Елена Арсеньева - Безумное танго
«Он меня задавит здесь, – мелькнуло в голове. – Убьет, и никто никогда… до следующей весны…»
В закоулке ужасно воняло кошачьей мочой, и Фаине Павловне вдруг в самом деле стало страшно: нет ничего ужаснее, чем окончить жизнь в таком мерзком месте, в одиночестве, видя перед собой только глаза убийцы, который наслаждается твоей агонией. «Он сумасшедший, он маньяк!» – мелькнула мысль, и Фаина Павловна, подстегнутая страхом, нашла в себе силы поднять бессильно болтающиеся руки и вцепиться в лацканы пиджака своего мучителя, нашла силы снова закричать:
– Отпустите меня, вы, убийца!
По его телу прошла судорога – такая сильная, что Фаина Павловна почувствовала ее своим телом, как если бы это был разряд электрического тока.
– Убийца, говоришь? – прошипел он сквозь зубы, и в то же мгновение Фаина Павловна ощутила его руки на своем горле. Странно – первая мысль была о том, что руки у него потные и очень горячие, ну прямо-таки раскаленные, будто у человека температура, ну а собственное горло показалось ледяным, как если бы она уже была трупом – остывшим трупом!
Из груди вырвался хрип, она схватилась за его пальцы и попыталась разжать их, но напрасно: у него была мертвая хватка, поистине мертвая!
– Ну а теперь, – шепнул он ей в самое ухо, обдав горячим, щекочущим дыханием, – теперь ты меня узнала, да? Я хочу, чтобы ты знала, от чьих рук подыхаешь, сука, подлая сука!
Она только хрипела, все еще пытаясь разжать его руки, глядя в темноту вытаращенными глазами. Впрочем, почему в темноту? В глазах кружились огненные колеса, рассыпая вокруг разноцветные искры, только освещали они не этот поганый, зловонный закуток, в котором притаилась смерть, а какие-то не менее темные и зловонные болота, едва поросшие чахлой серо-коричневой травкой – нет, мхом, это был мох… Ей отчего-то непременно надо было пройти по болотине, хотя сердце сводило судорогами страха и нечем было дышать, причем Фаина Павловна отлично знала, что на другом, невидимом берегу будет еще хуже, там в ее горящих, разрывающихся от боли легких вообще не останется ни глотка, ни полглоточка, ни капли воздуха, тогда ложись и помирай, – и все-таки она дрожащей ногой сделала первый шаг на зыбкую, чуть видную кочку, которая сразу же пошла под ногой куда-то вниз…
И в следующее мгновение огненные колеса погасли, болото исчезло вместе с серым туманом, скрывавшим дальний страшный берег, Фаина Павловна с силой ударилась спиной о что-то твердое – и сползла на землю, потому что ноги ее не держали. Она сидела, ощупывая грудь неживыми, вялыми руками, как бы пытаясь найти некие знаки, удостоверяющие, что это тело еще принадлежит ее душе, что они пока еще неразделимы.
Да, вот… длинный ряд фальшивых пуговичек из речного жемчуга на блузке, вот платочек, торчащий из нагрудного кармана жакета (Фаина Павловна, как всегда, слегка оцарапалась о его жесткий, кружевной, крахмальный краешек), вот цепочка на шее… а больше ничего, и нет этих страшных рук, которые только что пытались убить ее, давили, душили, как если бы она была какой-нибудь тварью, заслуживающей этой страшной, одинокой смерти!
Она взвизгнула в новом приливе нерассуждающего ужаса и разрыдалась, со всхлипом вбирая в себя зловонный аромат этого местечка. Кошачья вонища казалась ей сейчас восхитительной, это был хоть и дрянной, но воздух, и она согласилась бы дышать им всю оставшуюся жизнь, только бы дышать, дышать, дышать!..
Слезы ручьями лились из глаз, и вдруг Фаина Павловна поймала себя на том, что достала из кармана жакета платок (не тот, накрахмаленный, он торчал из нагрудного кармашка просто для красоты, отлично гармонируя с новой нежной блузкой цвета само, у нее к каждой блузке был соответственно подобранный платочек) и вытирает им слезы – осторожно, стараясь не размазать текущую с ресниц тушь, а главное, не тереть сильно под глазами, дабы не нажить новых морщин на нижних нежных веках.
Она еще раз глубоко, с содроганием вздохнула, но это был как бы последний выдох страха. Ее острые глаза, успевшие привыкнуть к темноте, обшарили закуток, и Фаина Павловна обнаружила, что она здесь одна. Впрочем, она уже давно догадалась, что ее мучитель ушел, то ли испугавшись чего-то, то ли одумавшись.
«Маньяк, проклятый маньяк!»
Фаина Павловна с трудом поднялась на ноги – и ахнула, ощутив, что по ногам ползет противная теплая жижа. Она и не заметила, как… Ну, еще бы, натерпеться такого страха, тут не только описаешься, но и обделаешься по уши!
Она выругалась вполголоса, сквозь зубы, потом еще раз – так грязно, как только могла. Ненависть просто-таки разрывала сердце, Фаине Павловне пришлось зажать его руками, чтобы утихомирить боль. На миг показалось, что если бы кто-то всемогущий появился сейчас перед ней и предложил отдать жизнь за то, чтобы «ночной гость» испытал те же мучения, через которые только что прошла она, Фаина Павловна согласилась бы, – однако она тут же пренебрежительно усмехнулась и пожатием плеч отогнала от себя все эти глупости.
Ничего! Есть другие способы его достать!
Придерживаясь за стену, она сделала шаг, затем другой. В туфлях противно захлюпало, и Фаина Павловна снова люто скрежетнула зубами. Если ее кто-нибудь сейчас увидит… Эта старая дура Лавочкина из первой квартиры имеет привычку чуть не до утра сидеть у окна, под прикрытием своих красных гераней, пялясь во двор бессонными восьмидесятилетними глазами. Может быть, она даже видела, как на Фаину Павловну напали. Хотя нет – в таком случае уже минимум половина милицейских сил города сновала бы по двору, ибо у Лавочкиной, кроме сидения у окна, было еще одно любимое занятие: надо или не надо, звонить по всем телефонам, начинающимся с нуля – 01, 02 и 03.
Стараясь держаться прямо и помнить, что в темноте не видно состояния ее костюма, она дошла до подъезда и на ощупь набрала цифры кодового замка. Лампочка на крыльце давным-давно перегорела, и ни у кого не находилось ни времени, ни желания ее заменить. Фаина Павловна, каждый вечер мысленно покрывавшая проклятиями человеческую черствость и жадность (сама она в прошлый раз меняла лампочку за свой счет и совершенно резонно считала, что настал черед других жильцов), сейчас поблагодарила своих нерасторопных соседей.
Выходя из лифта, она вдруг ощутила прилив жуткого, панического страха: а что, если этот поганый маньяк подкарауливает ее на площадке?! Но там, к счастью, никого не было.
Руки у Фаины Павловны тряслись, она не сразу попала ключами в скважину, возилась так долго, что потом, когда пошла звонить и отключать сигнализацию, девица, дежурившая на телефоне, обругала ее за медлительность:
– Мы к вам уже машину отправили!
Только милиции ей сейчас и не хватало.
– Отзовите вашу машину, – мрачно посоветовала Фаина Павловна. – У меня тут замок заело, бывает.
– Ладно, – согласилась дежурная, – сейчас отзовем.
Но еще несколько минут Фаина Павловна с дрожью прислушивалась: не раздастся ли грозный звонок в дверь? Нет, объяснение с кем бы то ни было по какому бы то ни было поводу не входило сейчас в ее планы! Разве что с одним человеком…
Она замочила юбку в «Ариэле», ну а жакетик вроде не очень пострадал, можно просто почистить – и все. Беда, что нежнейшая блузка пропиталась острым запахом пота, прямо-таки звериным каким-то. Фаина Павловна сперва принюхивалась, удивляясь: вроде бы от ее мучителя не пахло ничем, кроме какой-то туалетной воды – это было смешно и страшно одновременно, надушенный убийца! – а потом вдруг поняла, что это разит ее собственным потом, это она так взмокла от страха, что начала испускать отвратительный, козлиный запах!
Это было последней каплей в чаше ее ярости. С отвращением затолкав блузку в мыльную воду, Фаина Павловна, как была, голая, ринулась к телефону и набрала номер, по которому звонила только раз, но который по ряду причин прочно врезался ей в память.
– Да-а? – отозвался протяжный женский голос, при звуке которого у Фаины Павловны свело челюсти от ненависти, но она все-таки смогла выдавить:
– Здравствуйте, Белла Михайловна. Это… Фаина Малютина. Помните такую?
– О, да-ра-гая, – со своим отвратительным, протяжным акцентом пропела женщина, которая на самом деле была никакая не Белла, а вообще Бюль-Бюль Мусатовна, то есть Соловей Мусатовна, и, наверное, она однажды решила, что лучше покончить с собой или назваться Беллой, чем выставлять себя на посмешище. – О да-ра-гая, как же я ра-да, как же ра-да слышать вас! Как вы поживаете, да-ра-гая, без-цен-ная наша?
«Ах ты, сучка усатая!»
