Георгий Айдинов - Неотвратимость
— Завтра обсудим план действий. А сейчас прошу отправить телефонограммы и всем отдыхать…
Это, конечно, правильно, отдохнуть не мешает. Но сложно включаться и выключаться по желанию, будто ты некое штепсельное приспособление. Пока шел до метро, спускался по эскалатору в глубь земли, ехал в шумном, жужжащем разговорами вагоне, опять перебирал Павел известное и неизвестное о Каменщике, спорил с товарищами, с самим собой, гадал, как все сложится дальше.
Стоит в середине прохода, держась за металлические поручни, молодой человек в свободном черном пальто, с которым вполне сочетались мягкое яркое кашне и темно-серая шляпа, отличавшаяся небольшими закругленными полями. Он углублен в себя. Хорошее лицо его выражает крайнюю степень сосредоточенности. К прямому носу с сильно развитыми крыльями сбежались с высокого лба сердитые складки. Как бы вопросительно приподнята немного правая бровь. Крепко сжат твердого рисунка небольшой рот. Серые глаза поверх голов сидящих пассажиров напряженно устремлены куда-то за стеклянную стену вагона и, казалось, разглядывают там что-то свое, особенное, важное, что должно помочь разрешить занимавшие его проблемы. И никто из стоявших рядом людей никогда бы не догадался, что этот молодой человек, похожий скорее на младшего научного сотрудника или на только-только вступившего на самостоятельную стезю старательного инженера из какого-нибудь солидного министерства, что он умеет все, что надо ему, замечать вокруг, не показывая и грана своей заинтересованности.
Когда на станции «Белорусская» в вагон вошли оживленный мужчина со смеющейся девушкой под руку, Павел только чуть изменил позу, чтобы парочка не обратила на него внимания. Это был Горлов. Тот самый страдающий сердцем Федор Матвеевич Горлов, директор ограбленного мехового магазина, в маленькой конторке которого так пахло лекарствами, когда Павел и Петр приехали по вызову. Грузного, седого, далеко за пятьдесят, директора держала под руку молоденькая продавщица Роза, тогда насмерть перепуганная происшедшим, а сейчас хихикающая и что-то весело щебечущая своему спутнику. Сюрприз, ничего не скажешь! Павел помнил результаты предварительной проверки: Горлов живет где-то рядом с Таганкой, Роза — около аэропорта. Сейчас уже двенадцатый час. Поздноватое путешествие в другой конец города затеял сей пожилой отец семейства, да еще отягощенный мрачными мыслями о похищенных у него в магазине немалых ценностях. Что же связывает директора магазина и продавщицу? А что, если Петя Кулешов нащупал верный ход? Решено. Завтра Петя полностью начинает заниматься только своей версией. А Павел с Сергеем Шлыковым и Валеркой Венедиктовым садятся на проверку сигналов о продаже с рук похожих манто и форсируют поиски следов Каменщика на стройках и в исправительно-трудовых колониях.
Две версии, две вероятности. Какая из них станет достоверностью? Но завтра, вернее в ночь с завтра на послезавтра, возникла еще одна версия, как будто бы совсем далекая от событий в меховых магазинах. И совсем не потому, что она предпочтительнее других — кто это мог бы сказать заранее! — а лишь учитывая последовательность развития событий, остановимся сначала на том, как складывался и что предварительно дал этот третий вариант розыска.
* * *Новый день тоже весь был наполнен заботами. Но никаких отрадных перемен он с собой не принес. Ждали вестей от Пети Кулешова, уехавшего с утра в меховой магазин, а он даже не позвонил. Злые, усталые Калитин, Шлыков и Венедиктов собрались все же восвояси: хочешь не хочешь, а без своих шести-семи часов сна человеку не обойтись. Они уже предъявляли удостоверения милиционеру в будке возле выхода на улицу, как на столике около постового зазвонил телефон.
— Извините, — сказал милиционер и взял трубку. — Калитин? Да, как раз проходит. Слушаюсь. Вам приказано явиться к начальнику управления, товарищ старший лейтенант, — козырнул постовой, возвращая удостоверение Павлу.
Пройдя по двору, Павел поднялся на третий этаж. В приемной начальника управления его просили немного подождать.
Павел присел на широкое низкое кресло, откинулся на спинку. Было очень тихо. Не звонили, как обычно днем, телефоны. Молчал динамик, по которому немедленно докладывали о серьезных происшествиях в городе.
Наступила та совсем недолгая пора в жизни Москвы, когда день переходит в ночь и волна происшествий несколько сникала. Закончились спектакли в театрах и сеансы в кино, закрывались парки и рестораны. Спало оживление на вокзалах. Меньше стало пешеходов, поутихло уличное движение. В этот час и стражи порядка могли позволить себе «ослабить ремень» и передохнуть, хотя бы ненадолго забыть о той максимальной собранности, которой круглосуточно требовала от них служба. Павел блаженствовал в удобном кресле. Хорошо, тихо, тепло… Зима, зима, зима… Шесть лет назад, осенью, пришел он в МУР. И будто ритм какой сложился с тех пор. Весна, лето пролетают пулей, совсем незаметно: тренировочные сборы, оперативная учеба, отпуск. А на осень, зиму, как нарочно, приходится на его долю самые тяжелые, самые хлопотливые и самые… памятные дела. Как Каменщик этот, вот уже сколько времени умудряющийся ни с какой стороны не показать розыску своих слабых мест. А зачем все же вызвал его комиссар Дубинин? Раз не посчитал нужным подождать до утра, значит что-то экстренное? Но что? Каменщик? Какое-нибудь новое задание?
— Вас просит к себе Борис Константинович, — прервал размышления Павла дежурный по управлению.
Старший лейтенант вошел в просторный кабинет комиссара милиции и представился как положено.
Начальник управления вышел из-за стола, поздоровался, пригласил присесть.
Как ни знаком был облик начальника управления, Павел всегда удивлялся про себя его не моложавости, нет, просто молодости. Молодости и в быстроте ориентации, и в стремительности движений, и в неутомимости. И только когда — вот как сейчас — читал и подписывал бесчисленные бумаги, чего Борис Константинович терпеть не мог, и привычным жестом бросал на место заушины круглых больших очков в тонкой стальной оправе, тогда он как-то сразу менялся: становился даже не пожилым, а совсем старым, очень утомленным человеком. И волосы на склоненной голове вдруг превращались из белесых, какими они только что казались — свет, очевидно, так падал, — в совсем седые, даже сизые. И складки под подбородком резко обозначались. И месяцеобразные глубокие морщины около рта бросались в глаза.
Так ведь и было от чего уставать. Когда комиссар Дубинин спал — можно было только строить предположения, потому что в самые различные часы суток, и весьма часто именно ночью, он мог появиться в любом из многочисленных своих подразделений и служб. Положение обязывает — как-никак главный милиционер Москвы, отвечающий за порядок во всем огромном городе.
— Устал? — спросил Дубинин, внимательно глядя Павлу в глаза.
— Никак нет, товарищ комиссар.
— Ну ладно, погоди немного, сейчас все объясню.
Комиссар вызвал дежурного, передал ему папку с подписанными бумагами и, не глядя, перевел рычажок на пульте, расположенном с левой стороны от его кресла. Вспыхнул круглый желтый огонек, и голос из скрытого динамика доложил:
— Дежурный по району подполковник Люстров у аппарата.
— Добрый вечер, Василий Никифорович. Вернее, добрая ночь.
— Здравия желаю, товарищ комиссар.
Начальник управления говорил, не напрягая голоса и не меняя позы. Вероятно, отметил про себя Павел, за ту неделю, что он здесь не был, вмонтировали микрофон прямо в письменный стол.
— Прояснилось что?
— Никак нет, товарищ комиссар. Сведения получим к двум часам.
— Сразу же докладывайте в управление о результатах.
— Понятно.
— Вам в помощь выделяю опергруппу. Ее возглавляет старший лейтенант Калитин.
— Старший лейтенант Калитин. Записано.
— Через час Калитин будет на месте. Предупредите ваш народ и эксперта. Чтобы дождались его. У меня все. Будь здоров.
— Вас понял. Всего хорошего, товарищ комиссар.
Начальник управления вызвал дежурного, распорядился, чтобы принесли еду и чайку покрепче.
— Толковый работник этот Люстров. Вместе служили. Подхрамывает, правда. После фашистской мины. Но еще вояка. Дай бог другим.
Вошел дежурный со срочным пакетом, и, пока начальник управления возился с сургучными нашлепками на конверте и знакомился с его содержанием, Павел машинально подсчитывал число разноцветных планок на кителе комиссара. Восемнадцать правительственных наград…
— Садись вон за тот столик в сторонке и поешь.
— Да зачем, Борис Константинович? Я не голоден.
— Дисциплины не чувствую, старший лейтенант. Не теряй времени. Я тоже буду пить чай.
Павел взялся за яичницу и бутерброды. Комиссар подсел к нему и, со вкусом прихлебывая чай из большущей фаянсовой кружки, начал говорить, как бы стараясь сам себя в чем-то разубедить.
