Ирина Боур - Слёзы Рублёвки
— а потом не выдержал сам, выхватил её из воды — Боже, какими сильными казались его руки! — и понёс в спальню… а она отбивалась, понарошку, впрочем… визжала… и он бросил её, мокрую, мыльную, на постель… и она, она… Она готова была раствориться в нём! А его растворить в себе…
Настя опрокинула в горло ликёр. Черт, не надо бы так. И напиток не того пошиба, и манеры — что за манеры? Словно мужичок какой…
Пена розово мерцала в свете напольных ламп. Анастасия обычно не любила их — свет снизу набрасывал всегда уродливые тени на тело и лица. Но сегодня сама не захотела включать верхний свет.
Сегодня он резал глаза.
Мерцание пены отражалось на потолке, отчего вся атмосфера становилась тягуче-волнующей и завораживающей. Когда они купили этот дом, Витя самолично диктовал, как обустроить ванную. 'Мы что тут с тобой, мыться собираемся? — делая большие глаза, отвечал он на её сомнения, не будет ли во всем этом больше кича, нежели романтики. — Помыться надо — в баню сходишь. Или — на кухне. В раковине. Не графья. А здесь атмосфера должна быть такой, чтобы мысль была не о чистоте… Далеко не о чистоте', - многозначительно добавлял он.
Витька…
Настя вновь потянулась за 'Бейлизом'. А вот стакан она поставила явно неудачно. Сверкнув розовым и белым, он, задетый толстым брюхом бутылки, полетел вниз.
Настя молча посмотрела на осколки. Упади он прямо на ворсистый коврик, ничего, наверное, и не было бы. Но стакан по пути налетел на кафельный выступ и разбрызгался внизу на десятки тёмных и светлых искорок.
Теперь будешь вылезать — поранишься…
Витька…
Она задумчиво протянула руку к самому большому осколку. Часть донышка и часть бока. Бок острый. Словно обнажил клык…
А ведь завтра может и не быть никакого боя, пришла вдруг в голову отстранённая мысль. В этом мерцающем пятнышке на границе реальности может всё и остаться. Ни дальнейших мыслей, ни будущих слов, ни необходимых действий.
Ни боли.
Именно сейчас, когда сегодняшнее кажется уже немножко ненастоящим, как будто уже и не бывшим… Сейчас, когда звенящее, режущее, пилящее завтра ещё не пришло. Сейчас, когда нет ничего… и сделать так, чтобы не было ничего.
Чтобы навсегда осталось это 'сейчас'…
Она с каким-то даже восторгом это себе представила. В розовой воде, в розовой пене розовым дымом раскручивается кровь… Дым этот одновременно набухает и расползается, делая воду все розовее и розовее. И им обеим хорошо и тепло — Анастасии и воде. И они обнимают друг друга. И проникают друг в друга, и растворяются друг в друге. И вокруг тихо и тепло, и так будет всегда…
Анастасия подняла левую руку и поднесла осколок к запястью…
2.
Она не помнила, как вернулась домой.
Точнее, сознание фиксировало что происходило. Но это происходящее прокручивалось в мозгу, словно плохой фильм, не оставляя ни следа, ни памяти.
Прошло мимо, как к её машине бежали азартные и злые гаишники. И как их азарт и злость сменились на растерянность, когда в злостном нарушителе, только что мчавшемся по Кутузовскому, не обращая внимания на скорость и знаки, они обнаружили воющую от отчаяния, почти невменяемую женщину. У которой бесполезно что-то выяснять, с которой невозможно разговаривать, ругаться. Потому что она не реагирует ни на вопросы, ни на команды, ни на окрики. И лишь подвывает на одной режущей сердце ноте: 'Он бросил меня… Он бросил меня…'
Мимо прошло, как её выводили из машины, пересаживали на заднее сиденье милицейского автомобиля, как у неё проверяли документы, что-то спрашивали, чем-то интересовались, искали что-то в сумочке…
Она не замечала, как кто-то из милицейских сочувственно обращался к ней, как предлагал своим оставить её в покое. Как другой кто-то возражал, напирая на то, что дамочка сейчас не в состоянии вообще ничего делать, не говоря уж о том, чтобы вести машину…
Краем сознания отметила лишь, что приехал Антон, о чём-то долго говорил с самым главным из милиционеров.
Она безучастно кивала в ответ на какие-то предложения, отстранённо, словно вися сама над собой, наблюдала, как Антон пересаживал её в свою машину, как один из гаишников сначала отдал, а потом снова забрал у неё ключи, как машина развернулась через осевую и полетела назад, в сторону Рублёвки, а за ней один из милиционеров вел её 'мерсик'…
Как охранник открывал ворота в их проулочек, как он странно смотрел на неё, с непонятной смесью сочувствия, любопытства и злорадства во взгляде…
Настя не воспринимала ничего. В голове крутилась лишь одна фраза мужа: 'Нет. Не надо приезжать. Я не один'.
И было ясно, с кем это он — не один…
* * *
Дом был пуст и тих. И тёмен. Даже чёрен.
Няню она отпустила сама — к той приезжали какие-то родственники в Москву, отпросилась на вечер, обещая, что в будущем отработает. Анастасия не возражала: почему бы и не потетёшкать Максимку самой, когда муж в командировке, и в огромном пустом доме всё равно остаётся только коротать время…
В командировке!
Гос-споди-и!..
А про Максимку-то она и забыла! Всё забыла! Даже сына!
Настя сделала знак Антону оставаться внизу, а сама споро взбежала наверх, в детскую. Подошла к кроватке.
Младенец тихонько и тепло сопел в своём бело-крахмальном коконе, распространяя вокруг себя безмятежность и бесконечность покоя. Одну лапку он всё-таки выпростал из-под края пеленки. Максимка категорически не желал спать, как все младенцы — с ручками вдоль тела. Он всё время норовил вытащить свои кулачки наружу, сквозь ту единственную дырочку, которая образовывалась меж одеяльцем и шеей. И вид у него получался комичный и решительный одновременно. С характером растёт парень, ой, с характером!
Анастасия прошла в спальню.
Всё было обычно, привычно. Родно.
Родной запах. Немного от её парфюма, немного от чистого белья.
И от Вити. Тот, что она так любила: его любимый лосьон, который придавал ему аромат мужественности.
Этой мужественностью и пахло.
Или, может быть, она сама себе это внушила?
А как пахнет настоящая мужественность? Запахом чужой женщины?
Она снова представила мужа… как это принято говорить, 'в объятьях посторонней'. С мазохистским сладострастием вообразила, как Витя медленно расстегивает пуговицы на блузке… Почему блузке, может, та ещё в чем?.. Нет, в блузке, с пуговицами, которые он расстёгивает… Как это бывало у них. Расстёгивает медленно, словно немного издеваясь над страстью, которая уже требует кинуть своё тело в эти уверенные руки. Издевается, одновременно целуя глаза, губы, шею… спускается вниз, к ямочке между ключицами, ещё ниже…
Она помотала головой, желая выгнать навязчивое видение. Ибо дальше чередой понеслись образы, способные свести с ума. Образы, в которых странным образом совмещались нежные глаза Вити с его такими завораживающими пушистыми ресницами. Его плечи, о которые так хочется тереться щекой. Его руки, находящие на твоём теле звоночки, от которых сладко замирает, а потом трепещет всё внутри… -
— и картины голой шлюхи, что закидывает на него ноги, извивает под ним своё похотливое тело, заводит в себя его…
Настя застонала от омерзения.
Захотелось вымыться. Очиститься от всего этого, от всей этой мерзости, от этих грязных мыслей и образов. Отчего-то решилось, что из ванны она выйдет обновлённой, оставившей нынешнюю ночь за порогом, словно кучу грязного белья…
Надо только выставить этого доктора. Собраться, подтянуться, сделать вид, что вернулась в норму. Выпить с ним бокал коньяка, обманув эти внимательные глаза и притворившись желающей уснуть. Не поверит? Да нет, как-то против вероятия она и в самом деле почувствовала себя успокоившейся. Собранной. Пусть звонит завтра с утра. А сегодня ей надо побыть одной…
В ванной разделась, с неким новым, отстранённым интересом рассматривая в зеркальных плитках своё тело. Пыталась словно прицениться к себе, как приценивался бы мужчина.
Что не так?
Мужики, понятно, от природы существа животные. На новую самку их тянет всегда, чисто биологически. И если жена дурна, толста, некрасива — её шансы удержать мужчину очевидно уменьшаются.
Но она-то, она же ещё вполне ничего. Даже после рождения сына грудь не обвисла, всё такая же упругая. Великовата ещё — ну, так она же Максимку кормит. Врачи говорят, что чем дольше кормишь, тем малыш здоровее расти будет. И всё равно — это все та же грудь. Та, которая, по словам Вити, так сводила его с ума…
Живот плоский, даже ложбинка видна между мышцами пресса. Живот она специально подтянула после родов, упражнениями на тренажёре.
Бёдра — спасибо массажистке — как у молодой, без следов целлюлита.
Она повернулась — да, и зад вполне себе на уровне, не стыдно. И талия в норме, достаточно узкая по сравнению с широкими бедрами. Сохранила тот, по словам мужа, гитарный изгиб, куда так и тянет положить руку. Чтобы заиграть сумасшедшую мелодию страсти, добавлял он.
