Павел Шестаков - Остановка
— Меня посадят…
Страшно не люблю лукавить, но что делать! Сказать, что я все знаю, еще хуже. Она снова заподозрит меня и замкнется. К счастью, Ирина сосредоточилась на себе и не видела моего смущения.
— Вопрос, кажется, еще рассматривается?
— Нет, теперь точка. Я созналась.
— В чем?
— Это я убила Александра. И не смотрите на меня так! — крикнула Ирина, хотя я вовсе не смотрел «так», потому что ждал ее слов, а имитировать ошеломление не умел, да и не собирался.
— Успокойтесь! Вы все время по-разному говорите.
— А вы не верите? Ладно, дело ваше, плевать! Вы же не следователь. Вам я про Толика. Я хочу, чтобы он жил, понимаете?
Откровенно говоря, я понятия не имел, какая опасность может угрожать Анатолию, но она полностью игнорировала мое непонимание.
— Я же не могу сказать… Да и говорить не о чем… бред. Но вам я скажу, потому что… Ну, не знаю, почему. Некому больше. Вы меня понимаете?
— Я понимаю только одно, вами движут материнские чувства…
В ответ Ирина взмахнула крыльями шарфа.
— Молчите! Какие материнские чувства? Мы же равные теперь, откуда у современной женщины особые чувства? Мы давно из наседок в кукушек превратились. Вы знаете, сколько младенцев бросают в роддомах?
— Это всегда было.
— Подбрасывали? Но тайно, потому что стыдились, а теперь равноправие. Если мужчины бросают своих детей…
— Перестаньте!
— … то и мы не хотим быть самками. Такой век! Детей уже зачинают в пробирках… А мы… мы имеем право жить свободно. Как вы. И хуже вас. Почему мы должны быть лучше? Почему? Толя больше любил отца. Ну и что? Я дрянь, по-вашему?
Теперь я был озадачен по-настоящему.
— Зачем вы так?
— А как иначе? Конечно, дрянь. Но не так это просто. Сначала бывает ошибка, а потом все остальное. Ну, вы спросите, а почему я вышла за Михалева? А я не знаю, почему. Может быть, потому, что меня так воспитали. Я думала, что могу все решать сама. И я хотела решать. Был выбор. За мной бегали мальчишки, я могла предпочесть или отвергнуть, вы понимаете? Но когда пришлось выбирать, оказалась дурой. Сначала дурой, а дрянью уже потом.
Ирина вдруг поднялась, я не знаю зачем, наверно, хотела достать бутылку, однако к шкафу не пошла и снова села.
— Нужно было выбрать Саньку, но Борис был в беде, и я выбрала его. А ведь когда выбираешь человека в беде, то выбираешь ответственность? Правда?
Это была правда истинная.
— А я-то думала, осчастливлю его — и все! То есть я ничего не думала… Отец вроде бы понимал, но я же была его любимица… Да и что он мог сделать, если я решила?.. Ну, свадьба и все прочее. По-современному. Я доказала свою любовь до свадьбы. Это-то самое легкое, А потом нужно жить. А как? Конечно, по-моему, раз я осчастливила. А откуда я знаю, как по-моему? Вот и получилось, по-моему значит как все. Ну, чтобы все было. Так ведь теперь живут, правда?
— Живут…
— А это мог Санька, а Борис не мог… Мне нужно было за Саньку выходить. Он бы воровал, а я жила нормально. И я бы не была дрянь. Мы были бы одинаковые. Понимаете? Вы понимаете разницу? С Санькой и С Борисом какая разница?
— Кажется, да.
— Ну вот! Я знала, вы поймете, хоть вы и не знаете жизни. Только не обижайтесь. Ну что вы знаете? Литературу? Выдумки? Читаете всю жизнь книжки и думаете, что это в самом деле? «Передо мной явилась ты»? А зачем она явилась, а? Явилась — не запылилась. А дальше что? Вон Анна Каренина всем жизнь погубила. И старику мужу, и Вронскому, а дети? Вы думали? А вы про нее — жертва, жертва… Дрянь она, а не жертва.
Ирина замолчала, может быть, ожидая моих возражений, но я ведь слушать пришел, а не спорить.
— Нечего сказать? А если и я такая? Если и меня муж не устраивает? Но я же не та Анна, я двадцатый век-фокс. Я сама кого угодно под паровоз толкнуть могу, понимаете?
Она часто повторяла этот вопрос, и я соглашался, хотя далеко не все понимал из ее рассказа, если только эту рвущуюся, скачущую речь можно было назвать рассказом. Но на этот раз я не кивнул согласно, а спросил:
— И в воду толкнуть можете?
— Что?
Ирина будто на стену наткнулась, хотя вопрос мой, как казалось, только завершал ход ее мыслей.
— Что? А… вы про это. Я же написала, созналась. Нет, я про свою жизнь. Про жизнь вообще. Вы же жизни не знаете.
— Вы уже говорили. Какая же она, по-вашему?
— Все есть, и всем не хватает — вот какая, понимаете?
— Не всем, — возразил я.
— Не всем?
Она будто удивилась, подумала и сказала:
— Ну, пусть не всем, но не они музыку заказывают.
— Если в ресторане, то не они, верно.
Мне вспомнились слова: «Ущербное вечно терзаемо голодом, и оттого всегда стремится и движется, оно одно в мире действует».
Словно подслушав их, Ирина откликнулась:
— Хочешь жить — умей крутиться.
— Белка в колесе тоже крутится.
— И правильно делает. Все про нее знают. А не умеешь… Михалев не мог и не хотел и докрутился, — заключила она непроизвольным каламбуром. — А что я могла сделать? Вы понимаете, когда человек с каждым днем все больше чужой? Понимаете? Он чужой, а ты получаешься дрянь.
Наступила пауза.
— Хочется выпить, — призналась Ирина, — но нельзя, я написала следователю, все написала, не хочу, чтобы от меня водкой несло, когда забирать приедут.
Я посочувствовал невольно.
— Сегодня вас никто не тронет.
— Откуда вы знаете?
— Поздно уже, — уклонился я.
— А ночью?
— Разве вы такая преступница?
— Значит, ночью не возьмут? Жаль.
Черт побери, но в этом абсурдном заявлении мне послышалось подлинное сожаление.
— Послушайте! Вы отдаете себе отчет?.. Что вы говорите? Скажите прямо — разве вы убили этого человека?
— Я все написала.
— Что?
— Я его ненавидела. Он испортил всю нашу жизнь.
— Мне показалось, что жизнь не сложилась по вашей вине, — возразил я, поддавшись раздражению.
— По моей? Женщина всегда виновата. И муж считал, что я виновата, а почему?
— Я только повторил, что слышал.
— У меня тяжелое состояние. Я говорила о сложных отношениях.
— Закон разберется в ваших отношениях.
— Закон этим заниматься не будет. Для закона важно, кто толкнул.
— Вы?
— Я! Я! А кто же еще? Кто? Толкнула, и он утонул.
— Это еще не убийство. Вы хотели его смерти?
— И сейчас хочу.
— А в тюрьму зачем? У вас же сын! Да что вы, в самом деле! Вы же разумно рассуждали прошлый раз. Вы хотели уберечь мальчика, а теперь что делаете?
Я разгорячился, а Ирина вроде замерла, смотрела широко открытыми глазами, не моргая.
— Вы ничего не поняли, — произнесла она как-то нараспев.
— Понял, главное понял. Вы думаете только о себе.
— Ха! Женщина должна только о других думать, да?
— Женщина, как и все люди, должна иметь чувство ответственности. А вы то радоваться хотите, то страдать, то это вам подавай, то другое. И все по собственному желанию.
— А как вы думаете? Разве человек может думать не о себе?
— Представьте.
Короткий смешок перешел в хохот. Снова запахло истерикой.
— Что с вами?
— Ха-ха-ха!..
— У вас полностью расстроены нервы.
— Вы такой смешной.
— Неужели?
— А вы сами не видите?
— Не замечал.
— Как же не замечали, если все знаете? А я могу не все? Я имею право?
— Не знать?
— Просто знать, что я ничего не знаю.
— Ну, это Сократ.
— Да прекратите вы книжные примеры! Цитаты! Классики! Вы от себя сказать что-нибудь можете? Что вы можете? Внушать, что нас ждет мир и счастье?
— Такого я не говорил, да и классики не все оптимисты, однако мир как-никак больше сорока лет…
— Читала, слышала… А толку что? На чем он держится? На страхе? На гнилой ниточке? А если кто-то дернет, оборвет? Кому жить надоело. Кому плевать на все это человечество. Если кнопка, или ключ там, или пульт, черт его знает что, в руки такого человека попадет?..
— Какого?
— Да хотя бы, как я!
— Вы это серьезно? Вы могли бы взорвать мир? Землю?
Ирина махнула рукой.
— Откуда я знаю… У меня же нет кнопки под рукой. Но иногда хочется.
— Не бросайтесь такими словами. Даже сгоряча. К тому же этот ключ не так уж просто пустить в ход.
— Теплоход огромный потопить тоже непросто, а встретились два барана, стукнулись лбами и потопили. Как я Саню. Короче, скажите вашим друзьям, пусть забирают меня.
— Вы хотите искупить вину?
«Старый дурак!»
Это не было произнесено, но я услышал слова почти ясно, прочитал их на лице и уловил презрение, которое было в них вложено. Но, выпалив мысленно свой заряд, Ирина взяла себя в руки и заговорила со мной нарочито спокойно, как говорят с несмышленым ребенком.
— Никакой вины я за собой не чувствую. Он нам столько горя принес, что я виновата только перед своими. А он заслужил, но государство-то по-своему смотрит. Ему кто толкнул нужен. Вот, пожалуйста, я толкнула. Пусть берут. Мне под замком спокойнее будет. Они же мне мстить хотят!
