Галина Романова - Пока смерть не разлучит нас
Обзор книги Галина Романова - Пока смерть не разлучит нас
Галина Романова
ПОКА СМЕРТЬ НЕ РАЗЛУЧИТ НАС
Глава 1
Он давно уже заработал себе репутацию человека доброго и порядочного. К нему шли за советом, от него ждали помощи и никогда предательства. Сколько лет было этому мнению, он затруднился бы ответить. То ли со студенчества тянулся за ним шлейф его добрых дел, когда он за спасибо строчил ночами курсовые и давал деньги в долг без отдачи. Может, чуть позже пришла к нему слава мецената, когда он после армии основал фирму, буквально за два года сделал ее прибыльной и собрал вокруг себя штат сотрудников из друзей, у которых что-то не клеилось и не складывалось.
Неизвестным для него оставалось, с какого дня, часа, минуты стал он вдруг для всех если не национальным героем, то лицом, весьма приближенным к этому статусу. Неизвестным и оттого еще более противным. Знал бы, проклял бы во веки веков тот день, час, минуту. Проклял бы и предал забвению.
Почему?
Да потому что не хотел Бобров Николай Алексеевич этого больше. Не хотел, потому что устал, потому что осточертело быть добрым, отзывчивым, всегда готовым к подвигу. Он всю жизнь тянул на себе непосильную ношу из собственной непомерной ответственности. Всю жизнь с его шеи свисали чьи-то ноги. Всем и всегда он непременно был что-то должен. Кому денег дать, кого в престижную школу устроить, кого кому-то порекомендовать, кому с жильем помочь, кого в университет протолкнуть вне конкурса. Своей собственной жизни у него будто бы и не было вовсе, ее за него проживала его супруга с двумя детьми, а также многочисленные родственники, племянники, дети племянников, кузины и кузены и дети кузенов и кузин. Все они жили за счет своего благодетеля, коим он для них являлся, и никто…
Ни одна из этих сволочей, которых уже несколько последних лет Бобров вдруг стал тихонько про себя ненавидеть, не спросила, а чего же хочется ему? Чем он живет? Что ему снится, о чем он мечтает? Никто не спросил и не спросит никогда, он знал об этом. Все считали его благородным! Все считали, что он счастлив уже тем, что творит вокруг себя добро и благодеяния.
А он, может, совсем другого счастья хочет! Не приторного сюсюканья многочисленной родни, справляющейся о его здоровье только в своих корыстных интересах – чем дольше он живет, тем дольше не оскудеет его дающая рука. А самого простого участия. И чтобы руку ему на лоб положили и обругали бы даже за то, что он ноги вчера на рыбалке промочил, а теперь вот затемпературил. И обругали бы не за то, что завтра важная встреча из-за его хворобы срывается, а за то, что осложнение может быть от простуды, и что ему беречь себя необходимо, ведь он еще совсем молод, и ему еще жить и жить.
Этого у Боброва никогда не было. В смысле, простого незатейливого участия. Он сам его обычно проявлял, потому что ему это делать было положено.
– Николай Алексеевич, – позвал его через селектор нежный голос секретарши, – на второй линии ваша жена. Соединять?
Бобров поморщился и кивнул тут же:
– Соединяй, Виктория. Да, и сделай мне, пожалуйста, чай с лимоном и медом. Хорошо?
Сказал и замер возле стола, ожидая ее простого участливого вопроса. Она не могла не обеспокоиться, не могла! Она была очень хорошей, милой и простой девушкой, не испорченной алчностью, завистью, тщеславием. И его она очень жалела. Чисто по-человечески жалела, а не потому, что ей было что-то от него нужно. И ее жалость, как ни странно, никогда не казалась Боброву унизительной. Он жаждал ее жалости, а в последнее время все острее и острее.
Сегодня Виктория ни о чем его не спросила…
– Да, Маргарита, – взял он телефонную трубку. – Что случилось? Почему ты звонишь?
– Коленька, разве нужно непременно чему-то случиться, чтобы я тебе позвонила? – игриво поинтересовалась жена. Точно, чего-то просить станет, она перед просьбами своими всегда игрища устраивает, тьфу на них. – А может, я соскучиться успела. Ты ведь сегодня дома не ночевал.
– Ты, кстати, тоже, – напомнил Бобров с кислой улыбкой.
Слышать голос жены ему было невыносимо скучно. Он двадцать лет его слушал, знал все его модуляции и, главное, знал, что каждая из них означает. Сейчас вот ей точно нужно денег. Не стала бы звонить ему в десять тридцать утра, она в это время только глаза успевала продрать. И тем более упрекать его в том, что он не ночевал дома, не стала бы.
Да, он уехал за город, потому что задыхался уже в городской квартире, без конца натыкаясь на ждущие глаза своих детей и их приятелей. Приятелям своих детей Бобров тоже помогал. И ему вчера срочно приспичило побыть одному и подумать о делах, о жизни своей вообще, которая как будто мимо него ходко трусила.
Он и уехал. Так ведь с Маргаритой созвонился предварительно. Узнал, что у той на него никаких абсолютно планов и она сама у матери ночевать остается. Чего же теперь представления с упреками устраивать.
– Сколько? – вдруг спросил он, устав слушать от Маргариты про тещины недуги.
– Что сколько? – Жена явно насторожилась, в таком ключе ее Коленька никогда не позволял себе с ней разговаривать.
– Сколько тебе надо, Рита? Ты ведь звонишь так рано, потому что тебе нужны деньги.
Бобров поставил левый локоток на стол, подпер полный подбородок мясистой ладонью и с неприязнью покосился на обручальное кольцо на безымянном пальце правой рукой. Когда-то оно свободно ерзало по пальцу, и он даже пару раз едва не потерял его на природе, намыливая руки на берегу реки. С возрастом прибавил в весе, несмотря на всевозможные усилия в тренажерных залах и диетические ухищрения, кольцо садилось на палец все теснее и теснее. Теперь вот и вовсе почти вросло. Бобров сколько ни намыливал палец, снять его так и не смог.
– Окольцованы, Николай Алексеевич, намертво, – пошутил тут недавно его массажист. – Никуда теперь не деться!..
А он вот был не согласен. Ему хотелось деться, хотелось избавиться от этого кольца и от всех обязательств, с ним связанных. Бунта хотелось, да такого, чтобы некоторые самые стеснительные стыдливо краснели, передавая из уст в уста полушепотом подробности этого самого бобровского бунта.
А почему ему нельзя, собственно? Почему?! Почему артистам, писателям, режиссерам и музыкантам позволительно жен менять как перчатки, а ему нет? Потому что он не так харизматичен, что ли? Или потому, что к нему намертво репутация порядочного благородного человека прилипла, оттого и нельзя? Или потому, что у них с Риткой двое детей и ломать им жизнь своим разводом они не имеют права?
Так это тоже не аргумент. Сыну восемнадцать лет, дочери шестнадцать, не сегодня завтра сами начнут жениться и замуж выходить, а терпимости в современной молодежи – кот наплакал. Так что сами разводами родителей не раз смогут удивить.
– Какой ты! – вздохнула притворно жена, прохныкала что-то невразумительное, а потом обронила, как бы ненароком: – Пять тысяч, Коленька.
– Пять тысяч? Рублей? – не сразу понял Бобров просьбы.
– Смеешься! Каких рублей, милый?! – Маргарита занервничала. – Мне нужно пять тысяч долларов.
– Зачем так много? – удивился он. – Ты ведь на прошлой неделе брала у меня почти столько же, сказала, что на месяц тебе вполне хватит.
– Ну, Коля!!! – воскликнула жена с раздражением. – Ты что, меня не слушал вовсе?! Я же тебе сказала, что мама заболела! Необходимы лекарства, сиделка и…
Сам-то Бобров был уверен, что на Риткиной матери смело можно пахать. Всю свою жизнь его теща посвятила тому, что воспитывала в дочери непомерные амбиции, меняла богатых мужей и отдыхала по заграницам. Теперь в свои неполные шестьдесят она выглядела ровесницей своей дочери и, кажется, в очередной раз готовилась посетить загс. Наверняка старой грымзе – Бобров ее стойко не любил – понадобились костюм или платье для того, чтобы сразить наповал очередного избранника, вот Ритка у него и клянчит. Как же они ему все…
– Николай Алексеевич, ваш чай.
Дверь его кабинета распахнулась, и Вика вкатила небольшой столик с чайником, хрустальной вазочкой меда и блюдцем с лимонной горкой. Как у нее получалось так ловко и тонко настрогать лимон, что он потом крохотной пирамидкой послушно высился на тарелке, не разваливаясь и не сползая?
– Выпейте, пока горячий, – произнесла секретарша одними губами и тут же добавила: – Опять простудились, Николай Алексеевич! Совсем себя не бережете.
А интересно, она бы его берегла, тут же спросил сам у себя Бобров, благодарно ей улыбаясь. Берегла бы его, заботилась бы? Разрешала бы в непогоду отправляться на рыбалку, только бы он ей дома не мешал? Или встала бы у двери, загораживая проход, и тоном старшей сестры приказала бы немедленно занять свое место на диване?
– Ладно, Маргарита, дома обсудим твои потребности, – чуть строже, чем обычно, сказал Бобров, вешая трубку.
Почему-то ему важно было, чтобы Виктория слышала, что он спуску своим домашним не дает и на поводу у них особенно не скачет. Хотя на самом-то деле все так и было: и давал, и скакал, и помогал, помогал, помогал бесконечно, даже самому теперь тошно стало.
