Елена Сулима - Московские эбани
ГЛАВА 29
Мама! Ты могла хотя бы вынести помойное ведро?!
Голос сына заставил её очнуться.
Митя вошел без стука в её комнату. Митя устал, устал от собственных раскиданных по всему дому кассет с видеозаписями, дисков, он устал от работы, устал от самого себя, а тут ещё приходишь и…
— Случилось-то что? — встревожился Митя. — Что ты плачешь?
Виктория лежала на диване, уткнувшись лицом в подушку.
— Мама! Ма-а-ма! Что случилось?!
— Картины мои пропали. — Просипела Виктория.
— Найдутся твои картины. — Сразу отпарировал, ещё не успевший понять, что к чему Митя. — Если они отправились самолетом — куда они денутся? Самолеты же не падали в последние дни.
— Но картины пропали!
— Может, твоя тайка не так адрес написала этому, который вызвался все переправить?
— Да нет. С ней легче переговариваться по интернет, чем разговаривать. Пишет она грамотней. У меня такое впечатление, что их украли специально! Запутали Пинджо. — Она взглянула на сына сухими глазами, и ему показалось, что она невероятно постарела за мгновения, она продолжала старческим, усталым голосом. — Какой-то новый русский, сволочь, словно люби-ит меня, как художника, говорил. А меня ведь никто не зна-ает на родине. Ни-икто! И Пинджо говорила мне о нем, а-а я ничего не заподозрила… — И вдруг выпалила: — Бред! Бред какой-то! Митя, я что — сплю?! Такого же быть не может!
— Так в чем же дело?
— Пинджо обманули. Нагло обманули. Мне и в голову не пришло проверить! Закрутилась тут с этим бизнесом, когда она пыталась посоветоваться, сказала ей, чтоб разбиралась сама. Она сказала: очень хорошие люди, связанные с авиалиниями легко перебросят мои картины. Из любезности. И что это за любезность такая?..
— И сколько картин?
— Триста. Там и масло и пастели. Только двадцать пять она оставила, чтобы не закрывать галерею. И только страховочная цена была у них от пятисот, до тысячи долларов.
— По тысяче долларов! Мама, но получи хотя бы страховку, а картины ты же восстановишь!
— А картины… Восстановить их труднее всего, — Виктория подтянула колени и уткнулась в них. Митя растерялся. Он присел к ней на диван, обнял маму за плечи и, помолчав, предложил:
— Но у тебя же есть проспекты, фотографии. Ты по ним сделаешь копии. А деньги надо скорее получить.
— Вот видишь, — просипела Виктория — и тебя волнуют больше всего эти деньги! А моя жизнь, моя-я! — она всхлипнула, — В-все кончилось во мне! Голос её сорвался, и она продолжила почти шепотом: — Я не смогу повториться! Мне копию самой себя сдела-ать трудне-е. Я-а больше… — Она прервалась. Тишина. Сын покачивал мать, как она его в детстве, что-то напевая ей похожее, на её же колыбельную. Виктория чуть успокоилась и заговорила более трезвым голосом: — Да и деньги нам не получить… Пинджо не знает нюансов наших благодетелей — а там была оформлена чистая липа! Страховка оказалась поддельная. Я проверяла. И все координаты, что они ей оставили — все неправда. Нет таких адресов. Она говорит — они ещё в моем доме на острове — жили дней пять… Даже документы у них никто не проверил. Они же — мои тайцы, наивные, как пионеры! Там же думают по другому! Но как думает тот, кто своровал мои картины мне совершенно непонятно! — встала, села за стол и, положив перед собою белый лист, машинально начала выводить какой-то человекообразный иероглиф. — Он лучше бы что-нибудь другое своровал, что ему точно принесет доход. — Продолжила, помолчав, — И в основном пастели! И наши своровали! Наши! Да что они понимают в них?!
— Ну что ж, мам, поздравляю тебя! Выходит, что вор зашел в твою галерею и сошел с ума от твоих картин. Значит, ты действительно сильный художник!
— Спасибо дорогой! Лишь благодаря этому безумцу ты понял, что твоя мама хоть что-то из себя представляет. — Она перевернула лист бумаги и машинально продолжила свои наброски.
— Слушай, а в ИНТЕРПОЛ есть следователи психиатры?
— Но Митя! В Таиланде не действует ИНТЕРПОЛ! Поэтому там и скрываются бандиты, чуть ли не всего мира. А ведут они себя там так тихо, что и не вычислишь! Хотя про психиатров ты не зря вспомнил. Этот тип уже сделал одно ритуальное сожжение моей картины. Палтай говорит, что он словно что-то понимает не по европейски, а по… Это даже уже не буддизм. Это наверняка Палтай навеял на него своим мистицизмом. Он говорит, что в сущности кражи нет. Говорит, что мои работы не идут ко мне, а ведут меня. Я уже ничего не понимаю! Я оторвалась от их философского поля. И не там и не здесь…
— Мама, — Митя, забыв, что давно бросил курить, взял из валяющейся на полу пачки её сигарету и закурил: — Меня пробило! А вдруг этот человек так влюбился в тебя, что…
— Что?! — Снова взвилась Виктория и села: — До какой же степени можно не уважать меня, не считаться со мною!.. И это называется любовью?!
— Успокойся, успокойся мама. — Митя принес ей вина, откупорил бутылку, налил в бокал и поднес к её дрожащим губам, как подносят лекарство. — Ты же у нас настолько такая крутая, что кому-то наверняка захотелось довести тебя до слез. Вот он и добился. Вспомни, кого ты могла так достать?
— И там и здесь… Везде я соблюдала страх. Как бы тебе сказать, страх потерять себя, растворившись в не своем. Нет. Я боялась нарушить свой ли, чужой путь…
— Сквозь кого ты прошла в очередной раз?
— Я не хожу сквозь людей, это они пытаются прорваться сквозь меня и оставить во мне свистящую дыру. Да и то в последние годы я как бы старалась быть вне материи… Понимаешь, словно тело у тебя прозрачно… Но подожди… — она сосредоточилась, глядя на небо за окном, (как остро ей сейчас не хватало горы, её спокойствия, сливающегося с небом.) — Картины-то забрал русский, полный, как Будда! Сейчас… Надо мне взглянут в глаза одному типу. — Она взяла телефон и позвонила своей подруге Вере, ровным голосом попросила её устроить у себя вечеринку и пригласить кого-нибудь из малознакомых мужчин, упомянув, как бы между прочим, Вадима. Потом отключила трубку и вновь уткнулась лицом в подушку.
Наступило завтра — с четкостью робота Виктория отработала день в офисе, ничем не выдав себя. Вернулась домой в четыре часа и почувствовала ужасающую пустоту. Надо было цепляться хоть за какое-то действие, чтобы не раствориться в ней без остатка. Вдруг вспомнила, что давно оплатила приход замерителя найденного ею полуподвала, но он так и не объявился. Она позвонила в БТИ, оказалось её квитанцию потеряли. Пообещали звонить, когда найдут. Положив трубку, Виктория рухнула как подкошенная. Одна половинка мозга тянула к самоубийству, другая твердила, что она сошла с ума, надо выпить успокоительное встать и действовать. Конфликт двух половинок так измотал её, что она заснула. Проспала восемнадцать часов, проснулась на следующий день в полдень, огляделась невидящим взглядом. Взяла четки, попыталась вспомнить мантры, но не смогла ничего вспомнить, кроме: "Ом падме хум." Прочитала сто восемь раз, достигнув совибрации звуку всем организмом. И снова заснула. На работу идти было не надо — четверг.
В пятницу отработала как обычно. Вечером за ужином Митя занимал её рассказами о том, смешном, что происходило у него на съемочной площадке. Но к ночи пришла после вечеринки его Аня, и Виктория услышала сквозь тонкую перегородку ворчливый, но тоненький голосок:
— Странная у тебя мама какая-то, говоришь, что заграницей работала — а никаких денег у вас не чувствуется. У вас даже пылесос старый! Может, она где-то в других местах была?
— В каких ещё других?!
— Мало ли… Вот мой дядя в тюрьме сидел, а мне говорили, что он в Африке работает.
Виктории вскочила с дивана, на котором постоянно спасалась, как на острове в штормовую погоду, но тут же безвольно упала назад.
На следующий день было воскресенье. Виктория встала необыкновенно рано и начала генеральную уборку. Митя ушел к себе в студию, Аня смотрела в его комнате телевизор. Виктория сама, понимая, что выглядит некрасиво, постоянно дергала Аню:
— Аня! Помогите мне снять шторы!
— Вы хотите повесить жалюзи?!
— Жалюзи не для нашей погоды. Я хочу шторы простирать. — Отвечала Виктория менторским тоном.
Едва Аня усаживалась перед телевизором вновь, Виктория звала: — Аня, помогите мне передвинуть холодильник, он явно стоит не на месте.
— Ураган! — не выдержала Аня после перестановки мебели на кухне. И пробурчав себе под нос ещё нечто-то нечленораздельное и недоброе, уселась перед телеэкраном.
— Аня, я хочу перебрать антресоли, мне нужна ваша помощь.
— Но Виктория! Идет мой любимый сериал! — отрезала Аня.
— Какой сериал, Аня?! Вы же учитесь в Университете?!
— А что?! Разве из-за этого я не имею права смотреть телесериал?!
— Я поживу у вас? — В ответ на удивленный взгляд матери наполовину спросила, наполовину продиктовала Виктория.
