Рэй Брэдбери - Голливудские триллеры. Детективная трилогия
Значит, это автомат в каком-нибудь переулке. «Черт! — подумал я. — Он поступает так же, как я. Пользуется ближайшей платной уличной будкой как своим номером».
— Ну что ж, если вам больше нечего сказать… — проговорил голос.
— Подождите! — воскликнул я, а сам подумал: «Голос мне знаком, дайте-ка вслушаться как следует». — Я увидел в «Янусе» ваше объявление. Вы не могли бы мне помочь?
То, что я волнуюсь, пришлось по вкусу другому концу провода — мой собеседник перестал осторожничать.
— Я могу помочь кому угодно, когда угодно и где угодно, — беспечно проговорил он. — Вы что, из этих… из одиноких?
— Что? — воскликнул я.
— Вы один из…
«Одинокие» — так он сказал, и вопрос решился.
Я снова был у Крамли, он погрузил меня в прошлое, я ехал в старом трамвае, под дождем, на поворотах раздавался страшный скрежет. Голос на другом конце провода был тот же, что в ту дождливую ночь, полвека назад, голос, твердивший о смерти и одиночестве, об одиночестве и смерти. Я запомнил этот голос, а сеанс гипноза с Крамли вернул его мне с такой силой, что голова чуть не раскололась, сейчас же я слышал его в трубке. Не хватало одной детали. Я все еще не знал, кому этот голос принадлежит. Он был так знаком, фамилия вертелась у меня на кончике языка, но…
— Продолжайте! — отчаянно крикнул я.
На другом конце, что-то заподозрив, замерли. И вдруг я услышал сладостные звуки, ставшие за полжизни родными.
На другом конце провода шумел дождь. Но самое главное — там ревел прибой, все громче и громче, все ближе и ближе, я почувствовал, что он подкатывается к моим ногам.
— Господи! Да я знаю, где вы! — вскрикнул я.
— Ничуть не бывало! — сказал голос, и трубку повесили.
Но недостаточно быстро. Я дико смотрел на трубку, зажатую у меня в кулаке.
— Генри! — заорал я.
Генри, устремив глаза в никуда, выглянул из такси.
Забираясь в машину, я упал.
— Генри, ты и дальше со мной?
— А как же я без тебя? — ответил Генри. — Скажи водителю, куда нам.
Я сказал. Мы двинулись.
Такси остановилось. Стекла в нем были опущены. Генри высунулся наружу, и его голова с обращенным вперед лицом напоминала изваяние, украшающее нос какого-то темного корабля. Он принюхивался.
— Не был здесь с детства. Пахнет океаном. А чем еще? Гнилью вроде. А-а, это пирс. Ты тут живешь, писака?
— Ты хотел спросить: «Тут ли живет Знаменитый Американский Писатель?» Тут.
— Надеюсь, твои романы пахнут лучше?
— Надеюсь, если доживу и они будут написаны. Генри, мы можем себе позволить, чтобы такси нас подождало?
Генри лизнул большой палец, отсчитал три бумажки по двадцать долларов и протянул водителю.
— С этим тебе будет не так страшно ждать нас, сынок?
— За такие деньги, — сказал водитель, пряча доллары, — можете не беспокоиться до утра.
— Ну, к тому времени дело будет сделано, — отозвался Генри. — Детеныш, ты соображаешь, что делаешь?
Я не успел ответить, как под пирс подкатила большая волна.
— Грохочет, будто нью-йоркская подземка, — сказал Генри. — Смотри, чтобы тебя не задавило.
Мы вышли из такси и оставили его дожидаться нас у входа на пирс. Я попытался вести Генри.
— Не надо, — воспротивился он. — Только говори, где веревки натянуты или проволока или камни валяются. А то у меня локоть очень чувствительный. Не люблю, когда меня водят под руку.
Я отпустил его, и он зашагал, гордо подняв голову.
— Подожди меня здесь, — сказал я. — Отступи немного назад. Ага, хорошо. Так тебя не видно. Когда пойду обратно, я скажу только одно слово — «Генри», а ты в ответ скажешь мне, чем пахнет. Ясно? И сразу повернешься и пойдешь к машине.
— Ясно. Я отсюда счетчик слышу.
— Скажешь шоферу, чтобы ехал в полицейское управление. Спроси Элмо Крамли. Если его нет, пусть позвонят ему домой. Он должен вместе с тобой приехать сюда. Чем скорей, тем лучше, раз уж мы раскрутили все это. Если только и вправду раскрутили. Может, твой нос нам больше не понадобится.
— Надеюсь, понадобится. Я и трость прихватил, чтобы всыпать этому мерзавцу. Дашь мне припечатать ему разок?
Я поколебался.
— Разок — пожалуйста, — сказал я наконец. — Ну как, Генри, ты в порядке?
— Братец Лис умеет лежать тихонько.
Я пошел дальше, чувствуя себя Братцем Кроликом[154].
Пирс ночью выглядел кладбищем слонов — огромные черные кости, прикрытые, как крышкой, туманом, а волны, накатывая на кости, то хоронили их, то обнажали, то хоронили, то снова обнажали.
Я пробирался вдоль магазинчиков и крошечных, как обувные коробки, домишек со сдающимися квартирами, мимо закрытого покерного клуба, примечая по дороге разбросанные тут и там похожие на гробы телефонные будки. Света в них не было, они стояли и ждали — если не завтра, то на будущей неделе их снесут.
Я шел по планкам, и у меня под ногами вздыхали, скрипели и терлись друг о друга мокрые и сухие доски. Весь пирс потрескивал и покачивался, как тонущий корабль, стонал, когда я проходил мимо красных флажков и надписей «Опасно», а когда перешагнул через натянутую цепь, оказалось, что дальше идти некуда. Остановившись на краю пирса, я обернулся и поглядел на заколоченные наглухо двери домов и на скатанные брезентовые палатки.
Я проскользнул в самую последнюю на пирсе телефонную будку и, чертыхаясь, поискал в кармане мелочь, выданную мне Генри. Бросил монетку в щель и стал набирать номер, полученный в редакции «Януса».
— Четыре-пять-пять-пять, — набрал я, повторяя цифры шепотом, и стал ждать.
В эту минуту вдруг лопнул изношенный ремешок моих микки-маусовых часов. Часы упали на пол будки. Кляня все на свете, я поднял их и бросил на полочку под телефоном. А сам приложил ухо к трубке. Где-то далеко, на другом конце, раздавались телефонные звонки.
Я оставил трубку висеть, вышел из будки и постоял, закрыв глаза, прислушиваясь. Сначала я слышал только громкий рев прибоя под ногами. Такой, что содрогались доски. Потом он затих, и я, напрягая уши, вдруг услышал…
Вдали, примерно на середине пирса, звонил телефон.
«Совпадение? — подумал я. — Телефоны вольны звонить где угодно и в любое время. Но что, если звонит тот, чей номер я набрал?»
Сунув голову в будку, я схватил болтающуюся трубку и повесил ее на место.
Телефон в отдалении, в продуваемой ветром темноте, перестал звонить.
Что, конечно, еще ничего не доказывало.
Я снова опустил монету и снова набрал номер.
Глубоко вздохнул и…
Телефон в стеклянной будке-гробике, удаленный от меня на половину светового года, зазвонил снова.
Я так и подскочил, у меня даже грудь сдавило. Глаза расширились, и я глубоко втянул в себя холодный воздух.
Я не стал вешать трубку. Выйдя из будки, я ждал — вдруг кто-то выскочит из ночных закоулков, из мокрых палаток, из старого аттракциона «Сбей молочную бутылку». Может же выбежать кто-то, кто, как я, ждет звонка. Кто-то, кто вроде меня готов выскочить в два часа ночи под дождь, чтобы услышать голос из Мехико-Сити, где светит солнце, где жизнь все еще жива, кипит и, кажется, никогда не умрет. Кто-то…
Пирс тонул в темноте. Ни одного освещенного окна. Из палаток ни шороха. А телефон звонил. Волны прибоя перекатывались под настилом пирса, будто искали, кто бы ответил. А телефон звонил и звонил. Чтобы заткнуть ему глотку, мне хотелось самому побежать туда, схватить треклятую трубку и ответить.
«Господи! — думал я. — Надо забрать монету. Надо…»
И вдруг свершилось.
Блеснул луч света и тут же погас. Там, напротив телефонной будки, что-то шевельнулось. А телефон звонил. Продолжал звонить. И кто-то, стоя в темноте, внимательно к нему прислушивался. Я увидел, как задвигалось что-то белое, и понял — тот, кто там стоит, осторожно осматривает пирс, вглядывается, ищет.
Я замер.
Телефон звонил. Наконец тень зашевелилась, обернулась, прислушиваясь. Телефон звонил. Вдруг тень пустилась бежать через дорогу.
Я влетел в будку и схватил трубку как раз вовремя.
Щелк.
Я слышал дыхание на том конце провода. Наконец мужской голос произнес:
— Да?
«Боже, — подумал я. — Тот самый голос! Я слышал его час назад, когда звонил из Голливуда».
«Кто-то, кто любил тебя давным-давно».
Видимо, я произнес это вслух.
На том конце провода с шумом вздохнули, втянули в легкие воздух, и наступила долгая пауза — там ждали.
— Да?
Будто мне выстрелили в ухо, а потом в сердце.
На сей раз я узнал этот голос.
— О боже! — прохрипел я. — Это вы.
Мои слова прострелили ему голову. Он стал задыхаться, я услышал, как он с трудом перевел дыхание.
— Будьте вы прокляты! — закричал он. — Будьте вы трижды прокляты!
Он не стал вешать трубку. Он просто выпустил ее, раскалившуюся от его дыхания, из рук. Она звякнула и заплясала, будто повешенный на веревке. Я услышал, как поспешно удаляются шаги.
