Вячеслав Барковский - Русский транзит 2
Игорь Сергеевич показал Юрьеву бумагу акт, где среди экспертов, которые должны были произвести различные исследования, был и Юрьев Анатолий Иванович, инженер-физик Многими экспертами, в том числе и его сослуживцем Седовым и завлабом Сысоевым, акт был уже подписан; оставалось две-три фамилии.
— Ну, вы прониклись важностью постав ленной задачи? — весело спросил его директор. — А посмотрите, какой уровень, какие все фамилии! Можно сказать, гордость советской науки! тут директор озадаченно хмыкнул, поскольку, во-первых, сии фамилии были известны лишь в институтской бухгалтерии и отделе кадров, а во-вторых, советской науки не существовало вот уже несколько лет.
И Юрьев проникся. Он даже дал себе слово завязать с выпивкой… на время. «Но почему все же я?» — недоумевал он В их институте работала масса квалифицированных сотрудников со степенями и безупречной репутацией, которые с готовностью и рвением выполнили бы это директорское задание, не сулившее ничего, кроме почета. Нет, все было весьма странно. С чего бы начальству так возлюбить его?
Когда Юрьев, озадаченный грандиозным предложением, вышел из кабинета директора, он столкнулся с Седовым, который явно караулил его у дверей приемной.
— Ну, как аудиенция? Ну и шмонит от тебя, Толя! — Печень не справляется с нагрузкой, вот и пахну.
— Ладно, пойдем ко мне, — сказал он Юрьеву и потащил его к себе в лабораторию.
— Выпьешь? — спросил Седов Юрьева, наливая в мензурку спирт. — Не боись, у меня ректификат.
— Пожалуй, нет. Мне надо новую жизнь начинать, со скрипом напряг волю Юрьев.
— Ну ты даешь, Толя! Молодец, хвалю! А я выпью.
— Ты что меня позвал, Седов? — спросил Юрьев коллегу, который, опрокинув себе в горло миллилитров тридцать спирта, сразу же сделал большой глоток чая из кружки и вкусно чмокнул губами.
— Во! Седов показал ему большой палец. Люблю, когда гидролиз проходит прямо в желудке… Да, Толя, даже пьем по науке, так сказать, согласно старику Менделееву. — Кровь ударила Седову в лицо, глаза его прослезились. Ну, что тебе посулили наверху за эту самую экспертизу? Только не говори, что за так работать будешь.
— Старикан намекнул на завлабство, но, возможно, что это чухня.
— Сам ты чухня… Мне вот он ничего не пообещал, зато спонсоры одарили. Видал? Седов показал Юрьеву доллары. — Три по сто, то есть триста. Хотели, чтобы я ответственно подошел к выполнению экспертных анализов. Во дают, можно подумать, что их доллары что-то изменят в показаниях аппаратуры! Я им так и сказал. А они говорят: конечно, конечно.
— А доллары-то за что?
— Не знаю. Говорю им, что ничего я в этом порошке не нашел, а они мне в ответ: конечно-конечно, спасибо-спасибо… и бабки в карман суют: примите за доблестный труд. Юрьев, такие люди за просто так бабки не дают. Такие скорей отнимают и бьют по башке А порошок-то чистый. Вот и сижу теперь, жду, когда они за деньгами своими вернутся. Боюсь тратить.
— Ты же сам говоришь, что по твоим параметрам порошок чистый?
— Чистый, Юрьев.
— Так зачем они тебе деньги дали, если ты и без денег им это определил бы?
— В том-то и дело. Толя. Поэтому, как видишь, я и сажусь на «кочергу». Все, ухожу в межзвездное пространство — от греха подальше. Вообще-то, надо бы еще с этим порошком повозиться. Не нравятся мне эти спонсоры…
Юрьев вышел от Седова, недоуменно пожимая плечами.
В тот же день он отнес часть порошка своему университетскому приятелю биологу Крестовскому: пусть биология попробует разобраться в нем или хотя бы намекнет, зачем прижимистые джентльмены выкладывают триста баксов за результат, который можно получить бесплатно?
Гамма-анализ веществе проведенный Юрьевым, показал незначительное превышение радиоактивного фона над предельно допустимым. Однако, согласно инструкциям, груз не проходил по этому показателю. Юрьев самым тщательным образом составил отчет о результатах исследования проб, написал свое заключение и передал его в дирекцию.
Игорь Сергеевич вновь вызвал Юрьева. Седовласый и царственный, он сидел на кожаном диванчике, широко, словно гордый буревестник, раскинув на спинке руки-крылья, окольцованные Перстнями желтого металла с турмалином и агатом. Рядом на столике остывал его кофе в фарфоровой чашке — душистый и густой.
Юрьев, почтительно вытянувшись в струнку у открытой двери директорского кабинета, ждал приглашения…
— Что вы там стоите, Анатолий Иванович? — с простодушной улыбкой сказал дирек тор. — Закрывайте дверь и присаживайтесь, — директор указал на шикарное кожаное кресло как раз напротив своего диванчика, — кофейку попьем. Вот, — указал он на чашечку с блюдцем без рисунка, — у нас все скромно, как в Европе Екатерина Алексеевна, принесите нам чего-нибудь.
Секретарша Игоря Сергеевича внесла на подносе непочатую бутылку коньяка, две рюмки и бутерброды Юрьев заметил, с какой собачьей тоской деректор стрельнул глазами по ее крутым формам, обтянутым джинсовой юбкой. Собачье в глазах Игоря Сергеевича совсем не вязалось с царственно-львиным во всем его благородном облике.
Улыбнувшись обалдевшему Юрьеву, Екатерина Алексеевна удалилась, увлекательно перекатывая литые округлости ниже сильной спины.
— Вы не против, Анатолий Иванович? — спросил директор, наливая ему полную рюмку. — Настоящий армянский, не бойтесь.
Юрьев запьянел после первой же рюмки. Глупо улыбаясь, он слушал рассказ директора о его последней командировке в Германию. Игорь Сергеевич почем зря клеймил проклятых буржуев и все говорил, как сильно соскучился он там по дому, черному хлебу, родной речи, наконец, по обычной русской красавице из средней полосы, которую (Юрьев даже замер и удивленно поднял брови) так хорошо со счастливым смехом повалить на заре в теплое, пряное сено…
— Терпеть не могу Европу, но что поделаешь? Ездить-то надо: тамошние ученые просят, приглашают… Ну как им откажешь, все же коллеги!
Пока они не допили коньяк, директор все распинался о чуждом и совсем ему не симпатичном волчьем мире капитала. Приятно утонув в теплой скрипящей коже кресла. Юрьев не возражал седовласому рассказчику, жалующемуся на свое нелегкое бремя директорства.
— Эх, махнуть бы сейчас на охоту! — мечтательно вздохнул жалобщик — как поговаривали в институте, никудышный охотник, ничего не смыслящий ни в оружии, ни в охотничьих трофеях.
— Вы, Анатолий Иванович, наверное, недоумеваете, почему старик поручил это дело именно вам, простому физику, ведь так? Так, так! Вы ведь у нас работаете около пятнадцати лет? Ну и кто, скажите, кроме рядового аналитика, может знать все тонкости ядерного анализа вещества, все, так сказать, хитрости? Только непосредственный исполнитель, такой вот дотошный, как вы… Смотрите-ка, ведь вы ничтожное это превышение над предельно допустимой дозой подцепили. Браво, отличная работа! Я всегда, на всех совещаниях не устаю повторять: доверяйте рядовому персоналу, доверяйте, никто лучше их не знает нашей специфики. Должен вам сказать, Анатолий Иванович, что я в вас не ошибся, молодчина, высоко держите марку института!
Юрьев только широко улыбался пьяной своей улыбкой в продолжение этой директорской тирады; все никак не мог поверить счастливому повороту судьбы.
— Да-а, и ведь никто, кроме вас, таких вот рядовых, но ответственных и высокопрофессиональных физиков, не представляет, сколь условны все эти рамки и ограничения, — продолжал тем временем директор. — Ну, скажите на милость, какая-то пара-тройка лишних десятков микрокюри — и уже нельзя, некондиция. То есть вредно, опасно. Помилуйте, да кто же эту опасность выдумал? Столичные чиновники: всякие СЭСы, Атомнадзоры. Подумать только, Мария Склодовская брала в руки радиевые образцы, по своей активности в тысячи раз превышавшие эти самые предельно допустимые дозы, и ничего. Сам я, будучи еще студентом, ежедневно возился с радионуклидными источниками, даже таскал их в кармане, и здоров, как видите. До пятидесяти шести дотянул и еще на пару десятков рассчитываю… Да кому же тогда все эти немыслимые рамки нужны? Все им, чиновникам. Ведь иначе придется им подыскивать себе новую работу. А тут сиди, выдавай или не выдавай разрешения — только и всего, да надувайся, как жаба, от сознания собственной исключительности… Да, был Чернобыль. Был. Сие — факт истории… Но ведь там мы-то с вами знаем! — активность почв и грунтов была в сотни, тысячи раз выше. Или вот взять хотя бы наши пески: в них, благодаря изотопу калий-сорок, активность иной раз такая же, как в этих самых отходах будет. Верно?
Юрьев был согласен с директором. Все эти нормы берутся чиновниками с потолка. Вопрос в должной степени еще нигде в мире не изучен. Вон, иные деревни и по сей день стоят прямо на урановых месторождениях, и народ тамошний десятилетиями радоновую воду пьет да еще и похваливает. И смертность у них не выше, чем в других местах, и рождаемость не хуже. Да и дети нормальными рождаются, а не с двумя головами… Никто толком так до сих пор и не знает даже, сколько рентген должен получить человек для летального исхода. Кому не хватит и шестисот, а кому и двухсот достаточно. Очень уж индивидуально реагирует организм на радиацию…
