Елена Арсеньева - Твой враг во тьме
– Да скорей открывайся, скорей! – пробормотала нетерпеливо.
В кабинете было тихо, пусто. Наверное, доктор со вчерашнего дня сюда не заглядывал. И, уж конечно, не лазил под потолок.
Любочка воздвигла стремянку, вскарабкалась на самый верх, достала из кармана диск и вложила в «книгу» точно так же, как он там лежал вчера: картинкой вниз. И уже поставила одну ногу ступенькой ниже, с облегчением начав спускаться, как вдруг услышала характерный щелчок, означающий, что дверь открывается.
Любочку обдало жаром, и она вцепилась в стремянку, чтобы не свалиться на голову вошедшему… доктору, конечно. Принесла нелегкая!
– О ранняя пташка! – воскликнул тот приветливо, как бы ничуть не удивившись. А чему удивляться, правда что? Господа спят, уборщица убирается… – Высоко же ты взлетела!
– Доброе утро, Петр Петрович, – с трудом выдавила Любочка. – Извините, думала, вы еще спите…
– А я и сплю, – со смешком отозвался доктор, глядя вверх. – Сплю и вижу чудный сон про Любочкины хорошенькие ножки, которые мне повезло зреть во всей красе.
Он приблизился вплотную к стремянке и своими длинными пальцами принялся оглаживать Любочкины щиколотки.
Она зажмурилась. Доктор стоял так, что мог видеть снизу под халатиком ее всю, от тапочек до голубых прозрачных трусиков, а может, и выше – до самого лифчика. В другое время Любочка не постеснялась бы – за такие вольности огрела бы ногой по коротко остриженной седоватой голове, да еще пригрозила бы, что пожалуется Асану, но сегодня терпела, стиснув зубы и крепко зажмурясь.
– Да у тебя просто потрясающие ножки! – проворковал доктор. – Меньше моей ладони. Тридцать пятый размер, да? А то и тридцать четвертый? Сейчас у женщин таких лапок уже не осталось, сейчас у всех лапищи, как у гренадеров, а у тебя – как у той Золушки… Тебе бы башмачки хрустальные носить. У тебя есть хрустальные башмачки? И что ты там делаешь наверху, Золушка? – промурлыкал он, не меняя тональности, так что Любочка не сразу поняла вопрос.
– Как что? – отозвалась дрожащим голоском. – Пыль вытираю.
– Чем? – сладко пропел доктор. – Неужели подолом? А ну, покажи как!
О-о… Только сейчас Любочка вспомнила, что ведро со щетками и тряпками так и осталось в каморке под лестницей. Очень уж несподручно тащить стремянку, когда руки еще чем-то заняты. Вот же черт глазастый, а? Сразу заметил!
– Ой, – хихикнула натужно, как бы спохватившись, – а ведь метелочку я забыла! Вот же глупая дура: на лестницу залезла, а работу работать нечем! Сейчас сбегаю, принесу ведерко. Вы уж извините, Петр Петрович…
Она пошевелила ножкой, намереваясь высвободиться и сойти, но доктор держал крепко.
– Погоди-ка, Золушка, – сказал тем же сладким голоском. – Раз уж ты там, наверху, достань одну книжечку, чтобы мне самому не лезть, а то я высоты боюсь. – Он смущенно хихикнул.
– Какую книжечку? – враз осипшим голосом спросила Любочка, бегая взглядом по полкам, но среди десятков корешков видя только один: зеленый, с золотыми буквами «Anаtomic»… и что-то там еще.
– Вон ту, большую, зелененькую такую, – подсказал доктор. – Прямо напротив твоего лица. «Анатомическая энциклопедия» – да вот же, вот!
Любочка с трудом подняла чужую руку, потянула из ряда книгу.
«Господи… Господи… Нет, он не видел, как я ее брала, он вошел потом! Господи, только бы не упасть!»
Рука у Любочки дрожала, но все-таки она смогла вытащить книгу и протянуть ее вниз, доктору.
– Оп-ля!
Он взял том, открыл. Присвистнул удивленно:
– За-бав-но… Дело в том, Любочка, что это не совсем книга, а как бы тайничок. Но вот чудеса: когда я вчера вечером сюда заглянул, тут было пусто. А сейчас лежит сидиромчик… чик-чик… Интересно, как он сюда попал?
Задумчиво бормоча, доктор сделал было шаг от стремянки, но воскликнул:
– Ах да!
Поглядел на Любочку, которая стояла ни жива ни мертва.
– Слушай, моя прелесть, тебе не надоело там торчать, на верхотуре? Того и гляди головка закружится – упадешь. Давай я тебе помогу спуститься.
И с силой рванул стремянку.
Лёля. Июль, 1999
Мелькнувшая было надежда, что Асан пройдет сначала к кровати, оставив дверь приоткрытой, и Лёля успеет выскользнуть, тут же растаяла, как снег под солнцем.
– Куда собралась? – угрюмо спросил Асан. – На прогулку, что ли?
Он коснулся стены ладонью – вспыхнул свет. Лёля закрыла лицо руками и поглядывала сквозь растопыренные пальцы. Единственное, что сейчас удерживало от дурного, панического вопля, был последний проблеск логики: ну не стал бы Асан тратить силы, время, убивать других людей, чтобы сейчас вдруг прийти – и прикончить ее! А зачем тогда пришел? Может быть, чтобы…
Она выставила вперед руки, изо рта вырвалось сипло, жалко:
– Не подходи! Не трогай меня!
Асан глянул изумленно:
– Ты чего? А, это… Не бойся, не трону. Нужна ты мне!
Никогда Лёля не предполагала, что слова о собственной никчемности так ее порадуют!
– Что тебе нужно? – выдавила более членораздельно.
– Иди на постель, – хмуро приказал Асан. – Да не бойся! – прикрикнул раздраженно. – Сказал же – не трону! Сесть хочу. Иди на кровать, ну?
Лёля кое-как выбралась из кресла и на дрожащих ногах добралась до кровати, изумляясь про себя этой непонятной деликатности бандита. Или это уловка? Чтобы удобнее было наброситься?..
Она забилась в уголок, выставив колени, локти, исподлобья следя, как Асан носком тяжелого ботинка потянул к себе кресло и сел, сняв с плеча небольшую плоскую сумку и поставив ее на пол, между креслом и стеной. Он сидел так, чтобы видеть и Лёлю, и дверь. Сунул руку за пазуху и положил на колени черный, тускло блеснувший пистолет.
У Лёли пересохло в горле.
– У тебя доктор был сегодня? – хмуро спросил Асан.
Слабо качнула головой.
– Языком говори, когда спрашивают, чего башкой трясешь? – внезапно озлился бандит.
– Не был, нет…
– Так одна и сидишь?
– Одна, да, одна…
– И что, тебе еще никто ничего не говорил? – насторожился Асан.
– О чем? – испуганно прошелестела Лёля.
– Зачем ты здесь. И про Олесю.
– Нет, нет… А кто такая Олеся?
Откуда-то взялись силы и соображение задать этот вопрос, ну надо же! Неужели и впрямь можно ко всему привыкнуть – и находиться под дулом пистолета тоже?
– Олеся – дочка Хозяина, – спокойно произнес Асан, и в голосе его Лёле послышалось нечто похожее на теплоту. – Маленькая еще, ей только семь лет. Она больна. Лейкемия у нее.
Лейкемия?!
Лёля отпрянула, вжалась в стенку. Мимолетно вспомнила, сколько перемучилась за те четыре дня, которые прошли между получением повестки из Центра крови и разговором с той докторшей, Смиринской, – эту фамилию Лёля, наверное, никогда не забудет! Все-таки это жестоко – так писать в серенькой, отпечатанной на плохой газетной бумаге повестке:
«Уважаемая Нечаева О. В.! Убедительно просим вас явиться 26 июня сего года в 15 час. в областной Центр крови, кабинет ь 43, по поводу вашего анализа. Врач Смиринская».
Ну у кого не пойдет мороз по коже от такой повесточки? Кто не подумает самого дурного?
Лёля тогда натурально простилась с жизнью. Сразу решила: белокровие. Лейкемия, значит… Вот и все. Отпела, стрекоза. Теперь попляшешь!
А главное, страх свой приходилось переживать в одиночестве. Не скажешь ведь о таком маме! И не только потому, что не хочется ее волновать: еще успеет, наволнуется, когда анализ подтвердится. Но ведь придется объяснять, как Лёлины данные попали в Центр крови. А путь был только один: из женской консультации, где она сдавала кровь перед абортом. Конечно, мама человек наивный и доверчивый, иногда до смешного, но не настолько, чтобы поверить в некий профилактический осмотр. Еще при советской власти это худо-бедно практиковалось, а теперь мы все предоставлены сами себе. Хочешь – живи здоровым; хочешь – болей; хочешь – помирай. Твои проблемы! То есть мама, конечно, ни в какие такие безотносительные анализы не поверит. Прекрасно понимает, как далеко зашли их отношения с Дмитрием… А если Лёля сделала аборт, значит, они, эти отношения, как зашли – так и обратно вышли. Вот от чего она просто с ума сойдет. Нет, маме говорить ничего нельзя, ей и с отцом забот хватает. Только одному человеку Лёля могла бы открыться, но именно к нему не обратилась бы ни за что. Ни за что! Можно представить, с каким скучающим выражением он процедит: «Ну, что там у тебя? Ах, не телефонный разговор? Нет, извини, у меня нет времени по свиданиям ходить: надо ехать на ЧС, я ведь спасатель!»
А главное, все это Лёлино беспокойство вполне может кончиться ничем. Ее анализы, к примеру, с чьими-то перепутали… Нет, правда, – наверняка это именно так. Уж если бы она была больна, то и чувствовала бы себя соответственно, а то ведь ничего не болит, кроме сердца, но кровь тут явно ни при чем.
Лёля так изволновалась, что почти убедила себя в ошибке. И решила: если она здорова, так здорова. А больна… лейкемия все равно практически неизлечима. Полазила по Интернету – безумных денег стоит пересадка костного мозга, у них таких средств нет, тогда зачем узнавать день и час своей смерти? Нет, не пойдет она ни в какой Центр крови!
