарни.
— Какой же, собственно, во всем этом смысл? Для тебя? — спросил Симон, усаживаясь напротив него.
— Для меня? — В голосе Мехмета сквозила горечь. — Смысл в бунте. В попытке растоптать все сколько-нибудь ценное. Растоптать настолько, чтобы им больше не пришло в голову заставлять меня склеивать осколки.
Он закрыл лицо руками и всхлипнул. Симон мягкими ритмичными движениями стал гладить его по спине.
— Ты не хочешь жить так, как тебя заставляют?
— И да и нет. — Мехмет поднял взгляд и посмотрел на товарища. — Дело не в том, что они заставляют меня, или угрожают отослать на родину, или в чем-то таком, в чем вы, шведы, всегда подозреваете всех иностранцев. Это скорее вопрос надежд. И жертв. Мама и папа так многим пожертвовали ради нас, ради меня. Чтобы у нас, их детей, была хорошая жизнь, с большими возможностями. Они оставили все — свой дом, семьи, уважение, которым пользовались среди себе подобных, работу. Только ради того, чтобы нам жилось лучше. Самим им стало хуже. Я вижу это. Вижу в их глазах тоску. Вижу в их глазах Турцию. Для меня она не имеет того значения, я родился уже здесь. Турция — это место, куда мы ездим на лето, но моему сердцу она ничего не говорит. Но здесь я тоже не чувствую себя дома. Здесь, в стране, где я должен осуществить их мечты, их надежды. У меня нет способностей к учебе. У сестер они есть, по иронии судьбы способностей нет именно у меня, у сына. Носителя имени отца, у того, кто должен передать его дальше. Я хочу просто работать. Руками. У меня нет никаких особых амбиций. Я иду домой с сознанием, что сделал нечто своими руками, и этого мне вполне хватает. Я не могу учиться, но они не хотят этого понять. Поэтому мне надо разбить их мечту. Раз и навсегда. Растоптать ее. Чтобы остались одни осколки.
