Елена Арсеньева - Твой враг во тьме
– Нет, не знаю такого, – послышался голос, и Лёля так и подскочила. Похоже, забывшись, она заговорила вслух.
– Не знаешь? – спросила с издевкой. – Доктора Менгеле не знаешь? Да ты что? Это же знаменитый фашист, который ставил опыты над людьми в концлагерях – в медицинских целях. Вроде твоего дружка.
– Доктор, что ли, дружок мне? – хмыкнул Асан. – Да я бы этого дружка своими руками на части разорвал и раскидал на все четыре стороны. Если аллах будет милостив и обратит ко мне слух Хозяина, то, возможно, так завтра и произойдет.
– А зачем же до завтра ждать? – спросила Лёля, ощутив внезапный приступ кровожадности. – Почему не сегодня?
– Я – пес Хозяина, – просто ответил Асан. – Мне его слово нужно, его приказ. Все, что я сегодня могу, – это сберечь тебя от доктора. На большее нужен приказ.
Лёля уставилась на него во все глаза. Она впервые видела человека, который называл бы себя псом. Усмешка вспыхнула в ее глазах, но была тотчас благоразумно притушена. Да, правда: Восток – дело тонкое. Говорят, у короля Иордании была кавказская гвардия, которая отличалась просто-таки нечеловеческой преданностью. Похоже, Асан действительно предан Хозяину. Ну что ж, похвально… Нет, до чего все-таки субъективная вещь, человеческие симпатии и антипатии! Асан был для нее одним из самых ненавистных людей, но раз он явился сюда ее защитить, Лёля готова найти в нем и ряд положительных качеств. Вернее, рядочек. Или хотя бы одно.
– А что, – спросила зло, презирая себя за готовность снова наступать на грабли, – вы с доктором похвалы хозяйские не поделили? Он тоже из песьей породы?
– Доктор – паршивая собака, – пояснил Асан, не дав себе труда разозлиться на дерзкую пленницу. – Предатель. Я его всегда ненавидел, сердце мне говорило, что это шакал, коварная змея. Так и вышло. Думает: он самый умный, самый хитрый. А я прочитал его диск! «Хозяин приезжает 20-го. Успокоить невесту». Понимаешь, что это значит?
– Конечно, – пожала плечами Лёля. – Что тут понимать? Хозяин приезжает 20-го. Завтра то есть. Надо сообщить об этом его невесте, чтобы не волновалась.
«А интересно, знает Олеся, что у нее запланирована мачеха?» – мелькнула мысль и тут же исчезла, вспугнутая невеселым хохотком Асана:
– Вот и Любочка так же подумала. За Любочку я еще с него спрошу… когда Хозяин приедет. А пока буду тебя стеречь. Потому что невеста – это ты.
«Потому что невеста – это ты…»
Лёля, как оглушенная, замотала головой. Невеста – это она?! Значит, все-таки вариант гарема?
– Да вы что? – выдавила непослушными губами. – Кто вам дал право… у меня жених есть! Я вашего Хозяина в глаза не видела, я…
Собственный лепет показался таким невразумительно жалким, что она умолкла еще прежде, чем Асан зло шикнул. И еще это слово «успокоить»… Получается, Асан и доктор соперничают за право первыми передать невесте утешительную весть о приезде ее жениха? Да ну, чепуха.
– Ты – невеста моя, – терпеливо начал объяснять Асан, но тут же нахмурился, увидев, как исказилось ужасом лицо Лёли: – Только вякни – сам тебя успокою! Это доктор так придумал, чтобы уговорить того мордоворота деревенского помочь мне: сказать ему, что ты – моя невеста.
«Как точно, прямо в яблочко: ведь фамилия «мордоворота деревенского» – Мордюков», – подумала Лёля, но тут же забыла об этом. «Я сам тебя успокою», – пригрозил Асан. Ну конечно, как же она сразу не догадалась! Успокоить – значит убить. Успокоить невесту – убить ее, Лёлю!
Но за что?!
А разве нужна причина? Она может быть такой же идиотской, как антитела (или все же антигены?) в ее крови. Бессмысленно искать логику в поступках бандитов. Это похоже на камнепад в горах: знай уворачивайся, не пытайся угадать, где упадет следующая глыба – прямо тебе на макушку или чуть левее!
Ей вдруг стало холодно и как-то безразлично. Потянула на себя одеяло, пытаясь согреться.
– А почему вдруг доктор решил меня успокоить? – спросила, чуть шевеля губами. – Что, кровь прокисла? Или ты перестарался-таки с уколами? Или ему в голову вдарила новая методика лечения лейкемии? Методом вдыхания аромата голубых орхидей в черную клеточку? Результат будет тот же, что от переливания, уверяю тебя.
Асан растерянно моргнул. Вообще у него вдруг сделалось странное лицо, задумчивое. Он словно бы прислушивался к чему-то, всматривался… всматривался в себя, потому что глаза его вдруг сделались тусклыми, незрячими. Лицо побледнело. Он медленно поднял руки, взялся за голову, сделал неуверенный шаг… и вдруг тяжело рухнул вперед, на кровать.
Лёля взвизгнула, едва успев отпрянуть, вжаться в стену, не то Асан навалился бы прямо на нее. Выкрикнула что-то возмущенное, нечленораздельное – и крик застыл в горле, когда она увидела, что широкая сгорбленная спина Асана заплывает кровью.
Подняла испуганные глаза.
В дверях, небрежно опершись одной рукой о косяк, стоял человек среднего роста. Другая рука его была опущена и сжимала пистолет.
Дмитрий. Июль, 1999
Из всех возможных поступков в этот вечер он совершил, пожалуй, самый нелепый: приехал на Провиантскую, к Лёлиному дому, и уселся на кособокой лавке, стоявшей возле четвертого подъезда.
Было около восьми – время ужина. Наверное, поэтому лавочка пустовала, а двор притих. Из окна первого этажа слышно было, как суровый мужской голос уговаривает какого-то Ваську пожалеть материнский труд и съесть кашу, а Васька канючит, что хочет жареной картошки или блинов.
Дмитрий вспомнил стопки блинов, которые возвышались на столах, расставленных прямо на деревенской улице, их сливочный, масленый вкус – и его замутило. Может, оно и обрядно – закусывать первую поминальную рюмку блином, однако в такую жару тяжеловато. После водки заломило виски, да так, что говорил с трудом. По счастью, Кузнецов понял, что с ним происходит, и, наливая по следующей, как бы не замечал, что сосед по столу только пригубливает, но не пьет. Дмитрий так и не понял, всерьез ли воспринял участковый из Доскина слова взвинченного парня, который свалился как снег на голову в самое неподходящее время и начал требовать немедленного расследования убийства, поскольку браслет…
– Да что ты заладил про эту браслетку? – сказал наконец Кузнецов раздраженно. – Ну, я ее Жанночке отдал, я сам, своими руками. Нашел за передним сиденьем в Вовкиной «Ниве» и отдал. Чего смотришь? – огрызнулся вдруг. – Ну, попала бы вещичка в следственные материалы – черта с два вернули бы, знаю я нашу братию. Я ж чего подумал? Я подумал, браслетку Вовка дочечке купил. Он души в ней не чаял, наряжал как игрушку, всякие цацки волок, все девчонки завидовали. Ну я и решил, это тоже ей…
Кузнецов стеной стал на пути Дмитрия, когда тот хотел поговорить с Жанночкой.
– Да ты что, не человек, что ли? – рыкнул чуть ли не с изумлением. – У девчонки такая рана в душе, а ты ради какой-то безделушки мотать ее вопросами намерен?
Когда Дмитрий приблизительно в тридцатый раз, севшим уже голосом, повторил свои доводы: мол, он сам подарил браслет исчезнувшей Лёле Нечаевой и, возможно, это единственный след к ней, – Кузнецов сказал:
– Ладно! Почти убедил! Сейчас выпьем за Мордаху, на помин души, и пойдем поговорим с этими Нечаевыми. Если браслет дочкин, как ты говоришь, значит, они его не могли не видеть. Опознают – так и быть, звякну в отделение.
Дмитрий беспомощно уставился на него:
– Да вы что? Я же вам рассказывал, почему Нечаевы чуть ли не с апреля живут в деревне! Лёлин отец тяжело болен, понятно, что от него скрывают исчезновение дочери. А с матерью я сегодня уже говорил, она вообще еле держится: и за Лёлю боится, и за мужа. Видите, она даже на поминки не пришла, чтобы его не оставлять. Кстати, совсем не факт, что Лёля показывала им мой подарок. Могла постесняться, да мало ли что… И почему вам недостаточно моего слова?
– Да почем я знаю, – может, ты сам девку из ревности пристукнул, а теперь пришел виноватого искать, – сказал тут Кузнецов, наливая по новой, и Дмитрий кивнул, только теперь уразумев, что поминки – не лучшее место для расследования. Он просто забыл обо всем от волнения, а сейчас проклинал себя за то, что не ринулся сразу в город, в милицию, или хотя бы в райцентр, что связался с этим здоровяком, у которого было такое же понятие о логике, как у ветра. – Не пьешь, так ешь, – сердито велел Кузнецов, придвигая к Дмитрию полную доверху тарелку борща, который как раз сейчас начали подавать гостям. И подал пример, навернув на вилку целую стопку порезанных углом блинов и захлебывая сладковатое тесто крепко наперченным, жирным, огненно-горячим варевом.
Дмитрий не встал и не ушел только потому, что их с Кузнецовым посадили почти вплотную к хозяевам, и он без помех мог смотреть на Жанночку, которая сидела, не притрагиваясь к еде, опершись лбом на руки. Манжета ее черной блузки по-прежнему была расстегнута и чуть завернулась, так что янтарные кругляшки были хорошо видны. И чем дольше смотрел на браслет Дмитрий, тем большей преисполнялся уверенности: тот самый! Лёлин!
