Елена Михалкова - Черный пудель, рыжий кот, или Свадьба с препятствиями
«А ну пошел вон!» – безмолвно приказала Нина.
«Да щас! – легкомысленно отозвался Илюшин милой улыбкой. – Уже бегу и тапочки теряю».
«У меня дочь тетку убила! Поимей совесть, подлец! Не до тебя сейчас!»
«А у меня вопросы внутри чешутся. Пока не узнаю ответов, никуда не уйду».
Нина закатила глаза. Вот же пиявка неотвязная! У нее жизнь рушится, а его какое-то платье заботит.
– Не в платье дело, – пояснил Илюшин, словно отвечая на ее мысли. – Петр, зачем вам нужно было удалить жену из кухни?
Григорий что-то пробормотал невнятное, но не вмешался.
– Вы ведь за этим послали ее переодеваться, правда? – мягко продолжал Макар. – И не сами придумали этот повод, а Григорий подсказал?
Сысоев наконец-то разомкнул губы.
– Дрожжи.
– Что – дрожжи? – вежливо поинтересовался Илюшин.
– Дрожжи мне были нужны, – признался Петр.
Что уж тут скрывать! Про Риту все равно каким-то образом разузнали, хотя он до последнего готов был прикрывать непутевую свою дочь и даже Нине ни полсловечка не намекнул. Один Бог знает, до чего ему было тяжело принимать решение самостоятельно и думать, как его исполнить. Отвык Сысоев от этого. Всем заправляла Нина. Она командовала, он брал под козырек. А тут нужно было не только дочь спасти, но и жену уберечь от лишних знаний. Вот он и старался… оберегал.
Макар озадаченно помигал.
– Вы хотели взять дрожжи? – повторил он.
– Из холодильника, – согласился расстроенный Петруша.
Нина зашевелила губами, но с них не слетело ни звука.
– А зачем? – вкрадчиво осведомился Илюшин.
Петр только рукой махнул: твоя, Гриш, очередь.
Григорий крабом выполз вперед.
Эх, пропадай моя телега, все четыре колеса! Как ни старались они укрыть Ритку от хищного взгляда правосудия, ни черта у них не получилось. А все из-за этого дотошного типа! Может, и удалось бы с ним договориться, если б его подружка, по совместительству Олегова невеста, не сидела в тюрьме.
Гриша уловил взгляд Сергея Бабкина, подпиравшего стену, и почувствовал в себе позыв объясниться.
– Мы бы Галку вашу в тюрьме не бросили, – проникновенно заверил он. – Вот определились бы, куда Ритку переправить, а потом явились бы с повинной.
Петруша на своей табуреточке понуро кивнул. Гриша ободряюще похлопал его по плечу: ладно уж, выкарабкаемся, ничего, из всяких передряг выбирались…
Они с Петей подумывали о Мексике: помнили из фильмов, что туда все преступники бегут и живут там жизнью лихой и опасной (что Ритке как раз подходило). Но глянули по карте, где та Мексика, и решили, что хватит с Ритки и Владимира. Город большой, затеряться легко. И вроде как не слишком далеко, можно своих навещать.
– С дрожжами что? – прервал его размышления Илюшин.
– А, с дрожжами! – Григорий почесал нос. – С дрожжами вот какая история вышла. Мы ведь, по совести говоря, не просто так к Кожемякину отправились.
– Вы сказали, на рекогносцировку! – насторожился Макар.
– Мы сказали? – удивился Гриша, который слово «рекогносцировка» мог выговорить только после пол-литры. – Ну, тебе виднее. Значит, выпимши были. Короче: Иван, вша лосиная, пытался нам ужин испортить – ну, ты знаешь. Мы с Петей накатили на ужине и подумали: а что это мы сидим? Иль мы не мужики? Разве нам не под силу за своих женщин заступиться?
Нина издала какой-то слабый звук, который все списали на кашель. Разгорячившийся Григорий ударил себя в грудь:
– Постановили с Петей так: чем Кожемякин нас, тем и мы его!
– Это в каком смысле? – недоверчиво поднял брови Макар.
– В самом прямом. Решили дрожжей бросить ему в сортир, гаду! Чтоб знал, понимаешь, и помнил!
Илюшин озадаченно оглянулся на Бабкина.
– Это что, народная примета?
– Какая еще примета? – оскорбился Гриша. – Всему вас учить… Берешь дрожжей пару пачек, швыряешь в сортир и валишь подальше. Если тепло, то эффект сногсшибательный! Они ж там в эту вступают, как ее… в реакцию!
Он довольно зажмурился.
– Вы, – дрожащим голосом выговорила Нина, – вы… дрожжи… как?!
– Да никак, – разочаровал Григорий. – У тебя только одна пачка отыскалась, и к той кусок мяса примерз. Пошли мы с Петей осуществлять праведную месть, я в сортир лезу, он на стреме стоит. И вдруг как заорет!
– Кто?
– Я! – подал голос Петруша. – Вскрикнул, да. Риту увидел – как она на крышу карабкается. Я еще тогда не понял, что у нее такое, это уж потом до меня дошло. Но все равно удивился.
– Удивился он! – Григорий скорчил недовольную физиономию. – А я дернулся от неожиданности. У меня дрожжи-то и шмякнулись вниз. Даже распаковать не успел. А они в такой картонке плотной! Нинк, как думаешь: подействуют они нераспакованные, м-м? Может, картонка сгниет, и они того?…
Нина силилась что-то сказать – и не могла.
– А мясо! – страдал Григорий. – Полтора кило утонуло. С костью!
Нина оттолкнула брата, кинулась к холодильнику и распахнула дверцу. Морозилка охотно явила бездрожжевое нутро.
Словно желая убедиться, что ей не солгали, Сысоева стремительно вышвыривала из нее один пакет за другим. Она походила на капитана корабля, спешно избавляющегося от лишнего груза в трюме.
Добравшись до обледеневшей стенки, Нина обернулась.
– Нету!
Только теперь всем бросилась в глаза ее чрезвычайная бледность.
– Нету! – отчаянно прошептала Сысоева и рухнула на стул.
Окружающие забеспокоились.
– Ниночка!
– Нинк, ты чего это, а?
– Дрожжи! – простонала Нина. – Воды!
Ей мигом поднесли воды и встревоженно столпились вокруг.
– Что у тебя, сердце? – волновался Петруша. – Где болит, покажи?
– Нинк, выпить, может?
– Нина, вам врача вызвать?
Сысоева осушила стакан.
Сысоева подняла на брата тяжелый взгляд.
Сысоева ухватилась за край стола и выпрямилась. Глаза ее метали такие молнии, что Бабкин понял: эскулап будет лишним в их теплой компании.
– Вы! – Голос ее наконец-то набрал силу. – Кретины! Идиоты! Олухи! Недоумки! Придурки! Болваны вы безмозглые! Господи, за что ж ты мне послал этих чурбанов!
Илюшин уважительно покивал. Сысоева явно разархивировала свой давно не использовавшийся запас ругательств и не собиралась останавливаться.
– Брёвна вы с глазами! Остолопы египетские!
– А я и не знал, что дрожжи – это такая большая ценность в провинции, – простодушно заметил Илюшин.
На этот раз даже Бабкин не смог понять, издевается Макар или серьезен. Что уж говорить об остальных. Нина испепелила Илюшина взглядом и с трудом перевела дыхание:
– Там, в дрожжах…
Она снова налила воды и залпом выпила второй стакан. Пока Сысоева жадно глотала воду под недоуменными взглядами брата и мужа, Илюшин постепенно менялся в лице. Сперва лишь тень прозрения скользнула по нему, догадка сменилась уверенностью, уверенность – выражением завороженного счастливого ожидания, как у ребенка, которому вот-вот преподнесут долгожданный подарок.
– Убить бы тебя, негодяя, – сказала Сысоева с тоской. – Быстро сообразил, да, подлец?
– То есть это правда? – спросил Илюшин, улыбаясь так, словно не веря нечаянной радости. – Слушайте, я про такое только в книгах читал!
– Про что читал, про что? – влез Гриша.
– Ниночка, я в самом деле никак не соображу… – бормотал Петруша.
– Пусть он вам скажет, – махнула рукой Нина и утерла передником крупные капли пота со лба.
Все уставились на Илюшина. Включая Бабкина, потому что он понимал, о чем идет речь, не больше, чем если бы при нем начали изъясняться на фарси.
– Э-гхм! – Макар откашлялся и придал своей мальчишеской физиономии солидное выражение. – В общем, если я правильно понимаю, мы имеем дело с традиционной для многих жителей России формой сокрытия материальных ценностей.
Повисла пауза.
– Че-во? – озвучил наконец общее мнение Григорий.
– Вызванной страхом кражи, а также недоверием к банковской системе, – уточнил Макар. – Нина, я прав?
– Дважды вклады теряли, – устало откликнулась она. – Сколько ж можно-то.
На лицах троих мужчин медленно стало проявляться понимание. Первым нарушил тишину Бабкин.
– Вы что, спрятали деньги в коробку с дрожжами? – недоверчиво спросил он.
Сысоева нашла в себе силы саркастично улыбнуться.
– И была уверена, что славное местечко выбрала!
Когда смысл сказанного дошел до всех окончательно, Петруша последовательно стал серым, белым, а затем нежно-лиловым, как молодая ветка сирени. Григорий застрял в промежуточной стадии: просто побелел. Бабкин уважительно крякнул.
– Д-деньги? – пролепетал, заикаясь, Петруша. – В-все?
Сысоева кивнула.
– Все, что нажито непосильным трудом, – прокомментировал Илюшин. – Три портсигара отечественных! Куртка замшевая – три! Все ухнуло в соседский клозет и было проглочено темной пучиной.
