Даниил Корецкий - Настоящее имя
Да. Лобан многое вспомнил. Каждое «да» сопровождалось тяжелым, как молот, ударом. В темноте пустыря лицо мужика казалось ужасающей маской смерти. Да. Да. Да. Лобан каждый раз падал в грязь, и каждый раз он его поднимал, и снова спрашивал. «А помнишь?..» Да! Да!.. Лобан давно распростился с собственными яйцами и почками, свободно болтались перебитые ребра, от дикой боли он несколько раз обоссал штаны и чуть не перекусил надвое язык. Да!! Да!!..
Но он хотел жить. Без языка, без почек, без яиц. Только жить. Он умолял.
А мужик казался таким же спокойным, как и вначале, он не орал и не дышал в лицо. Он размеренно выколачивал из Лобана жизнь, как пыль из ковра. Сам Лобан делал это много раз, но тогда он отнимал жизнь у других, а рядом одобрительно гудели дружки. Теперь жизнь по каплям забирали у него. Рядом никого не было, братва осталась далеко, Догоняйло отдает концы под мусорными баками, здесь только пустырь, луна и забитые сваи… И свежий чистый воздух, которым не надышишься…
— Не убивай… не надо, пожалуйста… — прохрипел Лобан, чувствуя, что ещё удар, и — все, конец, кранты. — Я больше никогда не буду. Я лучше отсижу сколько надо… Только оставь…
Мужик полез в карман. Лобан сжался. Но тот достал картонную пачку, извлек сигарету, бросил в рот, поднес зажигалку… Но не прикурил. Бросил короткий взгляд на бесформенное тело, пожевал сигарету.
— Ну и как? Тебе понравилось трахать мою жену? Что молчишь? Отвечай! Отвечай, а то хуже будет! И правду!
Каждому ясно, что правильного ответа тут не дашь. Да страшного мужика и не интересовал правильный ответ — его устраивал любой. И Лобан был не в том состоянии, чтобы выбирать, какое слово лучше.
— Да…
— Громче! Понравилось?!
— Да. Понравилось.
Мужик вздохнул, наклонился, одной рукой взялся за окровавленный подбородок, второй за затылок.
— Не надо! Не на…
Резкий рывок, хруст шейных позвонков и Дмитрий Лобанов перестал существовать на этом свете. Он лежал на животе, но лицо смотрело вверх, прямо на желтую луну.
Фокин вытер испачканную руку о куртку убитого, выпрямился, щелкнул зажигалкой. Но поднести огонек к сигарете не мог: сильно дрожали руки.
— Ладно, потерплю еще, — тихо сказал он и выплюнул изжеванную сигарету на изуродованный труп. — Осталось достать заказчика…
* * *Фокин был возбужден и испытывал острый голод. Домой идти не хотелось. Он вспомнил, что «Козерог» работает до трех часов и, остановив такси, отправился туда.
В небольшом помещении никого не было, пахло сигаретами и перестоявшей пищей. Блондинка Лиза собирала со столиков зеленые скатерти, аккуратно встряхивала и складывала пополам. Увидев Фокина, она удивленно улыбнулась.
— О-о-о, как вы сегодня поздно… Наверное со службы?
— Да, — кивнул тот. — Покормишь?
Улыбка изменилась — стала приветливой и доброжелательной. Так улыбаются своим. И действительно: раньше она только догадывалась, что он из Конторы, а сейчас спросила и получила ответ. Обстановка расположенности и доверительности возникла сама собой.
— Чанахи, жульен, салаты не советую — уже перекисли с утра… А вот свежих эскалопов могу поджарить. Есть зеленый горошек, маринованные грибочки…
— Давай, — ещё раз кивнул Фокин. — Мяса побольше. И водки грамм триста. Прямо сейчас…
Пока Лиза стряпала и накрывала на стол, Фокин вдруг вспомнил, что после Татарина он тоже остро испытал голод, и после Маза разыгрался зверский аппетит…
Потом он жадно ел мясо, пил водку, ложкой отправлял в рот сладковатый горошек и скользкие острые грибы, и снова ел мясо…
Через некоторое время к нему подсела Лиза, она причесалась, обновила полустертый карандашный контур вокруг глаз, освежила помаду на тонких губах.
— Выпьешь? — не дожидаясь ответа, Фокин плеснул водки во вторую рюмку.
Лиза, не жеманясь, выпила.
— Можно? — и тоже, не дожидаясь ответа, закусила горошком из его ложки, посмотрела внимательно. Глаза у неё были прозрачными и откровенными.
— У тебя что-то не в порядке?
— С чего ты взяла?
Пряный аромат её духов с трудом пробивался сквозь запахи кухни и застоявшийся табачный дух.
Она пожала плечами.
— Чувствую. От тебя веет напряжением. И злостью.
— Да нет, все нормально…
Он машинально поискал сигареты и с недоумением вытащил из кармана смятый ворох стодолларовых бумажек. Брезгливо отбросил, комок перелетел через стол и упал Лизе на колени.
— Что это?
— Это тебе.
— Мне? — удивилась барменша и привычно пересчитала купюры, складывая их портретом в одну сторону.
— Ого! Восемьсот баксов! За что?
— Просто так, — буркнул Фокин. — Дай ещё водки.
— Сейчас, — сказала Лиза и встала. — Только дверь закрою…
Фокин проводил её взглядом, осмотрел обтянутые короткой юбкой бедра, чуть кривоватые ноги в черных колготках и открытых домашних шлепанцах и понял, что аппетит у него проснулся не только на еду.
В половине третьего ночи он с набитым свининой, грибами и зеленым горошком желудком, прямо на полу остервенело таранил теплую, будто наскоро подогретую лизину промежность, словно задался целью прикончить податливую смазливую блондинку, которая лежала под ним, подогнув к подбородку беззащитные колени и вытаращив очумелые глаза. Она разделась до пояса снизу и сейчас голые ноги резко контрастировали со строгой белой блузкой, «черной бабочкой» и официальной именной табличкой, наполовину прижатой мягким, с синими прожилками бедром.
Фокин старался не думать о Наташе. Но если стараешься о чем — то не думать, это никогда не получится. Он почти воочию видел ее: подавленную транквилизаторами, апатичную, с потухшим взглядом. Странное дело: чем дальше он мстит за её боль и унижение, тем больше отдаляется от нее. С каждым трупом. С каждым погружением в чужую плоть. Вдруг он поймал себя на мысли, что после происшедшего и наташкина плоть стала чужой.
Ему больше не хотелось ложиться с ней в постель, снимать белье, гладить тело, лаская самые потаенные закоулки… Потому что там побывали грязные и мерзкие твари, оставившие свою слюну, сперму, микрочастицы кожи и волосы на территории, где мог оставлять все это только он сам. Осквернение святыни! Эта мысль доминирует, она превратилась в идефикс, недаром след от скотча вокруг губ воспринимался им как засос от поцелуев этих скотов… Эффект отчуждения — вот как это называется. Избавиться от него очень не просто, даже с помощью психиатров. Те говорят, что надо уничтожить причину — ту закорючечку в мозгу, которая все это и вызывает. Но забраться в мозг невозможно, и он уничтожает первопричину — выкорчевывает из реального мира виновников происшедшего зла. Это куда более радикально, но и это не приносит результатов, во всяком случае пока. А может и не принесет вовсе!
Лиза начала смеяться — вначале тихо, потом все громче и заливистей. Руками она упиралась ему в грудь, нащупав растопыренными ладошками твердый прямоугольник удостоверения в кармане и ремни пистолетной сбруи. Вначале он подумал, что она смеется над ним, над его полной расконспирацией и испытал сильнейшее раздражение.
— Ты что? Ну! Что смешного?!
— Мне… хорошо… — выдохнула она.
Фокин уже рассмотрел искаженное оргазмом лицо и понял, что ошибся, но раздражение нейтрализовало возбуждение, он почувствовал запах её ног и пыл его безвозвратно пропал. Лиза добросовестно пыталась поправить дело: раскидывалась на столе в позе, подходящей для гинекологического осмотра, тут же соскакивала и опускалась на колени, умело работая то рукой, то языком, когда её усилия давали некоторый результат разворачивалась и перегибалась через стойку, растягиваясь в полушпагате, становилась на четвереньки на пол…
— Ну что? Как ты хочешь? Так? Или так? — с придыханием повторяла она.
Лиза старательно предлагала имеющийся товар. Фокин ошалел от калейдоскопа распахнутой красно-шерстяной промежности, приглашающе распущенных ягодиц, белых, слегка волосатых ног с бледными пятками, жадных чувственных губ… Но почему-то все это утратило для него сексуальный смысл и напоминало то ли медицинское освидетельствование, то ли анатомический театр. Бессмысленная и бесплодная возня продолжалась до утра и закончилась ничем.
В шесть часов усталый, невыспавшийся и злой, Фокин подходил к Большому дому. Темно, улицы пусты, лишь фонари отражаются в мелких весенних лужах. Слипались глаза, болела голова, на щеках чернела и отвратительно скрипела под пальцами щетина, во рту — будто кошки нагадили, влажно и липко в трусах, ныли яйца, как после школьной вечеринки с поцелуями и обжиманиями. Бр-р-р… Он был противен сам себе! Больше всего хотелось добраться до кабинета, побриться, почистить зубы, сменить белье на чистое из «тревожного чемоданчика», выпить кофе с таблеткой американского аспирина, посидеть с закрытыми глазами, а может и вздремнуть до начала работы…
