Галина Романова - Пока смерть не разлучит нас
– Я.
– Почему пошли в ее дом?
Вишь, молодец какой! Матрена его тут же мысленно похвалила. Сразу ведь смекнул, что неспроста она в чужой дом поперлась.
– Так ведь… Так ведь под утро ее здоровенный малый приволок в дом из машины. Тащил, как куклу из тряпки.
– И что с того? Мало ли! Может, загуляла ваша Вика?
Грибов недобро сузил глаза, шутил он так, что ли.
– Наша Вика не гулящая, – обиделась за нее Матрена. – И без курточки была! Я и пошла в дом, чего-то сердце ныло. А она там вона… Лежит и не дышит почти.
– Здоровенного малого этого описать сможете? – перебил ее Грибов.
– Так темно было. Лица не видела. Здоровенный такой. Спинища что дверь у гаража соседского! Машину узнала, да, – обстоятельно рассказывала Матрена, но снова была перебита Грибовым.
– Что значит узнала?! – И он вдруг впился в ее плечи, и тряхнул пару раз как следует, и забубнил, забубнил: – Что значит узнала?! Где вы видели эту машину? Где?! Когда?!
– Так она крутилась тут несколько раз под окнами.
Матрена даже сквозь телогрейку почувствовала, какие крепкие и сильные руки у парня, и сердце снова бешено забилось. Только теперь не от тревоги и от беготни суетной, а от силы такой вот мужицкой, которой давно уже не пробовала.
– Как крутился? Когда?
Глаза у него почти черными сделались, а над верхней губой капельки пота выступили. Так бы и смахнула их пальчиком, почувствовав приятную колкость пробившейся щетины. Да разве можно с ним так, арестуют еще!
– Так когда Викин охранник тут ее караулил, та черная машина тоже несколько раз подъезжала. И когда собачились они здесь все разом, машина эта стояла. Только она чуть подале стояла, ее вот с этого места не видать было. Ее из моего окна с другой стороны дома видать было.
– А почему вы решили, что это именно та самая машина? – едва не взвыл Грибов.
Бестолковая баба утаила от следствия такую важную информацию! Или он не разговорил ее настолько, чтобы она выложила ему все. Ведь что-то такое говорила она тогда. Что-то про то, что зря он следы пытался отыскать, когда здесь столько ног топталось и столько машин проехало. А он не заострил, и она решила, что это неважно.
– Так я номера ее еще тогда записала, – выкатила глаза удивленная Матрена. – Я их всегда записываю. И охранника номера у меня записаны. И этого дядьки солидного тоже. И этой черной машины тоже записаны. Мало их тут ездят, а потом спросить будет не с кого. У кого кто забор завалил, ищи-свищи потом! Вот я их на карандаш и беру. Не надо было?
– Надо! Все надо! И еще как надо, милая вы моя женщина!!!
И он ведь, паразит такой, взял и приплюснул бедную Матрену к своей груди. Будто она и не человек вовсе и чувствовать ничего такого давно уже не может. А она может, и еще как! И как заволновалось все внутри, запульсировало, и как кровь к лицу прилила, и как хотелось стоять так вечность целую, провалилась бы та булка с маслом и сыром. Хоть мгновение короткое, да досталось ей!..
– Сейчас мы поедем к нам в отдел, – потянул Грибов ее к машине, из которой только что выпрыгнул. – Там мы запишем все ваши показания, а потом проведем опознание.
– Никуда я не поеду!!! – начала тормозить валенками Матрена и вырывать рукав телогрейки из его руки.
– Как это не поедете? Почему?!
– Вот переоденусь, тогда уж… А вы ждите меня пока.
– Ах, вот в чем дело! – Впервые за все время он заулыбался. – Без вопросов, подождем. Только вы уж там побыстрее…
Глава 22
Бобров стоял у окна своего кабинета и с тоской глядел на улицу. Весна приступила наконец к делу, освободившись от грязных слежавшихся снеговых кучек. Смела ручьями с тротуаров песок. Взбудоражила деревья, заставив их выстреливать пряно-горьковатым запахом набухших почек. Повыгоняла народ на улицы с метлами и граблями. Те мели, сгребали, высвобождая весеннюю траву от мусора и прошлогодней листвы.
Весна…
Настоящая, яркая, хоть и с неожиданными сюрпризами в виде мокрого снега вечером, но с непременным солнечным светом по утрам, пляшущим в сотнях окон. Сами по себе будто исчезли шапки и меховые воротники. Появились короткие курточки, с тетрадный листок размером юбочки, ажурные чулочки. Все игриво, будоражаще и свежо.
У него вот теперь в приемной сидит такая вертихвосточка, как назвала ее Маргарита, заявившись пару дней назад к нему на работу.
– Как только Вика выздоровеет, чтобы эту вертихвосточку я тут больше не видела, – ультимативно заявила она, прикладываясь холодными сухими губами к его щеке. – Хватит с нас уже всяких разных приключений. Так ведь, милый?
Он покивал, согласился, стало быть. Он ведь снова перестал с ней спорить. Опять стал давать деньги ее маме. Вновь стал прежним – милым, добрым и податливым. И еще он совсем-совсем перестал мечтать. Да и мечтать стало не о ком. Его мечтой была Виктория. А теперь…
Бобров поднес к губам чашку с остывшим кофе и поморщился. Отвратительный кофе готовила его юная смелая секретарша. И чай не умела правильно заваривать. И с сахаром до сих пор не определилась: куда и сколько. Бутерброды так он ей вообще не заказывал. Хлеб ухитрялась строгать, будто тупым топором. Вся приемная в крошках.
И как это у Виктории все так ловко и ладно получалось? Скорее бы уж она выздоравливала и возвращалась на свое рабочее место. Мечтать он о ней больше не станет, так хотя бы работать сможет по-прежнему плодотворно.
Прямо под его окна подкатила старенькая машиненка, затормозила резко, как не развалилась-то. И с пассажирского сиденья выбрался – кто бы вы думали – Грибов собственной персоной.
– Этого еще не хватало! – выдохнул с сердцем Бобров и тут же почувствовал, как задергалось, зачесалось правое веко, а к горлу подкатила горечь.
Видеть этого удачливого мента, которому досталось все теперь – и слава, и уважение, и внеочередное звание, и самое главное – Вика, Бобров не хотел. Он уже трижды игнорировал приглашения явиться к ним в отдел, отнекиваясь занятостью. Хорошо, что телефонными звонками приглашали пока, не повестками.
Вишь, вот теперь сам явился. Если Магомет не идет к горе, так, что ли, понимать?..
– Добрый день, позволите, Николай Алексеевич?
Симпатичная физиономия смотрела на Боброва не гневливо, а как будто даже виновато. Надо же, с чего это? А секретарша, интересно, где? Почему посторонние входят к нему в кабинет без доклада?
Ах, Вика, Вика, кому ты уступила свое место? А его место кому уступила? Этому смазливому и нахальному?
– Да, входите, – кивнул Бобров, отходя от окна к своему столу. – Присаживайтесь, Анатолий Анатольевич. Чем могу?..
И он тут же бросил озабоченный взгляд на часы и брови нахмурил, тем самым ясно давая понять этому мальчишке, что занят неимоверно и что на него у него нет времени. Он и рад бы, да никак, совсем никак.
– Я не займу у вас много времени, Николай Алексеевич, – улыбнулся Грибов, все поняв. – Я, собственно, пришел к вам для того, чтобы… Чтобы извиниться.
– Да ну!!! – Бобров чуть не присвистнул, но сдержался.
– Да, хочу лично извиниться перед вами за нелепые подозрения в ваш адрес. За те неприятные минуты, которые вам пришлось пережить, – заговорил Грибов, сомкнув длинные пальцы и уложив их на стол для переговоров. – Видите, в какую нелепую ситуацию можно попасть из-за запретных чувств.
– Что?!
Он снова отхлебнул из чашки и совершенно некрасиво подавился противным холодным кофе. Брызги полетели на пиджак, Маргарита теперь ныть станет. Но не в этом неприятность. А в том, как этот пацан смотрел на него. Снисходительно смотрел теперь на него этот паршивец! Снисходительно!!
– Мои чувства, Анатолий Анатольевич, совершенно вас не касаются, – противным скрипучим голосом проговорил Бобров, отряхивая пиджак.
– А вот и ошибаетесь, Николай Алексеевич, – весело возразил Грибов, облокотившись на стол для переговоров нагло и по-хозяйски широко. – Меня теперь все касается, что имеет отношение к моей Виктории.
– Вашей?! – фыркнул Бобров. – С каких это пор она ваша?!
– С недавних, с недавних, не волнуйтесь вы так, – все еще улыбался Грибов, но уже со злым напряжением во взгляде. – Потому-то, собственно, я и здесь.
– Почему это потому?! – продолжил петушиться Бобров, но внутренне сник уже и смирился.
Конечно, Вика теперь будет принадлежать этому наглецу. Сильному, красивому, без обвислого живота и подернувшихся жирком плеч, агрессивному в своей самоуверенности и молодости.
А Боброву что остается? Ему остается его скучная жизнь и Маргарита. Ему останутся его обильные завтраки с жареным мясом и сытным гарниром. Шелковый халат, тапочки, глубокое кресло перед телевизором, ужин, подаваемый прямо к его коленкам. Скука, конечно, смертная, но привычно и удобно. Пускай оно так и будет, что ли? Чего спорить и задираться, шансов-то нет никаких!
– Потому что, если вы не оставите ваших кобелиных заигрываний с моей невестой, я не позволю ей больше здесь работать, – просто объяснил Грибов без лишнего словоблудия. – Вам все понятно?
