Елена Сулима - Московские эбани
— Ты с ума сошел, что ли?! Бежать пора! Они нас ассимилируют! врезался в сон крик Бориса.
— Пусть, пусть… Мы давно уже и так давно будданутые — Бредил сквозь сон Вадим. И гора проступала сквозь туман и, казалось ему, что, глядя на нее, он теперь все-все знает, так про все-все. Так, что и слов не хватит. Оттого и знает он все, не дробя на слова, и величественное спокойствие проливается в душу. И становится понятно, почему она одна. Да не одна она она давно слилась со своим горизонтом. И пусть тело её блуждает где-то рядом по московским улицам, тело меньше самого человека. Теперь это он точно знает, тем более, если он уже слился с горизонтом, слился со своей горой, словно этот остров. Этот остро она сама, остров в океане времени, в котором все перепутано и приметливость прошлых эпох, и, ещё самозабвенно спящее, — будущее. А как это? Что мне приходит в голову, пытался очнуться Вадим, доходя до крайней точки понимания своего понимания. И сам себе объяснял во сне — это не страшно, ты не сошел с ума. Это же сон.
— Да не приснился ли тебе этот Бенов особняк?! — третий час, колеся от второй Брестской до улицы Неждановой и назад по первой Брестской к кругу, что у Белорусского вокзала, обследуя все особняки, попадавшиеся ей на глаза, ворчала, Виктория. Она даже спрашивала у прохожих, явно местных женщин: "Вы не знаете, где здесь спелеологи поселились? Это такие люди, он ходят в касках с фонарями, как шахтеры, но комбинезоны у них поярче. А ходят они под землей" "Нет, отвечали ей женщины у нас тут улицы под землей не проходят". Спиин во время таких разговоров картинно отваливался на сиденье, закатывал глаза и потирал линзы очко в грубой оправе.
— Ты ведешь себя как полная идиотка! "Спелеологи это такие люди!.." передразнивал он её.
— А как мне ещё себя вести, если у меня в детстве были такие друзья?!
— Не-не-не-не. Я не идиот. Просто я его телефон забыл. Просто дом, может быть, перекрасили, или этаж надстроили…
— Скажи честно — ты у него был хоть когда-нибудь?
— Не я. — Наконец-таки сознался Спиин, — Но те, кто были, рассказывали, что если стоять к центру лицом, то справа…
— Все ясно. — Виктория вздохнула, оглянулась с точкою во взгляде и тут же затормозила. Справа от машины над подъездом висела табличка, сообщающая о том, что за дверью расположено местное жилищное управление.
— Пошли!
— Куда пошли? Куда пошли? — закудахтал Спиин, догоняя.
Все остальное вспоминалось ей словно во сне: она влетела в какую-то комнату, хотела спросить про тех, кто ходит в касках с фонарями и среди бела дня, но отчего-то напористо и внятно заявила о том, что хотелось бы ей обрести в их нежилом фонде помещение пригодное для мастерской художника.
"Так не бывает", — твердили в Союзе Художников — "Они никогда не показывают своих пустующих помещений". Но так было. И только после того, как женщина с внимательными глазами много страдавшего человека сопроводила их к соседнему дому и показала просторный, хотя и требующий ремонта полуподвал, Виктория спросила о спелеологах. Конечно же, техник смотритель не могла не знать, кто и где расположился в нежилых помещениях, она сразу поняла, что речь идет не о клубе спелеологов, а о фирме промышленного альпинизма и указала адрес. И действительно этой фирмой заправлял приятель детства Виктории — по кличке Бен. Снимала его фирма не трехэтажный особняк, а три комнаты в шестиэтажном доме на пятом этаже. Одно было верно — дом находился во дворе слева от Тверской, если стоять лицом к центру. Но Виктория уже не обзывала Спиина идиотом. Его слова: "Вот увидишь, у тебя будет мастерская" — сбылись. Она уже видела свою мастерскую. Оставалось взять справки поэтажного плана и прочего в БТИ, затем пройти конкурс в ГОСКОМИМУЩЕСТВО, но хотя усилий, для того чтобы добиться её требовалось немало, ничто теперь не пугало и не раздражало её.
На следующий же день, зайдя в союз художников, и взяв соответствующий запрос, она отстояла очередь в окошечко БТИ — Бюро Технической Инвентаризации в надежде получить план подвала. Но такового не оказалось. Пришлось оплатить мизерный счет за вызов человека замерщика и ждать, когда он позвонит, чтобы выехать на объект.
Телефон всегда был при Виктории, поэтому она не боялась в свободное от своего молочного бизнеса время бродить по всевозможным выставкам и прочим бомондам. По вечерам во вторник обычно не было запланированных сборищ в галереях, поэтому она посещала знакомых и малознакомых художников, жадно слушая их рассказы о том, как они в свое время преуспели, как снова упали на привычный уровень, как перебиваются от покупателя к покупателю, обрастая по ходу дела долгами. Но в четверг случалось, что между шестью вечера и девятью, надо было поспеть в три, а порой и пять мест. Почему-то именно в это день работали на полную катушку и галерея современного искусства, и тусовка гениев двадцатого века при библиотеке Чехова, где собирались и графики, поэты и прозаики воедино за прослушиванием какого-либо супертекста. И галерея Гельмана, как бы просыпалась от своего недельного замкнутого бреда, обычно, именно в этот день.
Но посещение наиболее активных галерей ничего не дало.
— Вы занимаетесь чистым искусством! — говорил ей бледный юноша, похожий на Раскольникова и, если судить по внешнему виду, то можно было подозревать, что весь концептуализм его скорее заключался в мании убить старушку за двадцать копеек, и на попытки усовестить, отвечать согласно анекдоту: "А чего — пять бабушек рубль". — Это был некий Кока Звездобред. Прославившийся в свое время бредовой акцией в Париже.
— …А мы занимаемся смежным искусством. Наша выставка вся должна шевелиться — подергаешь за веревочку — и все пошло, поехало.
— Но мои фигуры не помешают вам на стенах, они тоже полны динамики. Они только усилят вашу композицию — Упорствовала Виктория.
— Помешают. Их нельзя подергать за веревочку. А внимание отвлекут.
— А где-нибудь кто-нибудь выставляет чистое искусство?
— Может, и выставляют, но они меня не интересуют. Меня интересует конкретное движение.
— И меня движение… и меня…
Все пребывало вроде бы в движении, но в движении по кругу — прямой не намечалось.
— Кончилась богема! Кончилась настоящая жизнь в искусстве! — ревел трубным голосом и концептуалист, и нонконформист и ещё нечто несовместимое ни с первым и тем более со вторым — известнейший богемный затейник — Дуда. — А ведь когда я презентовал свой альманах «Мулету» — на один день снял подвал, взял в спонсоры пивной завод, уж не знаю, сколько они на мне фур пива списали, но хорошо погуляли, хорошо. Бомжи в очередь становились, богема валялась! А сейчас что?.. Никакой благотворительности, никто не хочет искусство спонсировать. Зажрались. Одна попса. Одуреть можно. А что им стоит просто так нести мне деньги, только "за то, что ты Дуда есть"?
Он, встретив Викторию на Гоголевском бульваре, сразу пригласил следовать за собою в сторону Зачатьевского монастыря.
— Дуда! Какого черта ты меня туда тащишь? — Виктория одновременно и спешила за ним и сопротивлялась.
— А чего тащишь?! Никто никого не «тащишь». Свобода теперь полная. А истинная богема погибает. Никто никому цену не знает, а тут рядом бомжи вроде живут.
— В монастыре что ли? Я думала, что он женский.
— Да какой в монастыре, в вагончике строительном. Последние остатки нашей истиной Московской богемы! К ним бизнесмены на «Мерсах» приезжают. Это народец из наших — старых, толк в нашем деле понимающих. Вот девять дней как похоронили одного — известный художник был — Михайлов-Шуйский. Местный Диоген. Жил, казалось бы — никогда не умрет. Что от одного стакана, что от двух бутылок водки — всегда один и тот же. А тут шефство кто-то над ними взял — каждый день по утру бутылку водки поставлял. Вот кто бы мне!.. Да что там говорить… Новые русские вообще какие-то идиоты. Вкуса не имеют. Попса! И никакой индивидуальности во взгляде!
— Так и угробили старика поставками водки? — пыталась соединить воедино отрывочные тексты Дуды Виктория.
— Да не-е. Он в подвале соседнего дома коллекцию старых газет держал.
— Не картин своих, а газет?..
— Да картины он уж давно пропил. А были ли они у него? Я лично его картин не видел. Говорят, на Малой Грузинской выставлялся… Знаю я, что последнее время с газетами таскался. Собирал старые газеты, сортировал и прятал. Газеты его и погубили.
— То есть как?
— Ничего человеку удерживать не надо. Жизнь должна быть — как река! Все течет, как вода между пальцев — все изменяется. И все, что вытекает удерживать нечего. Пустой труд! А в доме том пожар случился. — Без особого интонационного перехода продолжал Дуда, на ходу, — В подвале, которого он газеты хранил. Он побежал газеты свои спасать, дымом надышался, ночь переночевал и помер. Я вот что говорю — раньше платья чуть ли не из поколения в поколение передавали, а сейчас — купил, поносил и выбросил. Стирать не надо.
