Анна и Сергей Литвиновы - В Питер вернутся не все
— Но где эта брошь сейчас?
— Ох, Влад… — вздохнул отец. — Мы переходим с тобой к самому сложному. Дело в том, что брошь скорее всего находится у Лидии Лебедевой. Той самой балерины.
— Но почему? — опешил я.
— Знаешь… жизнь иногда выкидывает досадные фортели… Гримаса судьбы, больше никак не скажешь. Брошь всегда хранилась в доме твоей бабушки — хотя она, понятное дело, никуда с такой драгоценностью не выходила. В те времена кто мог себе позволить появляться с бриллиантами? Жены дипломатов, те же звезды балетные, но не простая учительница, как твоя бабушка. Поэтому она любовалась сокровищем лишь дома. И однажды, примеряя брошь с каким-то новым платьем, случайно сломала у нее замочек. Очень расстроилась, конечно, расплакалась, позвонила Маркову… А тот (хотя отношения у них к тому времени почти разладились) успокоил ее и пообещал: он отнесет брошь к ювелиру и починит. И все сделал, позвонил твоей бабке, сказал, что замочек исправили и завтра он драгоценность вернет. А ночью — генерал внезапно скончался. Погиб при невыясненных обстоятельствах. И брошь принести не успел.
— Но, если есть завещание… Надо было явиться к этой балерине! Потребовать свое!..
— Твоя бабушка — а потом и твоя мама — делать это категорически отказались.
— Но почему?
— Бабушка просто очень боялась того, что ее связь с генералом выплывет наружу. Ведь она коммунистка была, секретарь парторганизации. И тут вдруг — внебрачная связь, да с кем! А мама… Ну ты же знаешь нашу маму. Она очень любит истории про принцев — и совсем не приспособлена к жизненным дрязгам. А тут бы пришлось доказывать, спорить… Возможно, судиться… Не захотела сама — и мне не позволила.
— Ну а сейчас… Сейчас, наверное, слишком поздно, — задумчиво произнес я. — Ведь у завещаний, кажется, какие-то сроки давности есть… Не вступил вовремя в наследство — и все, до свидания.
— Но ведь текст завещания остался. И его копия в нотариальной конторе наверняка тоже, — задумчиво произнес отец. — И Лидия Лебедева еще жива. И ты, — он внимательно взглянул на меня, — наконец вырос и производишь впечатление человека, который, м-мм… умеет устраиваться в жизни.
— Я все понял, папа, — поспешно кивнул я. — Я все понял…
* * *
Старики — они как дети. Только что горе горькое, жизнь кончена, но обрати на них внимание, пожалей, приласкай — и мгновенно расцветают.
Вот и спасенная Надей старушка, совсем недавно почти что умиравшая, в метро воспрянула духом — несмотря на час пик и духоту. Царственным кивком поблагодарила паренька, уступившего ей место, и даже пыталась, перекрикивая грохот поезда, завязать с Надей классическую пенсионерскую беседу — что цены растут, на улицах грязь, а от приезжих шагу ступить некуда…
Надя в разговор не вступала. Ей места, разумеется, никто не уступил, и девушка, одной рукой вцепившись в поручень, второй пыталась отстучать Мишке извинительную эсэмэску. На свидание она уже опоздала — как минимум на двадцать минут. Может, просто бросить бабку на «Пушкинской» и со всех ног рвануть в кафе? А то ведь, мелькнула предательская мыслишка, одноклассник может и не дождаться. Он парень видный, а в столичных увеселительных заведениях девушек вечерами куда больше, чем молодых людей…
Но отвязаться от старухи оказалось не так-то и просто. Едва вышли на станции, та по-хозяйски оперлась на Надину руку и объявила:
— Я решила: мы пойдем по Дмитровке — там народу меньше.
— Послушайте! — психанула Надя. — Давайте вы сами пойдете по Дмитровке! А я между прочим опаздываю!
И старуха мгновенно преобразилась: снова — потерянный взгляд выцветших старческих глаз, дрожащие губы, и воздух начала хватать, будто задыхается, взмолилась:
— Деточка! Не бросай меня!
Вот артистка!
А тут, очень кстати для бабки, и от Мишки ответная эсэмэска пришла: дескать, извини, застрял в пробке, когда доплетусь, неизвестно.
Надя же короткой вспышкой вдруг увидела себя со стороны. Что ж у нее за нескладное житье-бытье! Кругом — полно счастливых парочек, девчонки — сплошь с сияющими глазами и с букетами, а ее постоянный поклонник, видите ли, на съемках в Санкт-Петербурге. Кадрит актрисок и прочий кинематографический персонал. Поклонник временный неизвестно, видите ли, когда доплетется. Да еще и незнакомая бабка на плече повисла…
«Так, видно, всю жизнь и будет, — грустно подумала она. — Вечно решаю чужие проблемы, провожаю других. А те, кого жду я, — не приходят…»
И дело, конечно, не в безобразно опаздывающем однокласснике. Бог с ним, с Мишкой. Главное: Димка Полуянов — ее единственная и настоящая любовь — тоже не звонил. Уже целых три дня…
Старуха же, будто почувствовав ее состояние, вдруг спросила:
— Детонька… А ты уверена, что хочешь идти на это свое свидание?
— С чего вы взяли про свидание? — буркнула Надежда.
— А куда еще можно спешить — в центре Москвы, в восемь вечера? — улыбнулась бабуся. И вдруг предложила: — Давай лучше ко мне в гости пойдем. Я тебя чаем напою…
«…И буду весь вечер вещать: про низкую пенсию да про всякие артриты с артрозами».
— Нет, спасибо, — покачала головой Надя. — До подъезда вас доведу, раз уж взялась, а дальше — у меня дела.
Бабка же — проницательно взглянула на нее и вдруг вымолвила:
— Знаешь, милая. Я не буду тебя уговаривать. Скажу лишь одно: когда тебе будет восемьдесят восемь — как мне, — ты поймешь. Что в старости больше всего жаль не ушедшей молодости и не былой красоты. На самом деле жальче всего тебе будет времени, которое ты в своей жизни потратила — на неинтересных людей, на пустые разговоры. На ненужные свидания…
— А вы, конечно, человек исключительно нужный, — не выдержала Надя.
Старуха лишь рукой махнула:
— Да разве я про себя! Что я — ноль, безликая тень. Всю жизнь в домработницах. Я тебя совсем с другим человеком познакомить хочу. С хозяйкой своей. С Лидией Лебедевой. Слышала про нее?
— Лебедева? Это… это та самая? Знаменитая балерина? Любимица Сталина? — наморщила лоб Надя.
— Это не просто балерина, — строго произнесла старушенция. — Лидочка — великий человек. Талантливый. Мудрый.
И неожиданно сбавила пафосный тон, взглянула моляще:
— Давай поднимемся. Пожалуйста! Лидочка, она… она очень одинока! И так любит, когда к нам приходят гости!
Надя когда-то видела — разумеется, в записи, совсем старой, черно-белой, — как блистательно Лебедева танцует партию Китри в «Дон-Кихоте». И, помнится, поразилась — даже не технике исполнения, а той бешеной энергии, что излучала балерина. Она вся была огонь, вихрь, сгусток счастья. Но то были съемки, кажется, шестьдесят какого-то лохматого года. Это ж сколько лет Лебедевой сейчас?
А старуха продолжала уговаривать:
— У нас профитроли есть, я утром испекла. И сыр, настоящий французский бри, Егор Егорович принес. И вино. Сухое красное вино. И… и разве тебе не интересно — познакомиться с человеком-легендой?
«Ага. Только эта легенда наверняка старуха еще постарше тебя. Начнете меня на пару рассказами о своих болячках грузить».
Надя совсем уже было собралась отказаться — но тут ее мобильник возвестил об еще одной эсэмэске. «Я только на Шереметьевской. Ехать еще минимум полчаса», — сообщал однокурсник.
А она-то переживала, что на целых двадцать минут опаздывает!
Надя вздохнула:
— Ладно. Я поднимусь. Только совсем ненадолго.
…Подъезд в доме балерины оказался абсолютно барским — с широченной мраморной лестницей, зеркалами, устланным ковром полом. Вход сторожил военной выправки консьерж. Он кивнул бабке, мазнул внимательным взглядом по Наде. Подозрительно спросил:
— Девушка с вами?
— Да, — с достоинством кивнула старуха. И зачем-то добавила: — Ее пригласила Лидия Михайловна. Лично.
Страж больше никаких вопросов задавать не стал, снова уткнулся в кроссворд. А когда поднялись на скоростном, явно позднейшей постройки лифте на пятый этаж, оказалось, что их встречают и здесь: дверь квартиры распахнута, о косяк опирается дядька — какой-то весь рыхлый, неприбранный, нескладный. Но глазенки цепкие, и рот кривит недовольно.
Старушенция бросилась к нему, ласково — и как-то заискивающе — пропела:
— Познакомьтесь, Егор Егорович. Это… это… — В бабкином взгляде мелькнула паника.
Ну, конечно. О своих болячках повествовала охотно — а именем человека, который помог, даже не поинтересовалась.
— Надя, — пришла на помощь Митрофанова.
— …Надя… она просто спасла меня сегодня. Мне стало плохо, и Надя помогла мне добраться домой, и…
— И вы, добрая душа, конечно, пригласили ее на чай, — ухмыльнулся неприятный мужик.
Наградил Митрофанову еще одним испытующим взглядом, — но не посторонился. И обратился уже к ней:
