Рэй Брэдбери - Голливудские триллеры. Детективная трилогия
Когда я вышел из своей будки, пирс был совершенно пуст. Там, где на миг блеснул свет, теперь царила темнота. Только под ногами у меня, когда я заставил себя не бежать, а идти к той телефонной будке, плясали обрывки старой газеты. Преодолев бесконечные сто ярдов, я увидел, что трубка болтается на шнуре и постукивает по холодному стеклу будки.
Я приложил трубку к уху.
И услышал, как на другом конце провода тикают мои десятидолларовые микки-маусовы часы, лежащие на полке в той будке за сто миль от меня.
Если мне повезет и я останусь жив, я спасу моего Микки.
Я повесил трубку, повернулся и окинул взглядом все эти маленькие домики, закрытые игровые павильоны, ларьки, лачуги, подозревая, что сейчас возьму и выкину какое-нибудь безумство.
И выкинул.
Я прошел около семидесяти футов и остановился перед окном маленькой лачуги. Прислушался. Внутри кто-то был, кто-то двигался, может быть, натягивал на себя в темноте одежду, чтобы выйти на улицу. Что-то там шуршало, кто-то сердито шептал, вроде совещался сам с собой, где искать носки, где туфли и куда запропастился этот несчастный галстук. А может, это волны под пирсом нашептывали свои выдумки, все равно их никто не мог проверить.
Бормотание стихло. Видно, он почуял, что я стою под дверью. Послышались шаги. Я неловко отпрянул назад, сообразив, что в руках у меня ничего нет. Даже тростью Генри я не вооружился.
Дверь яростным рывком отворили.
Я смотрел во все глаза. И как это ни дико, видел одновременно две вещи.
Кучку желтых, красных и коричневых оберток от шоколадок «Кларк», «Нестле» и батончиков, лежавших в комнате в полутьме на маленьком столике.
И…
Маленького человечка, утлую тень, взиравшую на меня ничего не понимающими глазами, будто этого карлика разбудили от сорокалетней спячки.
То был А. Л. Чужак собственной персоной. Чужак — предсказатель по картам Таро, френолог, занюханный психиатришка, круглосуточный консультант-психолог, он же астролог, фрейдист, нумеролог и само воплощение Зря Прожитой Жизни, — стоял на пороге, машинально застегивая рубашку, пытаясь вглядеться в меня расширенными то ли от наркотиков, то ли от удивления перед моей беспримерной наглостью глазами.
— Будь ты трижды проклят! — тихо проговорил он снова. И прибавил, неожиданно дрогнув губами в подобии улыбки: — Входите.
— Нет, — прошептал я. А затем громко предложил: — Нет уж! Выходите вы!
На этот раз ветер дул не в ту сторону, а может, именно в ту?
«Господи! — думал я, съеживаясь от страха, но снова обретая почву под ногами. — Куда же дул ветер все эти дни? Как же я мог ничего не почувствовать? Да очень просто! — опомнился я. — Ведь у меня был насморк — целых десять дней. Нос был заложен намертво. Можно считать, носа не было».
«Ох, Генри, — думал я, — ну и молодец же ты! Твой любознательный клюв всегда начеку, всегда ко всему принюхивается и подает сигналы твоей недремлющей смекалке. Ведь это ты, умница, переходя улицу в девять вечера, учуял однажды запах давно не стиранной рубашки и грязного белья, когда навстречу тебе прошествовала сама Смерть».
Глядя на Чужака, я чувствовал, как у меня сжимаются ноздри. Запах пота — первое свидетельство поражения. Запах мочи — запах ненависти. Чем же еще пахло от Чужака? Бутербродами с луком, нечищеными зубами, от него разило жаждой самоуничтожения. Запах двигался на меня, как штормовая туча, как неуправляемый поток. Меня охватил вдруг такой тошнотворный ужас, будто я стоял на пустынном берегу, а передо мной вздыбилась волна в девяносто футов высотой, которая вот-вот обрушится. Во рту пересохло, меня прошиб пот.
— Входите, — еще раз неуверенно предложил Чужак.
Мне показалось, что он сейчас, как рак, вползет обратно. Но он перехватил мой взгляд на телефонную будку прямо напротив его дома и взгляд на будку в конце пирса, где еще тикал Микки-Маус, и все понял. Не успел он открыть рот, как я позвал:
— Генри!
В темноте шевельнулось что-то темное. Я услышал, как у Генри скрипнули башмаки, и обрадовался его спокойному, теплому голосу:
— Да?
Чужак перебегал глазами с меня на темную тень, туда, откуда раздался голос.
Наконец я смог выговорить:
— Подмышки?
Генри глубоко вздохнул и выдохнул:
— Подмышки!
Я кивнул:
— Ты знаешь, что делать дальше.
— Слышу, как щелкает счетчик, — отозвался Генри.
Краем глаза я видел, что он двинулся прочь, остановился и поднял руку.
Чужак вздрогнул. Я тоже. Трость Генри просвистела в воздухе и со стуком упала на пирс.
— Тебе может понадобиться! — крикнул Генри.
Чужак и я уставились на упавшее перед нами оружие.
Услышав, как тронулось с места такси, я дернулся вперед, схватил трость и прижал к груди, будто с ней мне не страшны были ни ножи, ни ружья.
Чужак проводил глазами удаляющиеся огоньки.
— Что за черт? Что все это значит? — спросил он.
И стоявшие за его спиной покрытые пылью Шопенгауэр и Ницше, Шпенглер и Кафка тоже недоуменно перешептывались, подперев руками свои безумные головы: «Что все это значит?»
— Подождите, я схожу за ботинками. — Чужак исчез.
— Только за ботинками! Больше ничего не брать! — крикнул я вслед.
Он сдавленно засмеялся.
— А чем еще я могу запастись? — крикнул он, невидимый, возясь в доме.
Он высунул в дверь руки — в каждой был ботинок.
— Ножей у меня нет! Ружей тоже! — Он напялил ботинки, но не зашнуровал их.
В то, что случилось в следующую секунду, поверить было никак не возможно. Тучи, нависшие над Венецией, вдруг решили раздвинуться и открыли полную луну.
Мы оба подняли глаза, пытаясь понять, доброе это предзнаменование или дурное, и если доброе, то для кого из нас?
Чужак обвел взглядом берег, потом пирс.
— «Когда вокруг один песок, и впрямь берет тоска»[155], — произнес он. Потом, услышав собственный голос, фыркнул себе под нос. — «О, устрицы! — воскликнул Морж. — Прекрасный вид кругом! Бегите к нам! Поговорим, пройдемся бережком».
Он двинулся к дороге. Я остался стоять.
— А дверь свою вы не собираетесь запереть?
Чужак едва глянул через плечо на свои книги, которые, сбившись на полках, как стая стервятников, блестели из-под черных перьев запорошенными пылью золотыми глазами, дожидаясь, когда к ним протянется рука и они обретут жизнь. Их невидимый хор напевал мрачные песни, которые мне следовало услышать давным-давно. Я вновь и вновь пробегал глазами по их корешкам.
«Боже мой! Как же я раньше не видел!»
Этот устрашающий бастион, таящий в себе смертные приговоры, этот перечень поражений, этот литературный Апокалипсис, нагромождение войн, склок, болезней, депрессий, эпидемий, этот водоворот кошмаров, эти катакомбы бреда и головоломных лабиринтов, в которых бьются, ища выход и не находя его, обезумевшие мыши и взбесившиеся крысы. Этот строй дегенератов и эпилептиков, балансирующих на краю библиотечных утесов, а над ними в темноте многочисленные колонны одна другой гаже и отвратительней.
Отдельные авторы из этого сборища, отдельные книги хороши. По, например, или Сартр[156] — они как острая приправа. Но почему же я не видел, что это не библиотека, а скотобойня, подземная темница, башня, в застенках которой десятки мучеников в железных масках, осужденных на веки вечные, молча сходят с ума?
Почему я сразу не задумался и не распознал суть этой коллекции?
Потому что ее охранял Румпельштильцхен[157].
Даже сейчас, глядя на Чужака, я так и ждал, что он вот-вот схватит себя за ногу и разорвется на две половинки.
Он ликовал.
Что было еще страшней.
— Эти книги, — наконец прервал молчание Чужак, глядя на луну и даже не оборачиваясь на свою библиотеку, — эти книги обо мне не думают! С какой стати я буду думать о них?
— Но…
— И потом, — добавил он, — кому придет в голову похитить «Закат Европы»?
— Я думал, вы любите свои книги!
— Люблю? — Он удивленно помолчал. — Господи! Неужели вы так и не понимаете? Я ненавижу все! Что бы вы ни назвали! Ненавижу все на свете!
И он зашагал в ту сторону, где скрылось такси с Генри.
— Ну что? — крикнул он мне. — Вы идете?
— Иду! — отозвался я.
— Это у вас что, оружие?
Мы медленно двигались вперед, присматриваясь друг к другу. Я с удивлением обнаружил, что сжимаю в руках трость Генри.
— Нет, скорей щупальце, так мне кажется, — ответил я.
— Щупальце очень большого насекомого?
— Очень слепого.
— А без него он сможет найти дорогу? И куда он отправился в столь позднее время?
— Выполнять поручение. И незамедлительно вернется, — соврал я.
Но Чужак был живым детектором лжи. При звуках моего голоса его просто вывернуло наизнанку от восторга. Он ускорил шаги, потом остановился и уперся в меня изучающим взглядом.
