Поппи Брайт - Потерянные души
Потом Стив надолго умолк. Когда они уже почти докурили косяк, он повернулся к Духу:
- Слушай...
- Чего?
- Все, что случилось осенью... я знаю, что все это было на самом деле. То есть я все это видел и сам участвовал... Но мне по-прежнему трудно, Дух. - Стив широко развел руками. - А как тебе? Как ты с этим справляешься? Тебя не ломает, что мы прикоснулись к чему-то плохому и злому и что это зло до сих пор живет в мире?
Стив редко пускался в воспоминания о событиях прошлой осени. Долгое время он старался вообще об этом не думать. Мир, каким он его знал, рассыпался на куски, но он никак не хотел принять то, что было тому причиной. Дух помогал Стиву справляться с его ночными кошмарами и ни разу не попытался его разговорить.
Но на прошлой неделе им прислали открытку - яркую открытку с пообтрепавшимися краями и пятнами грязи. Дух забрал её из почтового ящика, но он знал, что Стив её тоже видел. Вам ничего не грозит, - было написано на открытке. - Пока я жив, вы в безопасности: навсегда или вроде того. Я вас очень люблю.Внизу была подпись широким размашистым почерком. "Т" было похоже на кинжал, который воткнули вертикально в землю, а закорючки заглавного "Н" - на крылья летучей мыши. НИКТО.
- Я не знаю, - ответил Дух, помолчав. - Может быть, они действительно зло, как утверждает мисс Катлин. Бабушка как-то мне говорила, что очень трудно определить, что такое зло. Что лучше и не пытаться. Когда ты думаешь: вот теперь я знаю, что есть зло, - какое-то новое зло, о котором ты даже понятия не имел, возникает словно бы ниоткуда, и все твои определения летят к черту. По-моему, никто не знает, что такое зло. И по-моему, ни у кого нет права претендовать на то, что он якобы это знает.
Он опять помолчал.
- Может быть, они просто такие же, как мы. Мне не нравится, что они сделали и что они продолжают делать. А им не нравится то, что делаем мы. Может быть, по-другому им просто нельзя. Может быть, по-другому они не выживут. Может, они, как и мы, пытаются получить от мира хотя бы немного любви и насладиться жизнью, прежде чем их заберет вечная тьма.
- Я люблю тебя, Дух.
Дух почувствовал, как его сердце переполняется теплотой.
- Я тебя тоже люблю.
Он забрал у Стива косяк, где ещё оставалось травы на одну затяжку, и глубоко затянулся, закрыв глаза. Потом он растянулся на сосновых иголках и положил голову на колени Стиву. Стив погладил его по волосам, и через эти жесткие пальцы с мозолями от гитарных струн Духу передалось настроение Стива: ему было одиноко, но он знал, что он не один. Ему было горько, но он не сломался. Вместе они пережили зиму.
Они ещё долго сидели на кладбище: разговаривали, или дремали, или просто смотрели на небо, которое постепенно светлело, - и вернулись домой лишь под утро.
ЭПИЛОГ
ПЯТЬДЕСЯТ ЛЕТ СПУСТЯ
Ночь.
Черная ночь в клубе, подсвеченная только бледной пульсацией неона, что сочится сквозь дыры в потолке. Клуб расположен в подвале сгоревшего здания, так что почти весь свет теряется в почерневших опорах из ржавой стали, которые вытянулись на семнадцать этажей в ночь. Но слабое свечение все-таки проникает внутрь - тусклое и красноватое.
Ночь в клубе. Этот подвальчик практически не изменился. Стены выкрашены в черный цвет - местами краска покрыта сажей, но на черном фоне этого не видно, - и густо расписаны красными и золотыми граффити: загадочные знаки и символы, эмблемы различных рок-групп. Клуб расположен на самой окраине Французского квартала, и неделя Марди-Гра только-только началась. Меньше чем в миле отсюда бушует нескончаемый карнавал, развеваются маскарадные шелка, спиртное течет как молоко.
Скоро веселье докатится и сюда.
На крошечной сцене, отделенной от танцплощадки колючей проволокой, двое ребят из рок-группы собирают аппаратуру и реквизит: провода и примочки, скрипичные смычки и медицинские пилы, ампулы с кровью, про которую зрители думают, что это просто подкрашенная вода. Они смешивают кровь с водкой, чтобы она не сворачивалась слишком быстро; они не забывают своих старых привычек. Их лица выбелены белой пудрой и украшены замысловатыми художественными шрамами из приподнятой кожи, оттененными черными точками. Их длинные волосы заплетены в сотни тонких скрученных косичек. Глаза подкрашены серым. Их руки, лица и обнаженные торсы с пропирсованными сосками ещё кровоточат в тех местах, где солист хлестал их кнутом с хромированным наконечником. Но раны уже заживают.
На стальной скамейке, что тянется вдоль стены, спит молодой человек, свернувшись калачиком на боку; солист группы. Сжатый кулак прижат к губам, и во сне он как будто сосет свою руку. На вид ему лет двадцать; для своего роста он слишком худой. Его лицо напоминает прохладную маску из слоновой кости редкой красоты: высокие резкие скулы, темные брови вразлет. Глаз не видно, потому что он спит. Ему, наверное, что-то снится - глаза бегают под закрытыми веками. Иссиня-черные волосы падают ему на лоб, блестящие и прямые. В клубе прохладнее, чем снаружи, и во сне молодой человек поплотней завернулся в куртку с красной шелковой подкладкой.
Он устал, и на то есть причины. Он - лидер очень крутой команды, и уже на протяжении полувека он делает все, чтобы им было удобно и хорошо, чтобы они всегда были накормлены и довольны.
Музыканты собрали свои инструменты и реквизит. Молодой человек просыпается, услышав, как они подходят к скамейке. Он сонно моргает и смотрит на них. В первую секунду перед глазами все расплывается, и ему кажется, что их трое - три бледных лица в пятнах темного макияжа, - но потом все встает на свои места, и их остается лишь двое.
Он вспоминает о том, как он пел сегодня, то шепча слова песен, то выкрикивая их в микрофон на грани срыва голоса, то прижимая руки к бокам, то выбрасывая их навстречу толпе, словно приглашая их всех в пламенный ад. Он бил хлыстом в дымном воздухе и видел, как раны на руках и лицах зрителей сочатся кровью. И иногда, пока он пел, он вспоминал другой концерт в другом клубе - другой вечер, когда призрак с бледными глазами сжимал микрофон обеими руками, как будто боялся утонуть в толпе. Он вспоминал хриплый и золотистый голос.
Но концерт уже кончился. Он улыбается музыкантам и говорит:
- Вы мне что-нибудь принесли?
Молоха лезет в карман и достает шприц, наполненный кровью. Никто открывает рот. Молоха осторожно кладет ему на язык кончик острой иголки и нажимает на поршень. Кровь - густая и сладкая - стекает по гортани. Она слегка пузырится, и поэтому Никто немного щекотно.
- Оставили тебе последнее, - говорит Твиг.
- Мы можем достать еще, - отвечает Никто.
Остальные кивают.
- Мы всегда можем достать еще, - говорит Никто.
Лицо Молохи расплывается в улыбке счастливого предвкушения, и он пихает Твига локтем под ребра. Твиг дергает Молоху за одну из бесчисленных тонких косичек.
- Потому что у нас полно времени, - говорит Никто. - Целая вечность. В первый раз за многие годы он вспоминает Кристиана, его гладкое бесстрастное лицо, его холодные трагические глаза. Ему хочется верить, что теперь Кристиан им гордился бы. - Или около того, - добавляет он шепотом. Но остальные его не слышат.
Прожекторы перед сценой уже погасли, и в клубе стало совсем темно. Только бледное свечение неона судорожно поблескивает под потолком. Никто выводит свою семью из клуба в темноту. Они направляются на Бурбон-стрит. Никто знает дорогу. А ещё знает, где по пути можно купить шартреза.
Молоха теребит в руке тяжелый серебряный дублон, точно такой же, как и жестяные имитации, которые кидают в толпу на карнавальных шествиях Марди-Гра вместе с другими дешевенькими "сокровищами" - яркими бусинами, забавными игрушками, разноцветными карамельками. Только этот дублон настоящий: тяжелый и очень старый. Молоха подбрасывает его на ладони и ловит, подбрасывает и ловит.
- Дай и мне тоже. - Твиг пытается перехватить монету.
Пару минут они дурачатся, перекидывая дублон друг другу, пытаются закрутить его волчком на кончиках пальцев. Они поднимаются вверх по лестнице и выходят на улицу. Их шаги отдаются эхом по исписанному граффити коридору, и эхо уносится ввысь, сквозь паутину обгорелой арматуры, уносится в ночь.
Ночь. И их уже нет.
Только эхо шагов.
Потом - тишина.
А ещё потом - тьма.
