Барбара Вайн - Львиная стража
– Сандор, а кто был самой красивой? – сказал я.
Он улыбнулся и несколько мгновений молчал. А потом продолжил историю о трех богинях, каждая из которых считала себя самой красивой, о том, как они нашли парня по имени Парис и попросили его рассудить их. Каждая пообещала вознаградить его, если он выберет именно ее, но Афродита, богиня любви и красоты, в награду предложила ему в жены самую красивую в мире женщину, вот он и выбрал ее.
– А я думал, что самая красивая женщина – это богиня, – сказал я. – Как их могло быть две?
– Та, которую пообещали Парису, была самой красивой из смертных, – сказал Сандор. – Смертная – это значит, что она могла умереть. А богини не умирают. На сегодня все, завтра у нас следующий этап.
* * *Я купил для нас два капюшона с дырками для глаз и рта. Сандор говорит, что они похожи на те, что носили ку-клукс-клановцы. Только наши из черной ткани. Я купил их в магазине приколов в одном из городков, через который мы проезжали на пути к соловьиному лесу. В том магазине была куча потрясающих вещичек; я мог бы провести там много часов, разглядывая маски кошек и собак, костюмы скелетов, руки, отрубленные по запястье, фиолетовые родимые пятна, которые следовало клеить на лицо, зеленые и красные контактные линзы, которые должны были менять цвет глаз. Кроме масок я еще купил игрушечный пистолет. Продавец назвал его репликой, точной копией «кольта», но так быть не могло, потому что он стоил всего два двадцать пять.
Перед отъездом, до того как мы выписались из «Георга» и Сандор расплатился карточкой «Американ экспресс», я позвонил Гарнету. Сандор написал, что я должен говорить. Гарнет был груб, но этого, думаю, и следовало ожидать. Я получил удовольствие, когда сказал ему, что нам нужна Принцесса. Во-первых, я ничего против него не имел, он обычный трудяга, как я, он не купается в золоте, как те, на кого он работает, и мне было приятно дать ему понять, что его переживания скоро закончатся и он сможет получить назад своего ребенка. Другая причина состояла в том, что это было очень драматично – объявить ему наши требования и положить трубку. Как в телевизоре, когда последние слова произносятся перед рекламой. Пока крутят ролики про «Персил» и «Педигри», ты сидишь на краешке стула и гадаешь, что человек, произнесший эти слова, сделает дальше.
Я сказал Гарнету, что Джессика несчастна, потому что так написал на листке Сандор, но на самом деле она еще спала, когда мы приехали в соловьиный лес. Она спала уже пятнадцать часов. Я не хотел ее будить. Я не в том смысле, что хотел, чтобы она умерла или чтобы с ней еще что-то случилось, просто, пока она спала, я был избавлен от необходимости разговаривать с нею или смотреть ей в глаза.
Тилли сказала, что ее тошнит от роли няньки и что пусть ее кто-нибудь сменит. Она хотела глотнуть свежего воздуха и на несколько часов получить свободу. Так что я вел кемпер, а Сандор сидел внутри с Джессикой, Тилли же забрала «Кавальер». Мы ехали на восток, в сторону моря. Нужно было найти новое укромное местечко вдали от дорог, новый клочок леса. Его нашла Тилли примерно через пятнадцать миль.
Это был хвойный лес, он тянулся на многие мили. Я проехал по песчаной дороге и остановил кемпер на открытом клочке, образовавшемся после того, как ветер повалил деревья. К этому времени Джессика уже проснулась. Когда я поднялся по ступенькам и открыл дверь, предварительно надев капюшон, она уже просила у Сандора попить. Я нашел в холодильнике банку спрайта и, открыв ее, подал ей.
У нее слипались глаза, казалось, она с трудом поднимает веки. Я не знал, что ей сказать, и опять почувствовал себя озадаченным, когда она поблагодарила меня за питье. Тилли и Сандор ушли: она – сделать прическу, выпить кофе и пройтись по магазинам; Сандор – подыскать для нас новую гостиницу и позвонить Гарнету. Я остался один с Джессикой. Мне это не понравилось, но деваться было некуда. А вот что мне действительно понравилось бы, так это взять ножницы Тилли и подровнять ей волосы так, чтобы они выглядели прилично, а не драными, как их оставила Тилли. Но я представил, что она почувствует, когда я подойду к ней с ножницами в руке – не увидит ли она во мне человека в маске и с оружием, а? А ведь это и в самом деле будет человек в маске и с оружием.
Она не заговаривала со мной, не смотрела на меня. Если она хоть раз и плакала с тех пор, как Тилли привела ее в кемпер, я не видел. С открытой кроватью казалось, что кемпер забит кроватями. Джессика устроилась на том краю, что был ближе к стене. Она сидела привалившись к стене и кулаками терла глаза. Неумытая, с волосами, торчащими клочьями, в мятой и сбившейся одежде, она выглядела ужасно. Неожиданно убрала руки от лица и сказала:
– Можно мне в туалет?
Я кивнул и показал, куда идти. Я знал: я ни под каким видом не должен снимать капюшон, и все же я отдал бы все за то, чтобы снять его и чтобы она меня таким не видела. Пока она была в крохотном туалете кемпера, я убрал белье с кровати и застелил ее. Вокруг стало опрятнее, к тому же нам было где сидеть. В кемпере имелся такой же стол, как в купе поезда. Я нашел нарезанный хлеб, маргарин «Флора» и немного какого-то джема без сахара, который, как я полагал, входил в диету Тилли. Сломай лед, убеждал я себя, заговори с ней, скажи что-нибудь. Да что это со мной, почему я боюсь? Да, мне страшно – говорить с семилетним ребенком?
Она вышла. Я сказал:
– Если хочешь, завтрак на столе.
Хлеб удостоился взгляда, а я – кивка. И тут я увидел, что она боится слишком близко подходить ко мне. Я подвинул к ней бумажную тарелку – у Тилли были только бумажные. Девочка взяла ломтик хлеба, намазала на него «Флору», а джем без сахара мазать не стала. Наверное, она поступила мудро. Она взяла тарелку и села как можно дальше от меня. Думаю, никого никогда в жизни не боялись так, как меня, а это, полагаю, что-нибудь да значит.
Она не произнесла ни слова, пока не доела хлеб и не допила спрайт. Потом заговорила в манере, которая показалась мне совершенно не характерной для семилетнего ребенка:
– Вы друзья моей мамы?
– Что? – сказал я. – В каком смысле?
– Я имею в виду, что вы привезли меня сюда, чтобы передать моей маме?
Я совсем ничего не понял, но решил, что ей станет легче, если я назову ее по имени.
– Джессика, – сказал я, – прости, но я не понимаю, о чем ты говоришь. Я не знаю твою маму. Твоя мама с твоим папой в Джаредз, так?
Она помотала головой:
– Они развелись. Я думала, вы привезли меня сюда, потому что мама хотела забрать меня у папы. Видите ли, папа Изабель так и сделал. Он подговорил кого-то украсть Изабель и отвезти ее во Францию, где он жил, и ее маме пришлось возвращать ее, а на это ушло много времени и денег, но она все равно вернула ее. – Она не могла видеть по моему лицу, что я ничего не понимаю, но, вероятно, почувствовала это. – Изабель – девочка, с которой я знакома, из школы, из другой моей школы. Я думала, моя мама поручила вам то же самое, что папа Изабель – тем людям.
– Нет, – сказал я, – нет, ничего такого нам не поручали.
Через минуту, подумал я, она спросит меня, зачем мы привезли ее сюда, и если не из-за мамы, то зачем. Но Джессика не спросила. Она сказала:
– Что мне можно делать?
– Пардон?
– Здесь скучно, нечего делать. Есть что-нибудь, что я могла бы почитать?
Были остатки от вчерашней «Дейли миррор», в которую мы завернули ее волосы. Тилли любит читать не больше моего. Джессика сказала:
– Ну, а есть ручки и что-нибудь, на чем можно порисовать?
Я пошарил вокруг и нашел два листа писчей бумаги с логотипом гостиницы «Георг» наверху – вероятно, Тилли стащила их со стола в нашем номере. На подоконнике над раковиной лежала красная шариковая ручка. Джессика села на скамью у стены, положила бумагу на стол и принялась рисовать. Рисовала она не очень умело, сразу было видно, что художник из нее не получится. Люди у нее состояли из палочек, либо из большой и маленькой «О» с торчащими паучьими ножками. Но я подумал, что мне удалось занять ее, и, значит, она будет сидеть тихо, а иначе она стала бы искать способ выбраться. Потом, исчиркав своими каракулями обе стороны обоих листов, она отложила ручку, откинулась к стене, свесила голову и сказала:
– А теперь я хочу домой.
Я не знал, что ей ответить. Я просто покачал головой. Я продолжал качать головой, словно это могло изменить ситуацию к лучшему.
– Пожалуйста, отвезите меня домой.
– Ты сможешь вернуться домой завтра, – сказал я, хотя не представлял, так это или нет.
Она начала плакать. Это было ужасно, это было так страшно, как будто наступил конец света, а помощь не приходила. Все, что случилось со мной, когда я был в ее возрасте или младше, будто бы вернулось ко мне, все ведра моих слез, все забытое – так я думал, но, как выяснилось, не до конца. Она некоторое время рыдала, потом легла лицом на скамью и еще немного поплакала. Я понял, что произошло: она старалась быть храброй, она пыталась быть сильной и для этого принялась рисовать, но ведь ей было всего семь.
