Николай Веревочкин - Гроза с заячьим хвостиком
У человека неизбалованного этот стол мог вызвать лишь одну мысль: нажраться бы от пуза и можно помирать.
Однако Гроза с омерзением скользнул взглядом по живому натюрморту, по этому произведению искусства, которое должно быть варварски уничтожено в ближайшие часы.
- Убрать, - сказал инспектор.
В кладбищенской гнетущей тишине без звона исчезли бутылки. Присутствующие за столом были тертыми калачами и понимали, какой это нехороший знак, когда вышестоящий гость отказывается от угощения. "Совсем озверел Гроза", - подумал ласковый сопровождающий, внутренне содрогаясь.
А Гроза, поднявшись над столом и указуя перстом на горы изобилия, зловещим, яростным шепотом спросил:
- Хотел бы я знать, за чей счет это все?
Мертвая тишина была ему ответом.
Поросенок и барашек перестали улыбаться.
"Все, - холодея, подумал ласковый сопровождающий, - завтра для синеозерцев наступит последний день Помпеи".
***
- Синеозерка, - промолвил шофер.
Товарищ Браев поднял тяжелые веки. Его мучил жестокий приступ морской болезни - следствие изнуряюще-медленной езды по бездорожью.
Он внимательно осмотрел степной простор и не обнаружил признаков человеческого жилья.
Шофер молча показал пальцем в небо.
Над ними одинокий домашний голубь отрабатывал фигуры высшего пилотажа.
Машины остановились у чахлого березового колка, истоптанного домашним скотом, обильно заваленного бытовым и производственным хламом. Ветви тщедушных деревьев были добросовестно оборваны любителями парной бани.
Участники экспедиции разбрелись по степному оазису с благородной целью полива лесонасаждений, кроме водителя грузовика, который, не изменяя многолетней привычке, оросил задний скат своей машины.
После чего товарищ Браев пожал мужественную руку милиционера, пропыленного, как внутренность пылесоса.
- Отдыхай.
Милиционер козырнул и на бешеной скорости, как молодой жеребец, с которого сняли путы, помчался к далекому горизонту. "И какой же милиционер не любит быстрой езды", - с одобрением подумал товарищ Браев.
Со штабеля кирпича был сдернут брезентовый полог, и взору товарища Браева предстала печальная картина.
Оставив в березовом колку половину кирпича, экспедиция со скоростью, предписанной похоронным процессиям, двинулась к конечной цели своего утомительного путешествия.
***
В Синеозерске Грозы не было.
В Синеозерске вообще никого не было. Окна домов были закрыты ставнями, собаки не лаяли.
- Товарищ Гроза отбыли в передовое хозяйство "Вперед к светлым вершинам", - проинформировал тихий человек в руководящем здании, тщетно пытавшийся унять дергающуюся в нервном тике щеку, - когда будут, не сообщили.
- Какие, к черту, вершины в степи, - возмутился товарищ Браев.
Тихий человек скромно пожал плечами.
В кабинете директора совхоза "Вперед к светлым вершинам", куда к вечеру, переколов значительную часть алмазов из глины, прибыла экспедиция, трагически пахло валидолом.
На директоре не было лица, пиджака, галстука и ботинок.
На окружающую действительность он не реагировал. На вопросы не отвечал. Подперев волосатой рукой многодумную голову, рисовал на собственных приказах чертиков.
Секретарша, от которой также попахивало валидолом, держась рукой за могучую грудь и прерывисто дыша, повторяла:
- Ох, что тут было. Ох, что тут было...
Было что-то до того ужасное, что она не находила слов. Не было таких слов, чтобы описать, что тут было.
- Валидол-то остался? - спросил побледневший Браев.
- Весь день всей конторой пьем, - говорила секретарша, капая в стакан пахучую жидкость, - ох, что тут было, ох, что тут было... Главного зоотехника в больницу увезли. До утра доживет ли, - всхлипнула она, подавая стакан. - У главного бухгалтера преждевременные роды начались, агроном заявление по собственному желанию написал.
Товарищ Браев употребил лекарство и перевел дух.
- В живых-то кто остался?
- По отделениям разъехались. Указания товарища Грозы выполнять.
- Что - сердитый?
- Ох, сердитый, ох, сердитый...
- Где же теперь Гроза?
- Ох, в "Коммунизм" уехал, ох, в "Коммунизм", - сказала эта сердобольная женщина, жалея людей, живущих в "Коммунизме".
По обезлюдевшей улице центральной усадьбы печальная процессия двинулась в "Коммунизм".
Ничейный пес Шарик, любимец управленческого аппарата совхоза "Вперед к светлым вершинам", тоскливо смотрел ей вслед. Правый глаз пса дергался. От него тоже пахло валидолом.
***
У дорожного знака "До "Коммунизма" 3 км" "Волга" и грузовик с вечным кирпичом застряли в луже, размеры которой давали ей право быть отмеченной на топографических картах.
- Надо было объездной дорогой ехать, - сердито кричал водитель грузовика.
- Так кто ж его знал, - оправдывался водитель легковой.
Товарищ Браев бережно держал на коленях последний экземпляр из десяти вечных иноземных кирпичей, завернутый в лощеную бумагу.
Вволю пробуксовав и израсходовав весь запас горючего, они заснули сном отшельников посреди безбрежной лужи.
Проснувшись среди ночи, товарищ Браев увидел звезды над собой, звезды под собой и долго не мог сообразить, каким образом его персональная машина попала в космическое пространство. Душу грызла мучительная тоска по голубой планете и уютному кабинету.
Много испытаний пришлось перенести товарищу Браеву в погоне за неуловимым Грозой, всякий раз обнаруживая лишь теплые следы разгрома и заикающихся людей. Но такого ужаса, как в этот ночной час, он не испытывал.
Обширный круг по Синеозерскому району замкнулся. Но в райцентре он узнал, что товарищ Гроза вылетели самолетом в отдаленный район. Бросив на произвол судьбы грузовик, в кузове которого к этому времени не осталось ни одного целого кирпича, на максимально возможной скорости он рванул вслед за улетевшим самолетом.
Осунувшийся, небритый, он, судорожно сжимая кирпич, мрачно смотрел вниз. В глазах его появились сумасшедшие искорки маньяка. Изредка его губы шептали слова.
Водитель при этих словах потуплял глаза, как школьница, которой впервые объясняются в любви.
Самым ласковым из этих слов было: "С-с-с-скотина!"
Неясно было, кому адресовались эти слова.
***
Гроза не чувствовал себя вполне человеком, если вылет самолета, должного доставить его из области в Центр, не задерживался хотя бы на пятнадцать минут.
Обычно по итогам командировки он имел долгую беседу с глаза на глаз с Самим.
- Меня нет, - предупреждал в таких случаях Сам помощника.
- Гроза у Самого, - со значением передавалось из уст в уста.
Жизнь на управленческих этажах замирала. Номенклатурные кадры, состоящие сплошь из атеистов, молились Богу, как солдаты в последний день войны, переживающие мистический ужас перед шальной пулей.
Когда три черных птицы по зеленой волне наконец-то уносили Грозу в аэропорт, от коллективного вздоха облегчения в городе рождался веселый ветерок.
Грозу доставляли к притомившемуся от ожидания самолету. Открывался особый люк возле кабины пилотов, о существовании которого рядовые пассажиры и не подозревают. Областное начальство влюбленно улыбалось спине Грозы, медленно поднимающемуся по особому трапу...
И на этот раз, по расчетам Грозы, рейс должен быть задержан не менее чем на час. Долгий предстоял разговор.
Сам не поднялся навстречу Грозе.
Слушал в пол-уха.
Держался нейтрально.
Улыбался крайне редко и чрезвычайно неискренне.
То есть он всегда улыбался неискренне. Но вовремя. Прогнозируемо. На этот раз он улыбался тогда, когда не следовало.
Поведение Самого озадачивало и сбивало с толку. Он молчал, когда нужно было задать вопрос. Перебивал, не дослушав.
- Какое впечатление произвела на Вас товарищ Шпилько? - спросил как бы между прочим, хотя разговор об этом был еще впереди.
Что-то странное промелькнуло в интонации, в самой конструкции предложения.
Но Гроза рубанул сплеча:
- Вздорная баба...
Сам внимательно слушал, щурясь от дыма сигареты.
Заглянула секретарша:
- Васильев звонит. Соединить?
Сам кивнул.
Кто такой Васильев? Гроза лихорадочно перебрал в памяти вышестоящие кадры. Не было среди них Васильева. В животе тревожно забурчало. Из-за какого-то неноменклатурного Васильева Сам прервал беседу с ним, с Грозой.
Разговор шел о рыбалке.
Гроза убрал локти со стола.
Сам раскатисто захохотал, повернувшись к Грозе широкой спиной.
Гроза затушил едва надкуренную сигарету.
- Ну, так я тебя слушаю, - сказал Сам, черкая что-то для памяти в перекидном календаре, - развалила район, говоришь. Не доверил бы и ферму, говоришь?
- Полный провал с молоком, хоть саму дои, - напомнил Гроза шутку Самого.
Сам сурово взглянул на часы.
- На самолет не опоздаешь?
***
"Что произошло?" - мучительно думал Гроза, отмечая все новые и новые приметы тихого бунта. Ласковый, предупредительный человек, носивший за ним его папку в поездке по Синеозерскому району, сухо сказал:
