Павел Шестаков - Остановка
— Нет, я просил наших.
— Так вы знаете, откуда звонили?
— Из автомата.
— То есть?..
— Вот именно, — подтвердил он, — кто, не знаем, но степень ее умственного расстройства ты явно преувеличил.
— Вижу. Что же делать?
Я ожидал в ответ что-нибудь вроде «считай себя свободным», но он подумал и сказал:
— Будь дома. Сможешь?
— Конечно.
Появился он часов в десять. Увидел меня, огорченного и озабоченного, и улыбнулся. Но улыбка не подбодрила меня, а раздражала. «Тоже мне, Джоконда в погонах!» По его улыбке нельзя было понять, хорошо идут дела или нет. Самурайская какая-то улыбка.
— Доброе утро!
— Чем же оно доброе?
— Погода чудесная.
Это было правдой. Гроза только что кончилась, и омытый ливнем город изменился на глазах, деревья сбросили пыль и открылись влажной, еще не тронутой осенней желтизной зеленью, в которой переливались, сверкали на солнце капли недавнего дождя.
Я посмотрел сверху на эту красоту и смягчился.
— Доброе…
— Отличная погода, самое время для прогулки, — продолжал Мазин, игнорируя мое волнение.
— Скажи еще, пикник!
— Я еду в Кузовлевку. Составишь компанию?
«Вот оно что! Это другое дело!»
— Еще бы!
В служебной «Волге» мы сели сзади. Водитель в штатском вел машину молча и умело. После недавнего автобуса казалось, что мы парим над асфальтом. Куда и выбоины подевались!
— Почему мы едем в Кузовлевку? Может быть, мальчик уже дома?
Я еще держался за последнюю надежду.
— Дома его нет, — ответил Мазин. — Я сам там был. Только что, — добавил он, хотя и ясно было, когда же еще!
— А если Ирина сказала неправду?
— Она сказала правду.
Мазин помолчал немного и добавил не совсем логично:
— Я не спрашивал… Она полностью угнетена ночным звонком.
Мне, конечно, хотелось знать больше, но смущал молчаливый водитель.
— Смотри! — вдруг показал он.
Вдоль дороги по недавней пашне, давя стерню огромными колесами, двигался мощный трактор. Двигался медленно, как всегда движется работающая машина, но тащил он за собой не привычный плуг. В землю уходили лезвия, похожие на лапы культиватора.
— Это и есть безотвальная вспашка? — спросил Игорь.
— Да, наверно.
— Первый раз вижу.
— У тебя другие дела.
— Дела-то другие, но знать хочется многое… Терпеть не могу, когда чувствую себя ослом. Говорят — ротор, а я думаю, что это такое?
— Ну, я уверен, и ты можешь сказать такое, о чем другие не знают.
— Могу… Слушай, почему человеку все знать хочется?
— Вчера Ирина отстаивала право на незнание.
— Иногда это выгодно. Тебе не показалось?
— Я стараюсь взглянуть шире. Меня эта семья задела.
— Чем?
— Древние говорили — судьба, рок, фатум. Звучало таинственно и снимало вопрос. Мы ищем причины и выводим следствия. Расчленяем и упрощаем проблему. Фатума нет, но вопрос…
— Остается?
— Стушевывается мнимой простотой. В самом деле! Как просто все началось. Школа. Обыкновенный класс. Дети как дети, и треугольник, каких, наверно, в каждой школе не сосчитать. Два мальчика и девочка. Все на виду. Один спортсмен, красив, другой тоже недурен, смышленый, не из середняков. И девочка не дура, одета к тому же. Любимица отца… Кстати, ты веришь в честных торговцев?
Мазин оторвал взгляд от поля, теперь совсем другого, еще не скошенного, по которому ветер гнал пшеничные волны.
— Нечестный торговец — это не торговец, а жулик.
— Ну, предположим. Однако ее папа мог обеспечить семью, ни разу не вступив в конфликт с уголовным кодексом. Все шло хорошо. Кончат школу, будут учиться. Остается выбрать, кто больше по сердцу. И тут случается такое, что влияет на выбор. Если хочешь, деформирует, делает его несвободным.
— Почему же несвободным?
— Ее связала жалость.
— А может быть, другое? Казалось, что жалеет, сочувствует, а было легкомыслие, тщеславие; самоуверенность и просто эгоистический расчет — осчастливлю, и будет мне вечно обязан?
— Подсознательно?
— Не много ли на подсознание сваливаем? Сначала подсознание, потом несознательность… А с несознательного и спрос не тот. Воспитывать нужно. И воспитываем, а Васька слушает да ест. Нет, брат, я за ответственность. За собственную ответственность человека за свои поступки.
— В принципе, конечно, в теории. А на практике самосознание только с горьким жизненным опытом приходит. Теперь Ирина дрянью себя называет. Это ж какой путь пройти нужно. От самолюбования до такой самокритики.
— Путь из отдельных шагов складывается.
— Ясно, ясно. И каждый объясним. Но какой из них фатальный?
— Не говори красиво! Диалектика и проще и сложнее. Каждый свою роль сыграл. Каждый шаг, каждый случай вплоть до конфликта с твоей Мариночкой. Все рано или поздно плюсуется и отзывается, и чем меньше ответственности, тем резче, хотя сами по себе обстоятельства жизни этой семьи почти рядовые.
— А ты?..
— Я думаю, в итоге к житейским коллизиям катализатор добавился.
— Катализатор? Подхлестнуло? Что?
— То, что в последнее время некоторых людей мутить сверх меры стало, — деньги.
— Да, катализатор бурный, согласен, хотя деньги у нас отнюдь не такой сезам, как на Западе. Попробуй, пойди с деньгами, купи, что тебе нужно. Почти наверняка вернешься с пустыми руками.
— Ну, тут ты не прав, — возразил Мазин. — Именно потому, что ни черта не купишь, деньги и обретают у нас особую ценность: вместо рядового инструмента купли-продажи становятся отмычкой, ключиком к людям. Цепочка «деньги — товар» усложняется: деньги — нужный человек, тогда уже товар. А к нужному человеку далеко не всегда прямой рубль ведет, тут тебе и вульгарная бутылка, и ловко сказанное лестное словцо, и услуга, все переплетается, и уже не один рубль, а как бы два действуют, причем честный рубль стоит меньше воровского. С честно заработанным рублем куда пойдешь? Только в магазин, а воровской обеспечивается связями, для него базы и прочие закрома открыты. Вот в чем загвоздка… Муж с честным рублем не мог, конечно, тягаться с дядь Саней, с его рублем-отмычкой.
— Катализатором?
— Именно.
— Ускорившим развал семьи на глазах у мальчишки? Мы, между прочим, любим повторять, что дети больше видят, чем мы думаем, а они не только видят, они страдают больше. Нам это понять не всегда дано. Мы лишь констатируем: «Воспринимают острее». Сказали и от боли отстранились. Наукообразно звучит и холодно. Острее, чем кто? Это, знаешь, как в анекдоте про алкаша, которому говорят: «Пить нужно меньше», а он вполне резонно в ответ: «Меньше, чем кто?»
Я спрашивал у Мазина, но обращался, по сути, к себе самому. Очередную картинку в воображении прокручивал.
Был день, когда Черновол постучал в двери к Михалевым после того, как долго не виделись, и время притупило былое соперничество, а старая дружба помнилась. Появился как друг, давно не дававший знать о себе, и по-дружески был встречен.
«Санька! Ты? Вот не ждали!».
«Не рады?»
«Что ты!»
Может быть, они обнялись с Михалевым; наверняка даже обнялись, а к Ирине он подошел улыбчиво и тоже обнял, но скорее прикоснулся деликатно — рукой к плечу, губами к щеке.
«Как живете?»
Конечно, сначала о маленьком.
«Нас трое теперь».
«Наслышан. Захватил кое-что по случаю. Показывайте наследника, показывайте! Хвалитесь!»
Маленький Толя сидел в ползунках в кроватке с какой-нибудь погремушкой, и сердечко его вряд ли подсказало, что с этим душистым красивым дядей горе пришло, и он доверчиво улыбнулся дяде.
«Здравствуй, юный Михалев. Держи палец».
И дядя протянул малышу указательный палец.
Тому бы укусить палец, а он сжал его своей пухлой младенческой ручкой, и все засмеялись одобрительно.
«Вот и познакомились! А теперь прости, пожалуйста, я недооценил твоей юности, пожалуй, мой подарок тебе еще рановат. Однако вырастешь, я думаю. А родители сберегут. Держите, Михалевы!»
И коробка с детской железной дорогой, разумеется, малышу пока не нужная, была передана на хранение.
«Виноват, своих не завел, плохо в детских возрастах ориентируюсь, — смеялся дядь Сань, — зато этому предмету все возрасты покорны».
Он поставил на стол бутылку с коньяком, марочным, конечно.
«Ну, Сашка! Богато живешь?»
«Смех! Ничтожный текстильщик. Швейник. Трусики, майки… В космос не летаем… Где уж нам уж…»
«Садись, садись за стол, текстильщик, сейчас Ира сообразит».
«Ирочка, только не суетись. Сама-то как? Еще лучше стала!»
«Папу недавно похоронили, Саня».
«Слышал и это. Большой был человек, большой».
«Его в городе уважали».
«Помянуть нужно».
«Не чокайтесь!»
Я представил себе эту сценку, молодых людей за столом, знающих, что при поминках нельзя сдвигать рюмки, и подумал, как вдруг распространились ненужные и нелепые обычаи, приметы. С серьезнейшим видом предостерегаем — с левой не наливай! — а подлинное старое, доброе, но требующее душевных усилий забыли, потому что золотой крестик носить на шее легко и модно, а вот нести крест на Голгофу кому охота? Да зачем на Голгофу — в аптеку сбегать за лекарством больной соседке старушке и то обуза. Ну, ладно…
