Барбара Вайн - Львиная стража
– Я никогда не носил бороды, – сказал я.
– Тем более есть повод отрастить, малыш Джо, – сказал он.
У меня внутри разливается тепло, когда он называет меня вот так. Никто никогда меня так не называл. Я не малыш, я такого же роста, как он, почти шесть футов[2], но его обращение очень похоже на отеческое, так обращаются к сыну. Я пошел взглянуть на себя в зеркало.
Я очень тощий и длинноногий. Редиска с ножками, говорит Сандор, – довольно забавная ассоциация. У меня такие же темные волосы, как у него, но жидкие и вьющиеся, не густые, прямые и блестящие, как у него. Да и кожа у меня слишком бледная для такого цвета волос. У меня бледно-голубые глаза под покрасневшими веками, и Сандор говорит, что я «скорбный и хрупкий», так в Библии описывается одна женщина. Не очень лестно такое слышать, но я знаю, что отнюдь не красив. Длинная такая жердь с длинной шеей – вот как я выгляжу.
Я стал бриться с тринадцати лет, четырнадцать лет назад. Однажды Папа привел меня в ванную и плотно закрыл за нами дверь, как будто собирался показать мне нечто неприличное. Он дал мне один из этих одноразовых станков и сказал, что с завтрашнего утра пора начинать бриться. Я ни разу не подверг сомнению его слова, просто стал бриться каждый день, хотя моему голому лицу с маленьким подбородком хоть какая-то растительность пошла бы на пользу. Должно быть, прошла неделя после того, как я выбросил свою бритву, и сейчас у меня на подбородке, щеках и верхней губе уже выросла темная шерсть. Хотя шерсть – это у животных; с бородой я, думаю, стал больше походить на человека.
После князя Пиранезо было еще три истории: одна о том, как прятали драгоценности ганноверской короны после прихода пруссаков, еще одна – о пожилой паре, у которой была обезьянья лапка, они загадали на ней желание и оживили своего умершего сына, но из страха не впустили его[3]. Еще Сандор рассказал мне о сеньоре Санта-Анне. Она была женой диктатора Мексики, и однажды, когда она в сопровождении фрейлины и ливрейных лакеев выехала из дома в карете, на нее напали бандиты.
– Что значит ливрейный? – сказал я.
– Лакей в богато украшенной униформе, – сказал Сандор, – и в напудренном парике, полагаю.
Бандиты хотели отомстить генералу Санта-Анне, поэтому они заставили даму и ее людей, в том числе лакеев-дуралеев, раздеться и голыми ехать в Мехико. Они не причинили им вреда, просто заставили раздеться. Генерал так разозлился, что объявил награду за голову главаря – он хотел положить ее к ногам жены. Но главаря так и не поймали, зато пострадали сотни невинных людей, которых казнили через отрубание головы.
Жестокая история, правда? У Сандора все истории такие, полны мрачных событий и боли, и при этом захватывающие. Прошло четыре дня, и я задался вопросом: а будет ли еще одна? Интересно, спросил я себя, услышу ли я продолжение о Риме, и об улице Похищений, и о князе. На ужин у нас была еда из индийского ресторана и бутылка красного vino, и Сандор лежал на кровати и читал книгу под названием «Золотая ветвь»[4] какого-то там сэра Джеймса. Он накрылся старой розовато-серой простыней. Вы когда-нибудь замечали, что, когда шторы, покрывала и прочие вещи в таких местах, как меблированные комнаты «Шепардз-Буш», старятся, они всегда приобретают вот такой цвет? Наверное, это от пыли, и от некачественной стирки, и от солнечного света, и снова от пыли. Друг Тилли, Брайан, тот, который был в Индии, рассказывал мне, что розовато-серый – это цвет ковриков у нищих.
У Сандора было удивительное лицо, такое не забудешь. Один раз увидишь Сандора и больше ни на кого смотреть не захочешь. Во всяком случае, я так чувствую. Он не отличался привлекательностью. Вы тут же спрашиваете: если он не привлекателен, то что я подразумеваю под привлекательностью? Именно это я и подразумеваю. Большой рот с полными губами, большой нос, отвисшие и слишком впалые для человека, не достигшего тридцати лет, щеки, запавшие карие глаза – я таких темных никогда не видел, – тяжелая и чисто выбритая нижняя челюсть, похожая на острое лезвие. Это лицо становится прекрасным, когда он улыбается, особенно когда он улыбается именно тебе, а в последнее время Сандор мне улыбался очень часто. Волосы у него короткие, очень темные и густые, и одна прядь ниспадает ему на лоб. У него удивительной красоты руки, с длинными и тонкими пальцами, но не похожие на женские, потому что суставы крупные, а подушечки плоские.
Он отложил книгу, раскрытую, положил ее обложкой вверх, потому что никогда не пользуется закладками. А вот Мама вкладывала закладки даже в журналы, представляете? Сандор просто положил раскрытую книгу на пол, с улыбкой посмотрел на меня и сказал, что настало время рассказать мне часть той истории, которую он начал рассказывать, но так и не закончил.
– Пусть это будет нашим сериалом, – сказал он. – Нашей мыльной оперой, если хочешь; она будет напоминать тебе о том, чего тебе недостает.
Он знает, что мне недостает телевизора, хотя я никогда об этом не говорил, – просто упоминал, что привык смотреть телик. Именно это я и сказал ему, когда он спросил, чем я занимался. А что еще я мог сказать? Но истории мне тоже нравятся, даже больше, а сидя рядом с ним, я воспринимаю их как сказки на ночь. Сандор не мог рассказывать без сигареты. Это мне тоже нравится, хотя я не люблю их запах, потому что точно так же пахло, когда отец – мне тогда было три или четыре – закурил сигарету, а потом подозвал меня к себе и усадил на колено. Сандор затягивался очень глубоко, поэтому дым долго выходил из его рта, и казалось, что он никогда его не выдохнет и дым останется внутри, и он будет выдыхать огонь и серу.
Сандор откинул голову на стену – у кровати не было изголовья – и закрыл глаза. Улыбка исчезла с его губ.
– Князь, – сказал он, – был стар, когда началась наша история. В ней он у нас будет Принцем.
Я уже научился определять, когда он хочет, чтобы я задал вопрос.
– Что значит стар?
– Мы молоды, – сказал Сандор, и я понял, что эти слова доставили ему массу удовольствия. Он словно просмаковал эти слова. – Мы молоды, малыш Джо. Я хочу оставаться молодым вечно, а ты? – Я не ответил; я никогда об этом не думал, просто жил, и, по моему разумению, этого было достаточно. – Он был стар не только по нашим меркам, а по общим. Он был дважды женат. С одной женой он развелся, а другая умерла. У него были внуки, и к тому моменту они тоже были в преклонном возрасте. Таком, что вполне могли сойти за родителей Принцессы.
– Какой принцессы? – сказал я.
– Она была красивейшей женщиной в мире. – Сандор посмотрел на меня, как будто ожидая от меня возражений. Я просто кивнул. – А еще она была обычной маленькой девочкой, – сказал он, – вернее, была ею до поры до времени. Она родилась в деревушке на берегу моря. Ты хочешь спросить, в Италии ли, – но нет, не в Италии. Здесь, в Англии. Она была англичанкой. Когда князь Барнаба ди Пиранезо впервые увидел ее, она была знаменитой моделью, и ее лицо было на обложках всех журналов, хотя ей исполнилось всего двадцать два. А ему – шестьдесят восемь, но он был очень богат. Ты когда-нибудь слышал о ящерице-ядозубе, малыш Джо?
– Кажется, – сказал я, – это было в передаче о природе по телику.
Мой ответ вызвал у него смех.
– Тогда ты помнишь ее чешуйчатую морду, крохотные выпуклые глазки и жирное тело с розово-черными бородавками. Она очень красиво называется на латыни, эта ящерица. Heloderma horridum. Наш Принц выглядел именно, как H. Horridum, но Принцесса все равно вышла за него. Это тот же случай, что с Красавицей и Чудовищем, только это чудовище никогда не превратилось в прекрасного юного принца. Он уже был принцем – ведь он носил титул князя, – а для превращения, видишь ли, нужно нечто большее, чем женитьба. Предполагается, что нужна любовь, но я думаю, что там ее не было.
– Именно ее и похитили? – сказал я.
– О да, но пока ее еще не похитили. До этого еще несколько лет. – Сандор прикурил еще одну сигарету и несколько мгновений молчал. Я решил, что это конец первой серии, поэтому для меня стало почти шоком, когда он снова заговорил, на этот раз каким-то резким, грубым голосом. – У них было три дома. Один в Париже. Еще у них была большая квартира в Риме и дом на тосканских холмах недалеко от Флоренции. Принцу уже было семьдесят, у него сдавало сердце, но он все еще являлся большим боссом в бизнесе. Все еще был председателем – или как называется эта должность в парфюмерной империи Пиранезо – и имел офисы в Риме и Флоренции и магазины в Лондоне, Нью-Йорке, Париже, Амстердаме и один, естественно, на Виа Кондотти, на улице Похищений. Он находился там, в Риме, когда все случилось, когда ее похитили.
