Полина Дашкова - Легкие шаги безумия
— Синицын! — Регина даже шлепнула себя по голой коленке. — Конечно, это кусок из песни Синицына, того самого, с которого все началось.
— Почему ты так уверенно отшил его? — спросила она Веню, когда высокий молодой человек ушел. — По-моему, в нем что-то есть.
— А по-моему, ничего, — ответил Веня раздраженно, — все это было хорошо для московских кухонь начала восьмидесятых.
— Как знаешь, — пожала плечами Регина. Вечером того же дня, под гипнозом, Веня рассказал о ночном пикнике на берегу Тобола с новыми подробностями.
— Веня, этого парня надо держать под контролем, — сказала Регина потом за ужином, — зря ты отшил его. Он может быть опасен. Лучше было бы сделать раскрутку, отснять пару клипов. Ты ведь знаешь, это все равно что посадить на иглу. Он бы стал ручным и тихим, он бы забыл все, что было четырнадцать лет назад, — если он вообще что-нибудь помнит о крови на свитере.
— Он помнит. Мне тяжело его видеть. Мне страшно. — Хорошо, — вздохнула Регина, — я возьму это на себя.
Ей быстро удалось узнать, что жена Дмитрия Синицына Катя наркоманка. Она позвонила им домой.
— Здравствуйте, Митя. Это Регина Валентиновна Градская. Вы помните меня?
— Да, конечно. Здравствуйте, — было слышно, что он растерялся и обрадовался. Он, конечно, помнил ее — после его прослушивания прошло всего лишь три дня.
— Я вам должна сказать, ваши песни произвели на меня очень сильное впечатление. Нам надо встретиться и поговорить. Что выделаете сегодня вечером?
— Я… Я свободен.
— Ну и отлично. Могу подъехать к вам через час, если не возражаете.
— Спасибо… — смущенно замямлил он. — Но я живу на окраине, в Выхине.
— Ерунда, — улыбнулась в трубку Регина, — я на машине. Диктуйте адрес.
— У нас с Вениамином Борисовичем иногда не совпадают вкусы, — говорила она, сидя на старом диване в убогой двухкомнатной квартирке в Выхине. — Он человек деловой и жесткий. Он не увидел перспективы в ваших песнях, а я все эти дни не могу их забыть. Я так давно и счастливо живу, что вот уже себя не замечаю и, если неожиданно встречаю, не узнаю и в гости не зову.
Она пропела это тихо и точно, с задумчивой улыбкой. Синицын покраснел от удовольствия.
— Неужели вы сразу запомнили наизусть? — спросила худенькая стриженая Катя, переводя восхищенные глаза с гостьи на мужа.
— Как видите, да. У меня хорошая память на талантливые стихи. Их сейчас так мало, а уж в нашем попсовом бизнесе и вовсе нет. Вы мне дадите кассету?
— Да, конечно, с удовольствием, — сказал Митя. А Катя тут же вскочила и побежала в другую комнату. Она вернулась через минуту, у нее в руках была целая коробка кассет.
— Малыш, зачем так много? — смутился Синицын.
Регина просидела у них часа два, пила дрянной растворимый кофе, говорила о литературе и музыке, о загадочной природе таланта. Она ничего не обещала. Только восхищалась Митиными песнями и сетовала на бездарность современной попсы и на холодный прагматизм своего мужа.
— Проводите меня до машины, Митенька, — попросила она, когда он подал ей пальто в прихожей.
Они вышли в пустой заснеженный двор. Стояла звездная январская ночь.
— Я вижу, у вашей Катюши серьезные проблемы. — Регина старалась говорить как можно мягче и сочувственней.
— Ну, есть некоторые сложности со здоровьем…
— Не надо меня стесняться, Митюша. Я врач, причем именно такой врач, какой нужен вашей жене. Ведь Катя употребляет наркотики.
— Неужели это уже заметно с первого взгляда? — испуганно спросил он.
— Мне — да. Но я специалист. У меня глаз наметанный.
— Это продолжается полтора года. Я пытаюсь бороться, но все без толку. Честно говоря, иногда мне кажется, что это безнадежно.
— Вы ошибаетесь, Митюша. На мой взгляд, пока процесс вполне обратим. Если, конечно, не терять времени.
— Она уже лежала в больнице, и к частным наркологам мы обращались. Это очень дорого, а эффекта никакого.
— Знаете что, — Регина тронула его руку, — я попробую вам помочь. Я поработаю с вашей Катей. Насчет денег не беспокойтесь. Я давно уже могу себе позволить лечить бесплатно. Я всегда чувствую, мой это больной или нет. Берусь только тогда, когда случай кажется мне интересным. И не безнадежным…
— Я не знаю, как вас благодарить, Регина. Валентиновна…
— Идите домой, Митюша. Холодно, а вы в одном свитере, — улыбнулась она, усаживаясь за руль своего темно-синего «Вольво».
За месяц она сумела стать для Синицыных своим человеком. Она приезжала к ним довольно часто, проводила с Катей сеансы гипноза. Она могла бы действительно вылечить эту тихую, забитую девочку с глубокими внутренними комплексами, идущими из детства.
Катя Синицына была очень внушаема и доверчива, смотрела на Регину с обожанием, как на добрую фею. Но Регина не собиралась избавлять эту малышку от наркомании. Она только слегка снимала симптомы, чуть-чуть корректировала состояние больной.
Катя была уверена, что идет на поправку. Ей казалось, она может уменьшать дозы. На самом деле Регина периодически незаметно подменяла ампулы с морфием — подкладывала раствор более сильной концентрации.
Митя рассыпался в благодарностях, изо всех сил старался угодить «доброй фее». Он тоже был доверчив и внушаем. О своих песнях, о «раскрутке» он даже не заикался, считая это неудобным — Регина Валентиновна и так столько делала для них, лечила Катю бесплатно и бескорыстно.
Однажды он сказал, краснея и страшно смущаясь:
— Простите меня, Регина Валентиновна, я задам вам ужасно нескромный вопрос. Не хотите, не отвечайте.
— Спрашивай, Митюша, — снисходительно разрешила она.
— Что вас связывает с этим человеком? Регина, разумеется, поняла, о ком речь.
— Вениамин Борисович — мой муж, — ответила она с улыбкой. — Этим все сказано.
— А вы уверены, что все знаете о вашем муже?
— Митя, — весело рассмеялась она, — неужели вы хотите сообщить мне, что он спит с фотомоделями и начинающими певичками?
— Нет, — смутился Синицын, — нет, вы меня не правильно поняли. Просто мне кажется, Волков очень жестокий и холодный человек. А вы… Вам не бывает с ним страшно?
— Поясните, что значит — страшно?
— Ну, ведь страшно жить с человеком, который способен на все? Шоу-бизнес — жестокое дело, даже кровавое, тесно связанное с уголовным миром. А вы совсем другая, вы очень тонкий, умный и благородный человек. Простите, если я несу чушь.
— Почему чушь, Митя? По-своему вы правы. Мне действительно неуютно и одиноко в этом грязном и поганом кругу. У меня нет там друзей, отчасти поэтому я так привязалась к вашей семье. Но жизнь складывается по-разному. Когда-то, четырнадцать лет назад, я встретила Вениамина Борисовича. Доверьте, тогда он был другим…
— Да, — кивнул Митя, — возможно, тогда он был другим.
— А вы что, встречались с ним раньше? — удивленно вскинула брови Регина.
— Нет, не приходилось, — пробормотал Митя, не глядя ей в глаза.
Через несколько дней после этого разговора Синицын подсел за столик к Вене в баре в «Останкино».
Была ночь, Веня зашел туда один выпить кофе. В баре было почти пусто. Веня очень устал после съемок в популярной телеигре. Ему хотелось побыть одному, он отпустил охрану и велел ждать в машине. «Останкино» — почти родной дом, не ходить же в тамошний бар с охраной!
Он задумчиво курил и прихлебывал кофе из большой толстостенной кружки. Ему приготовили именно так, как он любил, — с жирными сливками.
— Здравствуйте, Вениамин Борисович, — тихо проговорил Синицын, усаживаясь напротив.
— Добрый вечер. Чем обязан? — Веня взглянул на него равнодушно.
— Вам совсем не нравятся мои песни? — Синицын закурил.
— Нравятся. Но я не вижу в них перспективы.
— Вы распорядились, чтобы меня пропустили к вам на прослушивание сразу, без очереди. Вы узнали меня?
Подошел официант. Митя заказал себе кофе, пятьдесят граммов коньяку и порцию жареных орешков.
— А почему, собственно, я должен был вас узнать? — бросил Веня, когда официант удалился. — Разве мы раньше не встречались? А, комсомолец? — Что-то не припомню, — пожал плечами Веня.
— Летом восемьдесят второго, в Тобольске, — Синицын улыбнулся, — ты был завотделом культуры в горкоме. Ты нас провождал.
— Я многих сопровождал. Я не могу всех помнить.
— Но Лену Полянскую ты вряд ли забыл, комсомолец. Она ведь тебе очень нравилась.
— Полянскую? Впервые слышу.
— Неужели? И Ольгу, сестренку мою, тоже не помнишь?
— Нет.
Официант принес Митин заказ.
— Кушай орешки, комсомолец, угощайся. — Митя подвинул вазочку с фундуком к середине стола. — Ты нас кормил! Тобольске отличным шашлыком и элитарно-партийной банкой потчевал.
Митя залпом выпил коньяк, поморщился, бросил в рот орешек.
