Поппи Брайт - Потерянные души
- Да пошла ты... - процедил он сквозь зубы и вышел из класса. Все притихли. Народ затаил дыхание, мысленно ему аплодируя.
Спустя полчаса Никто сидел в приемной директорского кабинета, дожидаясь, пока на него не опустится рука мелочного академического правосудия. Он вспомнил о тех молчаливых призраках, которые посетили его вчера ночью. Что это было: пророческое видение или пьяные глюки от виски? Впрочем, не важно. Они сказали ему самое главное: Надо отсюда бежать. Надо отсюда бежать.
* * *
После уроков тесная компания подростков собралась на стоянке, чтобы поехать к Лейну Петерсону и там раскуриться. Старший брат Лейна, когда уехал поступать в университет, оставил дома кальян - симпатичную керамическую вещицу в виде черепа с могильными червями в пустых глазницах. Чтобы удержать дым, надо было закрывать пальцем одно из отверстий в ноздрях черепа.
Подружка Лейна Джули принесла траву - доморощенную дурь, которая обжигает горло и разъедает легкие, если ты слишком долго не выдыхаешь. Впрочем, ничего лучше они все равно никогда не пробовали, и уже через пятнадцать минут все заторчали по самые пончикряки. Кто-то поставил кассету "Bauhaus" и врубил звук на полную мощность. Лейн с Джули завалились на кровать, делая вид, что затеяли секс.
У Никто были сомнения относительно интереса Лейна к девчонкам. Все стены у него в комнате были увешаны плакатами "Cure"; он три раза ходил на их концерты, а однажды пробрался за сцену, чтобы вручить солисту Роберту Смиту букет кроваво-красных роз, в которые он засунул две марочки с кислотой. Джули предпочитала прически "я у мамы вместо швабры", густо подводила глаза черным карандашом и красила губы ядовито-красной помадой, которая вечно размазывалась. Никто всегда думал, что Лейн встречается с ней исключительно из-за её внешнего сходства с Робертом Смитом.
Он оглядел комнату. Кое-кто из народа уже разбился на пары: они исступленно тискались и целовались мокрыми ртами. Вероника Астон задрала юбку Лили Хартинг и запустила два пальца ей под трусы. Никто пару минут наблюдал за ними с ленивым интересом. В этой компании бисексуальность считалась модной. Это тоже был вызов - декларация собственной крутости и свободы. Никто и сам занимался любовью с некоторыми из этих ребят; но хотя он и целовался с ними взасос и прикасался к их самым интимным местам, на самом деле они его не особенно привлекали. От этой мысли ему стало грустно, хотя он так и не понял почему.
Он лежал на полу и смотрел на плакат, прикрепленный к потолку над кроватью Лейна: увеличенные в несколько тысяч раз губы Роберта Смита, закрашенные помадой жгучего красно-оранжевого цвета, блестящие и сексуальные. Никто хотелось упасть в щель между этими губами, скользнуть вниз по горлу Роберта Смита и уютно свернуться у него в животе. От травы он возбудился; ему хотелось делать сто вещей одновременно, но все - не здесь. Он вдруг понял, что среди этих ребят, которых он называет друзьями, ему ещё более одиноко, чем одному у себя в комнате.
Кассета с "Bauhaus" закончилась, но никто её не перевернул и не поставил новую. Вечеринка потихонечку выдыхалась. Девчонка хипповского вида, которую Никто не знал, ушла, начертив в воздухе над Лейном знак пацифика. Джули встала с кровати и тоже собралась уходить. Ей надо пораньше вернуться домой, потому что сегодня она вроде как наказана, объяснила она, в субботу, когда она пришла с вечеринки, мать учуяла, что от неё разит пивом.
- Кошмар, - прокомментировал Лейн, но, похоже, ему было плевать.
Никто смотрел в пол, совершенно подавленный. Он видел, как Джули однажды накушалась кислоты и орала, что у неё мясо слезает с костей, а её родичи напрягаются из-за какого-то пива.
Уже в дверях Джули достала из сумки какую-то кассету и протянула её Никто.
- Вот, можешь оставить её себе. Ты говорил, тебе вроде понравилось, а я все равно это не слушаю.
На коробке кассеты было написано черным фломастером: ПОТЕРЯННЫЕ ДУШИ?
Сердце у Никто забилось быстрее. Когда он услышал эту кассету в гостях у Джули, что-то в музыке этих ребят его зацепило. Он вспомнил кусок припева: "Нам не страшно... пусть приходит ночь... нам не страшно". Мягкий голос солиста, выпевавшего эти слова, пробудил в Никто решимость и смелость, о которых он даже не подозревал, что они в нем есть, и ещё веру, что когда-нибудь его жизнь обязательно изменится. Но в этой компании считалось некруто показывать свои чувства; насколько успел понять Никто, здесь надо было вести себя так, словно ты по жизни дохнешь от скуки. Поэтому он лишь улыбнулся Джули, сказал "Спасибо" и сунул кассету к себе в рюкзак.
Как только Джули ушла, Лейн встал и поставил кассету "Cure". Потом улегся на пол рядом с Никто. Длинные волосы, обесцвеченные до идеально белого цвета, упали ему на глаза. Он сжал руку Никто. Никто никак на это не отреагировал, но и убирать руку не стал.
- Хочешь, я тебе отсосу? - спросил Лейн. Он был почти самым младшим в этой компании, ему было всего четырнадцать, но он уже поднаторел в извращениях. Талантливый мальчик. На стенах кабинок в школьном туалете была не одна надпись на тему: Лейн убойно сосет.
- А как же Джули?
- Джули меня не особо заводит. Но ты мне нравишься, - сказал Лейн. - Я думаю, ты крутой парень. По-настоящему.
Он лениво приподнялся на локте и провел рукой по лицу Никто. Никто закрыл глаза и позволил Лейну его обхаживать. Это было приятно. Лейн обнял его и уткнулся лицом ему в плечо. От него пахло шампунем и ароматизированными сигаретами.
- Нет, правда, - сказал он. - Я тебе не отсасывал с августа. Я хочу.
- Ладно, валяй, - отозвался Никто. Он взял Лейна за подбородок, приподнял его голову и поцеловал его в губы, раздвинув их языком. Губы у Лейна были слегка солеными, словно слезы. Ему вдруг стало грустно; грустно за Лейна, который был таким юным и уже таким опытным. Ему захотелось сделать для Лейна что-то хорошее, нежное... сделать что-то такое, что помогло бы им вспомнить, что они оба, в сущности, ещё дети.
Но Лейн уже вычерчивал языком мокрую дорожку у него на груди, уже расстегивал ему джинсы. Никто запрокинул голову и стал смотреть на увеличенный рот Роберта Смита. Сочный голос певца обволакивал его сгустками звука, и у него снова возникло то самое ощущение, как будто он падает в щель между этими губами. Лейн трудился над ним языком и руками с мастерством, достигаемым долгой практикой. Никто почувствовал, как внутри у него что-то дрогнуло и свернулось спиралью. Он прикоснулся рукой к выбеленным волосам Лейна. Лейн оторвался от своего занятия и взглянул на него ясными, невинными глазами.
Уже содрогаясь в оргазме, Никто вспомнил сегодняшний черный фургончик, промчавшийся по дороге за школой, и обрывок песни, которую пели в машине. Интересно, а где он теперь, этот фургончик?
Но где бы он ни был, Никто тоже хотел быть там.
3
Дорога - долгая и холмистая, день - просто великолепный, черный фургончик катит вперед, словно крейсер на колесах. Твиг рулит, выставив локоть в окно. Молоха на пассажирском сиденье высунулся в окно чуть ли не по пояс и грызет свои липкие пальцы, подставив лицо ветру. Зиллах лежит на диванчике сзади, наслаждаясь ясным осенним теплом. Диван жутко грязный, застарелые потеки и пятна на его обивке превратились из темно-бордовых почти в черные. Скоро надо будет его выбрасывать и искать новый, почище.
Они проехали мимо школы. Молоха повернул голову:
- Эй, мальчики-девочки! Твиг шлепнул его по ноге:
- Да ладно тебе. Это скучно.
- Почему скучно? А старшие классы?! Все эти сладкие мальчики и карамельные девочки... - Молоха представил, как он крадется по сумрачным коридорам. Дело близится к вечеру, уроки давно закончились, почти все разошлись по домам. Сухой запах бумаги и пыли, годами копившейся по углам, только подчеркивает аромат юной здоровой плоти, бурлящей гормонами, и молодой пенистой крови. Может, кого-то из провинившихся оставили после уроков: какую-нибудь дрянную девчонку, которая мрачно сидит, глядя в пол, в пустом классе. Она не увидит, как он скользит по коридору, как останавливается у двери. Молоха представил, как он вспорет нежную кожу у неё на животе - на тугом белом животике, в самом низу, как раз над треугольничком волос. Это было самое любимое его место, чтобы кусать молоденьких девчонок.
- Храм скуки, - заявил Зиллах с диванчика сзади. Он развлекался тем, что заплетал и расплетал себе косичку. У него было три разноцветные пряди ярко-красная, зеленая и золотая, - вот с ними он и возился. - Скука великий грех. Скука порочна и нечестива.
Молоха фыркнул:
- А ты-то откуда знаешь? Тебе когда-нибудь было скучно?
- Мне, между прочим, сто лет. - Зиллах критически осмотрел свои длинные ногти. Потом достал черный лак и принялся аккуратно их красить. Вам только семьдесят пять, а мне в этом году исполняется ровно сто лет. Мне было скучно. Мне скучно прямо сейчас.
- Это мне сто лет. - Твиг запустил руку под водительское сиденье и достал бутылку. - А это вино родилось в прошлый четверг. Предлагаю отметить!
