Барбара Вайн - Львиная стража
Обзор книги Барбара Вайн - Львиная стража
Барбара Вайн
Львиная стража
Barbara Vine
Gallowglass
© 1990 by Kingsmarkham Enterprises Ltd.
This edition published by arrangement with United Agents LLP and The Van Lear Agency LLC
© Павлычева М. Л., перевод на русский язык, 2014
© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2015
* * *Посвящается Пэт Кавана
Большая часть легших в основу этого романа сведений о похищениях людей в Италии почерпнута из «Бизнеса на похищениях людей» Марка Блеса и Роберта Лоу, «Пелхэм букс», 1987.
Глава 1
– Когда будешь в Риме, – сказал Сандор, – обязательно пройди по Виа Кондотти и взгляни на витрины. Это то место, где водятся деньги, а в витринах полно красивых вещей.
– А что это значит? – спросил я. – «Виа Кондотти», как это переводится?
– Улица Похищений.
– Серьезно? – сказал я. – Неужели это так переводится?
Он лишь рассмеялся в своей обычной манере. Затем продолжил свою историю, первую из рассказанных мне. Если у тебя магазин на Виа Кондотти, сказал он, значит, ты успешен, ты богат, витрина на самой модной улице Рима – это верный признак благосостояния.
Булгари, ювелиры, тоже там. Один из членов семейства Булгари был похищен в 1975 году и отпущен за выкуп в шестьсот пятьдесят тысяч фунтов. Ну, платили в итальянских деньгах, сказал Сандор, но сумму назвали в фунтах. Через восемь лет похитили еще двоих из этого семейства и выпустили после того, как за них заплатили один и три четверти миллиона фунтов. Если пойдешь дальше по улице, то придешь к Пьятелли. Они продают мужскую одежду. Барбару Пьятелли похитили и где-то держали почти год, прежде чем освободили за пятьсот тысяч фунтов.
На другой стороне – Пиранезо, парфюмер. Сандор спросил у меня, слышал ли я когда-нибудь о духах с таким названием. Я ответил, что нет, естественно, никогда не слышал о таком парфюме, не говоря уже о том, чтобы душиться им.
– Он тоже был похищен? – произнес я.
– Не он, его жена.
– И что с ней стало?
Голос Сандора зазвучал мечтательно, как будто в мыслях он был далеко-далеко.
– Дело было в конце Эры киднеппинга. Всего пять лет назад. Золотой век киднеппинга закончился – даже в Италии.
Я посмотрел на него, ожидая продолжения. Ведь это же не история, верно? Что-то вроде вступления, экскурса в прошлое… Это даже отдаленно не похоже на историю о сеньоре Санта-Анне, или о Личникоффе, когда есть начало и конец. Откуда-то я уже понял, что нельзя просить Сандора продолжать, если он не хочет, – ничего хорошего из этого не выйдет; я понял, что должен предоставить ему решать, когда ее рассказать. Возможно, он захочет продолжить, а может, никогда больше не упомянет о ней. Сандор прикурил сигарету и откинулся на подушку, полуприкрыв глаза. Я наблюдал за ним, уже три или четыре дня опьяненный любовью. Я ощущал внутри трепет своей любви, и когда я наблюдал за ним, этот трепет начинал бурлить и усиливался, как будто пытался вырваться через мой рот криком. Я прикрыл рот рукой и продолжил наблюдать.
На следующий день мы вышли в город. Наверное, это был первый раз, когда Сандор решил прогуляться со мной, показать мне город, в котором я родился, но который никогда не видел. Мы поехали на метро, чтобы я снова освоился в этом виде транспорта, и я видел, как Сандор смотрит на меня, проверяя, в порядке ли я. Оксфорд-стрит и снег, кружащийся на ветру, таящий на теплом тротуаре.
– Совсем не Виа Кондотти, – сказал он.
Я не знаю, что он имеет в виду. Здесь много магазинов и людей. Возможно, Сандор имел в виду деньги – вокруг ощущался голод до вещей, но не до денег, на которые их можно купить. Мы зашли в большой универмаг. Там по запаху можно было найти отдел, где продаются духи, пудра, кремы и прочие штучки такого рода. Наверное, представил я, так ощущаешь себя в каком-нибудь незнакомом месте, когда идешь к тропическому саду, но еще не видишь его. Сандор подвел меня к прилавку, где все имело название «Князь Пиранезо». С одной стороны были товары для женщин, с другой – для мужчин. Девушка с хрустальным флаконом в руке брызнула духами на меня и на Сандора, и тот, к моему величайшему изумлению, кажется, не выразил недовольства и не рассердился. Он даже поднес запястье к лицу, понюхал и растянул губы в слабой улыбке.
Продукция для женщин была выполнена в бледно-голубой цветовой гамме, для мужчин – в красной. Такие дорогущие притирания нельзя переводить на лицо, их нужно есть. Изображений князя нигде не было, только моделей – девушек и одного молодого человека, который показался мне похожим на Сандора. Когда я сказал ему об этом, он нахмурился и покачал головой. То, к чему он привлек мое внимание, представляло собой крохотную фотографию в золотой овальной рамке. Фотография – девушка с густыми золотистыми волосами, собранными в высокую прическу и украшенными нитками жемчуга, – помещалась на крышке большой пудреницы. Сандор буквально ткнул меня носом в нее, чтобы я мог получше рассмотреть снимок.
Мы пробыли там так долго, что девушка с хрустальным флаконом обрызгала нас духами снова, однако на этот раз Сандор проявил недовольство. И нахмурился.
– Пошли, малыш Джо, – сказал он мне. – Пока хватит.
Я уже почти неделю жил в номере Сандора в «Шепардз-Буш», когда все это случилось. Это дало мне пищу для размышлений на вечер, пока он читал. Именно тогда у меня вошло в привычку размышлять о прошедшем дне и, возможно, о предыдущем и критически оценивать то, что произошло за день, и то, чему Сандор научил меня. Кроме того, я узнавал новые слова и прокручивал их в голове. Довольно большая комната с двуспальной кроватью, со стулом и со штуковиной, называемой chaise-longue[1], находилась на верхнем этаже здания. Сейчас, рассказывая о том времени, я думаю, что chaise-longue было первым новым словом, которому меня научил Сандор. Что-то вроде канапе, очень жесткое и неудобное, со спинкой, похожей на раздутое изголовье кровати, – вот что такое chaise-longue. Мне пришлось спать на нем первые несколько дней, но после того, как я провел с ним неделю, идя на мелкие уступки, Сандор, лежа на кровати, сказал:
– Можешь перебраться сюда, ко мне.
Я спал на краешке, чтобы не касаться его ночью. Я бы с радостью прикасался к нему по ночам, просто обнимал бы, без вольностей, без секса. Это стало бы для меня счастьем, но это было невозможно. Один раз я нечаянно прижался к нему. Он тут же проснулся и начал говорить ужасные вещи; его обвинения ранили меня в самое сердце, а потом он ударил меня по лицу, сначала по одной щеке, потом по другой, причем сильно, как прикладом ружья. Думаю, мое подсознание держит воспоминания о тех словах и тех ударах в боевой готовности, чтобы по ночам, если мое тело слабеет от сна и желания, у меня в голове начинал звучать набат, будил мои мышцы, и они прогоняли желания.
К этому времени я уже понял, что испытываю к Сандору. Это была, естественно, благодарность и восхищение тем, как он выглядит и как говорит. Но еще была и любовь. Я чувствовал, что всю жизнь искал кого-то, на кого можно было бы обратить свою любовь, что этот некто всегда ждал меня и что он – Сандор. Конечно, я любил и до сих пор люблю Тилли, хотя не виделся с нею много месяцев, но то, как я люблю Сандора – пусть это прозвучит дико, потому что он всего на два года старше меня, – в общем, думаю, так ребенок любит своего отца. Дома с Мамой и Папой мы не говорили о любви, это слово не произносилось. Говорили, что человек тебе «приятен», или он «нравится», или, в крайних случаях, по выражению Мамы, «вызывает глубокую привязанность», но о любви речи не было. Думаю, они считали, что «любовь» – это нечто, связанное с сексом, а секс для них был тем, чем занимаются в темноте или используют как объект для шуток.
Гораздо труднее понять, что Сандор видит во мне. В настоящий момент у меня нет желания думать о тех главных вещах, которые превратили меня в то, что я есть, и в первую очередь о том, от чего меня спас Сандор, но мне совсем не трудно признаться себе в том, что у меня нет образования, которым можно было бы хвастаться, нет знаменитых предков, и, если уж совсем честно, мне нечего дать другим. То есть нечего предложить. У меня есть только любовь, но вряд ли это то, что нужно Сандору. Возможно, дело в моей глубокой привязанности – Мамины слова – и в моей готовности подчиняться ему. Или, возможно, ему нужен слуга. Я, конечно, обязан ему жизнью, потому что в тот раз он спас мне жизнь и объяснил, что это значит: принадлежать ему и делать все, что он говорит.
В последний раз Сандор велел мне отрастить бороду. Не помню, сказал он об этом до того, как рассказал следующую историю, или после. Думаю, это не имеет значения. В то время я воспринял это как пример способности Сандора читать мои мысли. Меня слегка смущала необходимость бриться одноразовым станком «Бик», такой оранжевой пластмассовой штуковиной, продававшейся в упаковке по десять штук. Сандор же брился прадедушкиной опасной бритвой и делал это очень элегантно и ловко. Как будто давал мне лазейку.
